Психоз 2 - Страница 20

— Да в том-то все и дело. — Клейборн поднялся. — Норман не погиб в том фургоне. Он подобрал человека, голосовавшего на дороге. Я это знаю, потому что я нашел картонку, уже на другой дороге. Норман избавился от него и от сестры Кьюпертайн, поджег фургон, а потом отправился за Сэмом и Лайлой Лумисами в Фейрвейл. Разве Энгстром вам об этом не говорил?

Стейнер кивнул.

— Да, я наслышан о ваших теориях — говорил с ним сегодня утром. Но давайте придерживаться фактов. Он убежден, что Лумисы были убиты кем-то другим — случайным грабителем, может, даже тем попутчиком, о котором вы рассказывали…

— Убежден? — переспросил Клейборн. — На основании чего? Где его факты? Все, что у него есть, это еще одна теория. Красивая, удобная теория, которая все объясняет. Если, конечно, вы готовы признать, что смерть Лумисов — всего лишь совпадение. Лично я не готов. Я полагаю, что это было преднамеренное убийство, совершенное единственным на свете человеком, у которого был мотив. — Он прошелся взад-вперед по узкому проходу между письменным столом и стеной. — Если вам нужны убедительные доказательства, то примите во внимание следующее: Сэм и Лайла Лумис были не просто убиты — их жестоко искромсали ножом. Соедините способ убийства с мотивом, и вы получите ясную картину: это работа Нормана Бейтса.

Доктор Стейнер потушил вторую сигарету.

— Никакой ясности нет и быть не может, до тех пор пока мы не получим полного отчета о вскрытии, — сказал он. — Энгстром разговаривал с Ригзби, сотрудником коронерской службы. Он надеется ознакомить нас с результатами своей работы к концу недели…

— К концу недели? — Клейборн остановился и нахмурился. — Да что такое с этими людьми? Ник, я ни черта не понимаю в судебной медицине, я даже ни разу не присутствовал на вскрытии после окончания колледжа, но дайте мне три часа на осмотр этого трупа, и я обещаю, что мы будем знать, чей он.

Стейнер кивнул.

— Ригзби тоже смог бы это выяснить, будь у него время. Но Энгстром говорил мне, что у них там сейчас сумасшедший дом… — Он неловко улыбнулся. — Простите оговорку по Фрейду.

— Это все из-за той автобусной аварии?

Доктор Стейнер вздохнул.

— На вчерашний день уже семеро погибших. Двое раненых умерли этой ночью. Следовательно, уже девять. А всего четырнадцать, если добавить пятерых, которые имеют отношение к нам.

— Я имею отношение только к одному, — сказал Клейборн. — А не мог бы Энгстром нажать на Ригзби, чтобы тот прежде других занялся нашим случаем?

— Пытался. Но не забывайте, окружной коронер — выборная должность.

— И что это значит?

— Это значит, что Энгстром — один, а семьи жертв — это несколько дюжин человек. Они тоже нажимают, и все они избиратели. Вот и все предпочтения Ригзби. — Стейнер достал еще одну сигарету. — Не хотелось бы мне сейчас быть на его месте. Ему предстоит работать днем и ночью, и нам придется подождать, пока он доберется до нашего дела.

— Потому что политика важнее убийства? — Клейборн покачал головой. — Может быть, Энгстром и Ригзби и думают так, но я — нет. Да и вы, полагаю, тоже.

— Не думаю. — Доктор Стейнер поднял руку. — Вы только посмотрите — третья за пятнадцать минут! — Он раздраженно выбросил незажженную сигарету в пепельницу, а потом откинулся на спинку кресла. — Поверьте мне, я встревожен случившимся не меньше, чем вы. Но у нас нет выбора. Нам нужно набраться терпения и ждать, когда у них будет что нам сказать.

— А Норман тем временем будет разгуливать на свободе?

Доктор Стейнер пожал плечами.

— Хорошо. Я по-прежнему в это не верю, но допустим, что он жив. Энгстром сказал мне, что его отдел сотрудничает с капитаном Бэннингом. Они принимают все меры, опрашивают возможных свидетелей, изучают имеющиеся улики. Но до тех пор, пока у них не появится что-то конкретное, вы не заставите их переменить свое мнение, равно как не заставите тех людей в Голливуде отказаться от съемок картины…

Клейборн вопросительно посмотрел на него, и доктор Стейнер кивнул.

