Психология эмоций. Я знаю, что ты чувствуешь - Страница 58

Открытым остается вопрос о том, действительно ли сенсорные удовольствия просто обеспечивают разные пути к достижению того же самого эмоционального опыта и поэтому должны рассматриваться как единая эмоция или же мы должны рассматривать их как пять разных эмоций — визуальное, тактильное, обонятельное, слуховое и вкусовое удовольствия. Когда–нибудь исследователи разрешат этот вопрос и определят, действительно ли каждое из этих сенсорных удовольствий различаются по своим субъективным ощущениям, по сигналам, подаваемым другим людям, и по характерным для них физиологическим изменениям. Пока же я буду рассматривать их как пять разных эмоций, потому что мое чутье подсказывает мне, что проведенное исследование покажет, что они различны между собой, причем не только с точки зрения используемого органа чувства.

Мой наставник Сильван Томкинс не считал сенсорные удовольствия эмоциями. Он утверждал, что эмоция может приводиться в действие практически чем угодно, а каждое из таких удовольствий ассоциируется только с каким–то одним источником сенсорных ощущений. Это не кажется мне убедительным, так как внутри любого из сенсорных источников, например такого, как звук, имеется много разных триггеров. Хотя некоторые из них универсальны, многие из них таковыми не являются, поскольку очень разные вкусы, виды, запахи, прикосновения и звуки вызывают удовольствие как внутри одной культуры, так и в разных культурах.

Психологи Барбара Фредриксон и Кристина Бренниген также доказывали, что сенсорные удовольствия не должны рассматриваться как эмоции, но при этом они выдвигали другие аргументы.[173] Они утверждали, что сенсорные удовольствия просто возникают у нас без требования оценки, а если нет оценки, то нет и эмоции. Однако я с этим не согласен, так как многие эмоции, традиционно воспринимаемые как негативные, могут приводиться в действие текущими событиями, вызывающими сенсорные ощущения. Разве автоматическое удовольствие, которое испытывает большинство людей при виде заката солнца, подразумевает проведение оценки в меньшем объеме, чем автоматический страх, который испытывают большинство людей, когда под ними ломается стул или когда при переходе улицы они внезапно замечают быстро приближающуюся к ним машину? Я так не думаю. К тому же большая часть того, что обеспечивает нам сенсорные удовольствия посредством зрения, слуха, вкуса или обоняния и в меньшей степени посредством осязания, представляет собой усвоенные триггеры, для срабатывания которых часто требуется проведение разнообразных оценок. К примеру, удовольствие, которое мы испытываем, разглядывая абстрактную картину Пикассо, не возникает без процессов оценки. Сенсорные удовольствия очень приятны, и я не вижу причин для того, чтобы не рассматривать их как эмоции.

Одной из простейших приятных эмоций является веселье. Большинство из нас испытывают веселье от того, что находят смешным; есть очень веселые люди, готовые шутить и развлекаться без устали. Индустрия развлечений занимается преимущественно тем, что старается вызывать у людей эту эмоцию и предоставлять им возможность веселиться тогда, когда они этого хотят. Веселье может изменяться по своей интенсивности от слабого до очень сильного, сопровождающегося приступами безудержного смеха и даже слезами.[174]

Когда все в мире кажется нам правильным, когда мы чувствуем, что нам ничего не нужно менять,[175] то в такие моменты мы бываем спокойными и довольными жизнью. Я не уверен, что имеется какой–то признак удовлетворенности, появляющийся на лице; возможно, в таком состоянии у нас просто происходит расслабление мышц лица. С большей вероятностью удовлетворенность может слышаться в голосе. Позднее я объясню, каким образом различия в доставляющих удовольствие эмоциях проявляются в большей степени в голосе, чем на лице.

Возбуждение возникает в ответ на что–то новое и необычное. Томкинс считал, что возбуждение является наиболее интенсивной формой проявления чувства интереса, но интерес во многом представляет собой рассудочное, а не эмоциональное состояние. Однако представляется несомненным, что исходный интерес может перерасти в возбуждение, особенно когда изменения происходят быстро или оказываются трудными для реагирования на них, неожиданными или новыми. Непросто определить универсальный триггер или тему возбуждения. Все те, о которых думал я, — катание на горных лыжах, наблюдение за падающими звездами, вероятно, вызывают у некоторых людей ужас. Я полагаю, что часто имеется тесная связь между возбуждением и страхом, даже если ваш страх вызвала опасность, угрожающая не вам, а кому–то другому. Возбуждение имеет свой особый «аромат», отличающей его от всех других приятных эмоций. Возбуждение может также сливаться с гневом, вызывая приступы ярости, или со страхом, вызывая приступы ужаса.

Облегчение, часто сопровождающееся глубоким вдохом и выдохом, представляет собой эмоцию, испытываемую нами тогда, когда что–то, вызывавшее у нас сильные эмоции, ослабевает. Мы испытываем облегчение, когда узнаем, что тест на наличие онкологического заболевания дал отрицательный результат, когда находим нашего ребенка, потерявшегося на несколько минут в толчее магазина, когда узнаем, что успешно сдали трудный экзамен, который вполне могли бы провалить. Облегчение может также возникнуть после положительно оцениваемых ощущений, например, облегчение после испытанного сексуального напряжения и возбуждения после оргазма, иногда смешанного с облегчением, испытываемым в том случае, если изначально имелась неуверенность в своих силах. Страх часто является предшественником облегчения, хотя и не всегда, так как то, что пугает нас, может устраняться не до конца. Моменты страдания могут предшествовать возникновению облегчения, когда кто–то успокаивает и утешает нас в нашем горе. Моменты получения сильного удовольствия также могут предшествовать возникновению облегчения. Необычность облегчения состоит в том, что оно не является изолированной эмоцией. В отличие от всех других эмоций ему обязательно должна предшествовать какая–то другая эмоция.

Еще одной приятной эмоцией является изумление.[176] О нем мы знаем очень мало, хотя опыт сильного изумления, испытанного мной пятнадцать лет тому назад, привел меня к мысли о том, что оно является самостоятельной эмоцией.[177] В течение пятиминутной беседы с Ричардом Шечнером, профессором театроведения Нью–Йоркского университета, я обнаружил много совпадений в наших биографиях, фактически даже слишком много, чтобы их можно было бы сразу осознать. Мы оба выросли в Ньюарке, штат Нью–Джерси. Мы оба посещали одну и ту же начальную школу, но никогда не сталкивались друг с другом, так как Ричард был на год младше меня. Мы оба переехали в одно и то же городское предместье и поселились на одной улице! Даже когда я пишу об этом сейчас, я начинаю испытывать изумление, которое я испытал во время нашей беседы. Родители Ричарда купили наш дом у моего отца после смерти моей матери, и Ричарду досталась комната, которая когда–то была моей спальней!

Определяющими характеристиками изумления являются его редкость и вызываемое им ошеломление чем–то непостижимым. В отличие от большинства других авторов, писавших об изумлении, я полагаю, что его важно отделять от страха, хотя эти две эмоции могут сливаться, когда мы испытываем угрозу чего–то непреодолимого, трудного для понимания или осознания. Это очень сильное и по своей сути приятное ощущение. Почти все, что является невероятным, непостижимым и захватывающим, может быть источником изумления. Мы не понимаем, что это такое или как это могло случиться, но мы этим не испуганы, если только это не создает угрозу нашей безопасности, потому что в таком случае мы испытываем затем также и страх.