Психология развития и возрастная психология - Страница 34

Место духовности в психологическом пространстве человека начинает занимать жизненная энергия результативного воздействия. Результат этот связан с переживанием энергетического потенциала как единственного (или почти единственного) проявления своей сущности. Наличием этого потенциала оправдывается любое воздействие, обосновывается любое прямое или косвенное вмешательство в жизнь. Этика – одна из общественных форм сохранения духовности – становится ненужной. Нигилизм преобладает в понимании жизни.

Бытовой нигилизм принимает самые разные формы, но всех объединяет отрицание социального, телесного, психического без создания качественно нового. Думаю, что эти конкретные примеры из жизни детей и взрослых, моих современников, можно рассматривать как проявление разрушительного нигилизма: безучастность взрослых, являющихся свидетелями насилия; открытый обман ребенком взрослого; воровство, остающееся безнаказанным; семейная разобщенность – отчуждение между членами семьи, взаимное недоверие; отсутствие трудолюбия, стремления и восприимчивости к красоте…

Нигилизм многолик, энергетически силен, так как отрицание дает видимость силы. Я бы хотела назвать его проявлением метафизической природы Зла, ведь Зло обладает не меньшим энергетическим потенциалом, чем метафизическое Добро. Человеку же важно переживание своей силы, своем энергии как возможности (одной из возможностей) самопроявления.

Вся практика работы с людьми показывает, что отрицание человеком в себе и в других целостных сущностных характеристик приводит к истощению Я-концепции и концепции Другого, возможности воздействия исчерпываются – остается только убить друг друга и себя. Убить не только в смысле довести до психологической смерти (это бывает уже давно сделано), но и физически. Жестокость телесных наказаний в семьях вовсе не дает оснований говорить о нашем человеке как о гуманном. Распространенность неврозов и невротических состояний не уменьшается год от года, а увеличивается.

Духовность является экзистенциальной характеристикой человека, если он от нее отказывается, он попадает в никуда, в ничто. Он лишается своей интегративности и становится похож на кучу деталей, от которых давно потеряна инструкция. По отдельности и все вместе эти детали не имеют тех качеств (и не могут их иметь), которые у них были в целостном предмете.

Все человеческое в человеке обусловлено – это общее место в современной психологии. Но, ориентируясь на опыт мировой философии, можно сказать, что собственно человеческим оно становится лишь тогда и постольку, когда и поскольку оно поднимается над топи собственной обусловленностью, преодолевая, то есть трансцендируя ее, Как духовное существо человек выходит за пределы своего телесного и душевного, психического бытия.

И этой возможности занимать позицию, осуществлять интегративное, присущее только этой позиции, отношение к разным проявлениям своей жизни, и можно увидеть духовную сущность человека. Она дает ему силы для того, чтобы возражать самому себе, обстоятельствам жизни, даже биологической природе. Она даёт свободу быть другим.

Духовное в человеке требует своего сосредоточения, концентрации в виде трансцендентальной позиции. Человек живет чужой жизнью, если сам не занимает эту позицию, Так он отказывается от проявления своей сущности.

Когда я только начинала практическую работу с людьми в качестве психолога, я была потрясена тем, насколько не соответствовала официальная атеистичность общественного сознания тому, что происходило и сознании индивидуальном.

Люди мучительно искали опору для целостного восприятия жизни, искали идеал, задавали вопросы о вере в него, требовали ответа на свой вопрос о необходимости веры (веры как целостного, ценностного отношения ко всем проявлениям своей жизни). Поразительно быстро от просьбы объяснить, что происходит с ними самими или с их детьми, люди переходили к проблемам неосуществимой (по их мнению) трансцендентности. Вместо, казалось бы, бытийно важных вопросов об их жизненной успешности содержанием профессиональной деятельности становилось обсуждение вопросов совести, чести, достоинства, любви, свободы, ответственности – того, что давало людям пусть минимально (по мере моих возможностей) пережить собственную трансцендентальную способность.

Вставал вопрос как о ее конкретизации, так и о сообщении в интеграционном виде. Тогда я поняла, что сама психология как наука в доступном мне содержании не может предложить человеку средства для достижения трансцендентального переживания. Проблемы людей, обращавшихся ко мне, я попыталась анализировать и обобщать, выделять в них какие-то типы и виды, но, в общем, все они сводились к невозможности осуществления своей любви к человеку ли, к себе ли, к жизни ли.

Вопрос, обращенный ко мне как специалисту, можно было бы в общем виде сформулировать так: «Почему я не могу любить жизнь?» Это был вопрос о необходимости трансцендентальности, собственной духовности человека как важнейшего проявления его сущности.

Так в своей непосредственной практике я встретилась с тем, что В. Франкл назвал стыдливой религиозностью человека[47]. Такой ее сделал современный интеллектуализм, основанный на традициях натурализма. Последний, как известно, исходит из представления о том, что природа является универсальным принципом объяснения всего сущего, это исключает «сверхъестественное», он строит в неисторическую концепцию человека, предполагая его естественную природу, естественную мораль, естественное право.

Только чувства мироощущения приносят современному интеллектуалу переживания, которые он не умеет рационализировать, а потому стыдится их и отвергает как проявление собственной неполноценности. Эти чувства – религиозные чувства современного человека – более или менее удачно подавляются светским воспитанием, но они естественны для ребенка, когда он переживает существование в себе жизни и смерти. Образ Творца, Создателя как бы сам по себе проступает в этих чувствах и в вопросах, которые ребёнок обращает к себе и к взрослым, о происхождении сущего, За этими вопросами не только метафизическая потребность человека, но и потребность символическая. Абсолютное, беспредельное, существующее в мире ребенок (да и взрослый человек) постигает в символе, символ делает это беспредельное, абсолютное достаточно реальным, чтобы была возможна трансцендентальная позиция, связанная с этим символом. Так ребенок мудростью своих чувств догадывается о существовании высшего, незримого присутствия высшего; так взрослый, тоскующий о своей трансцендентальности, разумом уже ищет символ, доступный ему для осуществления его жизни.

Люди, которые ко мне приходили за профессиональной помощью, оказались в вакууме экзистенциальности, в пустоте, они хотели видеть в науке символ, который вернёт им их интегрированность и трансцендентальность. Но наука этого сделать не может, у нее другие цели и задачи. Это сможет сделать идеология, ставящая своей целью создание и сохранение символов трансцендентального; идеология, опирающаяся на естественную символическую потребность человека.

Еще со времен З. Фрейда известно, что нравственность человека может им самим не осознаваться[48]. Человек не только гораздо безнравственнее, чем он думает, но и гораздо более нравственный. Большинство конфликтов, какими занимался З. Фрейд и его ученики были конфликтами человека, основанными на противоречии естественных (сексуальных) влечений и социальных норм, норм нравственности.

Конфликты людей, с которыми приходится встречаться в практике, чаще всего другие – они буквально вопиют об отсутствии трансцендентальной возможности, которая во времена З. Фрейда была, я думаю, выражена иначе. Конфликты моих современников не столько обращены к глубинам психического, сколько и его вершинам, не столько к подсознательному и бессознательному, сколько к трансцендентальному – абсолютному и беспредельному[49].