— Забыл вам сказать. Мне звонил этот продюсер, тот самый, с которым вы разговаривали вчера.

— Марти Дрисколл?

— Он звонил сегодня утром, вскоре после того, как я вернулся. Говорит, что слышал последние новости и хотел узнать детали случившегося накануне.

— И вы рассказали ему?

— Конечно нет. — Стейнер нахмурился. — У меня нет намерения помогать ему и никогда не было. Я не читал его сценарий и не хочу разговаривать с автором. И ввиду последних событий я посоветовал ему отказаться от съемок картины.

— Он согласился?

— Он был весьма близок к тому, чтобы послать меня к черту. Он думает, что все это — грандиозная реклама их фильму. Они собираются начать съемки в ближайший понедельник.

— Но они не могут этого делать! — Клейборн покачал головой. — Ник, мы должны что-то предпринять.

— Конечно. — Доктор Стейнер встал и оттолкнул кресло. — Я иду работать. А вы отдохните несколько дней.

— Не хочу…

— Хотите вы или не хотите, это именно то, что вам сейчас нужно. На этой неделе вашими пациентами займусь я. Вы слишком устали и переигрываете.

— Переигрываю?

— В том, что касается картины. Если вдуматься, какая разница, будут съемки или нет? Мы все равно не сможем их остановить.

— Может быть, и нет, — ответил Клейборн. — Но если мы их не остановим, это сделает Норман.

Не надо было ничего говорить Стейнеру.

Клейборну следовало бы догадаться об этом в ту минуту, когда Ник сказал, что он переигрывает. Но тогда он не понял, что за этим стоит, и стал рассказывать о газете в магазине, о том, что Норман, вероятно, видел ее, о том, куда Норман мог направиться и что собирается делать. Следовало бы догадаться, что Стейнер ничего не поймет, но теперь было уже слишком поздно.

Теперь он уже в больнице.

Бог знает, каков диагноз — ему об этом не сказали, да и не скажут. Сестры и санитары, обращаясь к нему, неизменно называли его доктором. Все были очень вежливы, но вместе с тем и очень настойчивы.

Клейборн понимал, зачем была нужна эта твердость. Это необходимая мера, профессиональный навык, которому он и сам привык следовать, нечто такое, что он принимал как часть работы, которую должен делать. А теперь эту работу производили над ним. И он не мог с этим согласиться.

Он не привык быть пациентом, не привык к тому, чтобы ему приказывали, обращались с ним как с ребенком, обследовали, осматривали, изучали, точно какого-то преступника, говорили «встаньте сюда», «сядьте здесь», приносили еду на подносе.

И потом, эти шумы. Слащаво-убаюкивающие звуки приглушенной музыки, прерываемые нашептыванием различных приказаний. И всегдашний гул, который эта музыка не в силах скрыть, гул, от которого его голова начинала вибрировать, а в ушах поднимался звон. Клейборн не мог убежать от этого, даже закрыв глаза; бегство было невозможно.

Потому что его привязали.

Что его по-настоящему доконало, так это сознание того, что он не может пошевелиться. Они ограничили свободу его движений!

Клейборн задрожал. Он подался вперед, выгибая тело под неподатливыми ремнями. Но ремни держали его, они были крепкими, и все вокруг тоже были крепкими, бежать невозможно. А бежать необходимо, необходимо…

Он открыл глаза и опустил взгляд.

И увидел ремень.

Расслабься. Ты в самолете.

Он откинулся назад, поймав себя на том, что улыбается, и почувствовал одновременно облегчение и стыд. Стейнер был прав: он слишком устал, потому и уснул во время полета. И ему привиделся весь этот кошмар.

Ясно, откуда взялись герои этого кошмара. Сестрами и санитарами были стюардессы и стюарды. Прохождение досмотра в аэропорту превратилось в его сне в медицинское обследование. Приказания дожидаться посадки, пристегнуть ремни и оставаться в кресле не требовали дополнительных объяснений, равно как и то, что ему принесли еду на подносе.

Приглушенная музыка и слова пилота транслировались по внутренней связи. Теперь он слышал лишь монотонное гудение двигателей самолета, начавшего длинный планирующий спуск. А вот вибрация была самой настоящей, и он действительно ощущал давление в ушах.