Психотерапия и экзистенциализм. Избранные работы по логотерапии - Страница 4

Логотерапия стоит на другой позиции. Она не избавляет пациента от столкновения с определенным смыслом, который он должен открыть и который мы помогаем ему найти. Профессор Твиди вспоминает, как однажды американский врач, посетив меня в Вене, попросил одной фразой объяснить ему разницу между логотерапией и психоанализом. Я предложил ему сначала объяснить, что он считает сущностью психоанализа. Тот ответил: «Во время сеанса пациент лежит на кушетке и рассказывает вам то, о чем иногда очень неприятно говорить». На его слова я шутливо возразил: «А в логотерапии пациент может сидеть прямо, но должен выслушивать то, что иногда очень неприятно слышать».

Инаковость каждого бытия не должна размываться в экзистенциальном мышлении, как справедливо подчеркивал Эрвин Штраус[30], и это утверждение применимо и к смыслу. Смысл, который бытие должно реализовать, – это нечто впереди него, но никогда не само бытие. Только если непохожесть, уникальность бытия удерживается смыслом, он может оказывать на бытие необходимое влияние, которое поддается феноменологическому анализу нашего опыта существования. Только смысл, не являющийся простым выражением самого бытия, представляет собой истинный вызов. Вы помните историю из Библии: когда израильтяне бродили по пустыне, длань Господня представала перед ними в небесах в виде облака; только так они могли быть ведомы Господом. А теперь вообразите, что произошло бы, если бы Господь, приняв форму облака, оказался среди израильтян: вместо того чтобы указывать верное направление, это облако заволокло бы всё – и люди сбились бы с пути.

Другими словами, смысл не должен совпадать с бытием – он должен опережать его. Темп бытия определяется смыслом. Бытие сбивается с шага, если не проживается в трансцендентности, в тяготении к чему-то выходящему за свои границы. С этой точки зрения есть люди-предводители, а есть примирители[31]: первые сталкивают нас со смыслами и ценностями, тем самым поддерживая нашу смысловую ориентацию; вторые облегчают бремя смысловой конфронтации. В этом смысле Моисей был предводителем, задававшим темп: не унимал человеческую совесть, а, скорее, будоражил ее. Он поставил свой народ перед идеалами и ценностями, предъявив ему десять заповедей. Примирители же, наоборот, успокаивают, пытаясь утишить внутренние противоречия человека. «Давайте посмотрим правде в глаза, – говорят они. – К чему волноваться о своих недостатках? Лишь немногие дотягивают до идеала. Так что лучше забыть о своих недостатках и позаботиться о спокойствии разума или души, а не об экзистенциальных смыслах, которые только наполняют наше бытие напряжением».

Что примирители упускают из виду, так это мудрость, заложенную в предостережении Гёте: «Если мы принимаем человека таким, какой он есть, мы делаем его хуже; если мы принимаем его таким, каким он должен быть, мы помогаем ему стать таковым»[32].

Как только смысловая ориентация превращается в смысловую конфронтацию, достигается та стадия созревания и развития, на которой свобода – понятие, столь подчеркиваемое философией экзистенциализма, – становится ответственностью. Человек отвечает за осуществление конкретного смысла своей частной жизни. Но он также ответствен перед чем-то или по отношению к чему-то, будь то общество, или человечество, или человеческий род, или собственная совесть. Однако довольно много людей интерпретируют свое бытие как ответственность не просто перед чем-то, а перед кем-то, а именно перед Богом[33].

Логотерапия – светская теория и медицинская практика, а потому ограничивается основанными на фактах утверждениями и оставляет за пациентом решение о том, каким образом понимать свое ответственное бытие – через религиозные верования или агностические убеждения. Она должна оставаться доступной для всех; даже если бы не было других причин, придерживаться этого принципа меня обязывает клятва Гиппократа. Логотерапия применима в лечении пациентов-атеистов и полезна в руках врачей-атеистов. В любом случае она находит в ответственности суть человеческого существования. Подчеркивая особую важность ответственности, логотерапевт не может избавлять своего пациента от решения, за что, перед кем или чем он чувствует себя ответственным.

Логотерапевт не вправе сознательно влиять на мнение пациента о его ответственности или личном смысле. Совесть, как и все прочее, присущее людям, может заблуждаться. Однако это не освобождает человека от обязанности подчиняться ей – существование в любом случае сопряжено с риском ошибки. Человек должен рискнуть, посвящая себя делу, которое выглядит недостойным его посвящения. Возможно, моя приверженность делу логотерапии ошибочна. Но я предпочитаю жить в мире, где у человека есть право выбора – даже неверного, а не в мире, в котором никакого выбора не остается. Иными словами, я за мир, где, с одной стороны, может возникнуть такой феномен, как Адольф Гитлер, а с другой стороны, – феномен многих святых. Я предпочитаю такой мир миру тотального или тоталитарного конформизма и коллективизма, в котором человека низводят до уровня функционера партии или государства.

Наконец, мы подошли к третьему постулату: обсудив свободу воли и волю к смыслу, обратимся к собственно понятию смысла.

Хотя ни один логотерапевт не прописывает смысл, он вполне может его описать. Под этим я подразумеваю описание того, что происходит с человеком, когда он переживает что-то значимое, без применения к таким переживаниям какой-либо предвзятой схемы интерпретации. Короче говоря, наша задача – в том, чтобы феноменологически исследовать непосредственные данные реального жизненного опыта. Феноменологическим путем логотерапевт способен раздвигать и расширять поле зрения своего пациента в контексте значений и ценностей, увеличивая его до критических размеров. С ростом осознания может наконец выясниться, что жизнь никогда не теряет смысла и сохраняет его до самого последнего момента. Как показывает нам феноменологический анализ, это связано с тем, что человек находит смысл жизни не только в своих поступках, работе и творчестве, но и в собственных переживаниях, сталкиваясь с истинным, хорошим и прекрасным в мире, и последнее, но не менее важное – во встречах с другими людьми, обладающими неповторимыми качествами. Принять другого человека в его уникальности – значит полюбить его. Но даже в ситуации, когда человек лишен творческой силы и восприимчивости, он все равно способен обрести смысл жизни. Перед лицом непримиримой судьбы, в безвыходном положении, ему дается последняя возможность осуществить смысл – осознать наивысшую ценность, исполненную, пожалуй, наиболее глубокого значения, – и в этом суть страдания[34].

Давайте подытожим. Можно наполнить жизнь смыслом тремя способами: во-первых, через то, что мы даем жизни (созидательную работу, творчество); во-вторых, через то, что мы берем от мира (ценности переживания); и, в-третьих, через отношение к участи, которую мы не можем изменить (неизлечимая болезнь, неоперабельный рак и т. п.). Как бы то ни было, человек не избавлен от столкновения с жизненными обстоятельствами, которые я называю трагической триадой бытия, а именно болью, смертью и виной. Под болью я подразумеваю страдание, под другими составляющими – двойственный факт человеческой смертности и неизбежности ошибок.

В подчеркивании этих трагических сторон жизни нет ничего чрезмерного, как на первый взгляд кажется. Так, боязнь старения и смерти широко распространена в современной культуре. Эдит Вайскопф-Джоэлсон, профессор психологии Университета Дьюка, полагает, что логотерапия способна помочь в противодействии этим особенно частым страхам американцев. Собственно, я утверждаю – и таков основной принцип логотерапии, – что бренность жизни ни в малейшей степени не умаляет ее значимости. То же самое относится и к человеческим ошибкам. Так что ни к чему усиливать эскапизм наших пациентов перед лицом трагической триады существования.