Психическая болезнь и личность - Страница 8

Безумец — как у Фуко, так и у антипсихиатров — это экзистенциально другой. У Фуко, таким образом, имеет место та же двойственность понимания безумия, что и в антипсихиатрии: с одной стороны, безумие является производным от общества, им порождается, а с другой — безумие представляет собой особый экзистенциальный порядок бытия. Но здесь имеется и одно немаловажное отличие. В антипсихиатрии, как было показано ранее, отчужденному индивиду предшествует некий экзистенциально целостный и экзистенциально «чистый» априорный субъект. У Фуко субъект формируется в историческом и социальном пространстве, априорно его не существует.

Все отличия, которые демонстрируют идеи Фуко по отношению к антипсихиатрии, обусловлены тем, что его проект исторической эпистемологии постепенно отходит от феноменологии психического заболевания. Начиная с «Истории безумия» у Фуко уже все реже и реже мелькает сам образ личности, и отыскать свойственный безумию внутренний смысл он уже не стремится. Безумие теперь представляется ему моментом проблематизации общества и вне общества не существует. Тем самым из «живого безумия» оно превращается в метод анализа. В этом свете творчество раннего Фуко уникально и интересно, поскольку показывает вызревание центральной для него идеи исторической эпистемологии.

Чрезвычайно любопытен в данном отношении недавно изданный в русском переводе курс лекций Фуко «Психиатрическая власть», прочитанный им в 1973–1974 г[38]. Интересен он не только потому, что в них Фуко говорит об антипсихиатрии и как всегда по-своему интерпретирует различные ее модели, но и поскольку именно в этом курсе происходит своеобразное возвращение к идеям его первой книги. Хотя сам Фуко в начале курса заявляет, что он попытается пересмотреть концепцию, представленную им в «Истории безумия», здесь мы встречаем тех персонажей, которые возвращаются из «Психической болезни и личности». Если «Психическая болезнь и личность» — это книга о психиатрической теории, а «История безумия» обращается к психиатрической практике, то в «Психиатрической власти» Фуко стремится эту практику и теорию совместить, представив в качестве их носителя врача и клинический институт психиатрии. Поэтому здесь мы встречаем не только знакомые нам по «Истории безумия» имена Пинеля, Тьюка, Кабаниса, Эскироля, но и уже знакомых по первой книге Бейля, Эя, Маньяна, Кангийема и других исследователей. Кроме того, курс «Психиатрическая власть» представляет нам, скорее, историю антипсихиатрии, разумеется, в специфической авторской трактовке последней. В своем исследовании психической болезни Фуко тем самым переходит от больной личности к обществу, в которой она конституируется, к клинической институции и тем силовым отношениям, которые за ней стоят.

Читая изданные лекции, можно заметить еще два весьма любопытных факта. Тот путь, который Фуко проделал от своей первой книги к этому позднему курсу, напоминает нам путь антипсихиатра Лэйнга: от поиска смысла болезни, крайних оснований ее необходимости и увлеченности экзистенциально-феноменологической психиатрией — к исследованию институций, которые безумие конституируют. Но, несмотря на интуитивно ощущаемый возврат к «Психической болезни и личности», мы не встречаем в курсе «Психиатрическая власть» ни одного упоминания об этой первой книге. Остается только удивляться тому, как самому Фуко на протяжении всей жизни удавалось делать вид, что ее не было.

* * *

Настоящая работа написана в несколько ином ключе, чем все последующие произведения Фуко[39]. Она чрезвычайно конкретна; в отличие от «Истории безумия» и «Психиатрической власти» она проводит нас по дороге, скорее, не истории психиатрической практики, а ее теории. Поэтому то обилие и многообразие исторических фактов, которое традиционно привлекает внимание читателя во всех книгах Фуко, то множество ярких иллюстраций в их живой связи с актуальным историческим моментом, здесь мы встречаем редко. Материал, который Фуко использует для выстраивания здания своей концепции, — теория психического заболевания, — несомненно, уже начиная с первой главы вызовет у гуманитария не только интерес, но и определенные затруднения. Ему придется продираться сквозь сетку психиатрической терминологии, связывать воедино множество незнакомых имен и, следуя только намеченным автором линиям, обращаться к полемичным моментам истории психиатрии.

С целью облегчения прочтения этой книги мы снабдили текст подробным комментарием, где постарались прояснить некоторые незнакомые гуманитариям термины клинической психиатрии, представили краткие сведения об упоминающихся исследователях и практиках, а также отметили те коннотации, которые, на наш взгляд, могут способствовать более успешному пониманию текста.

Нами уже отмечалось, что при переиздании работы Фуко внес в нее многочисленные изменения. Поскольку эти изменения отражают интеллектуальную эволюцию мыслителя, в приложении представлены все расхождения текста в первом и втором издании работы.

Необходимо отметить, что выбранный вариант перевода самого названия работы — «Психическая болезнь и личность» — представляется нам наиболее адекватным намеченным в работе линиям повествования и отвечает стремлению переводчика сохранить на протяжении всего текста единство терминологии. Понятие maladie mentaleв русском языке может передаваться двумя терминами: «психическая болезнь» и «душевная болезнь». Последний является, возможно, более благозвучным и меньше режет слух, поскольку не содержит такой четкой отсылки к естественнонаучному аппарату психиатрии. Однако поскольку настоящая работа по причине своей междисциплинарности представляет нам целостную терминологическую сетку, термин «душевная болезнь» не может обеспечить того единства терминологии, которое в ряду понятий «психически больной», «психическая медицина», «психическое отчуждение», «психопатология», «психическая история» обеспечивает термин «психическая болезнь».

Определенные трудности как для восприятия текста, так и для его перевода представляет и то терминологическое многообразие, с помощью которого Фуко стремится передать разнообразие трактовок психической болезни в различные исторические эпохи. На наш взгляд, сами термины insense, deтепсеи alieneне имеют четких русскоязычных эквивалентов. С большими натяжками insenseв том смысле, который придает этому термину Фуко, можно переводить как «помешанный», demence— как «умалишенный», a aliene— как «сумасшедший». Все же у Фуко insenseотсылает к утрате свободы воли, к безумному духу, aliene— к безумию как отчужденности психической, социальной и правовой, a demence— к «лишенности» не только как к медицинской, но и как к юридической категории. По этим причинам в настоящей работе мы переводим все эти термины как «безумный», во всех случаях указывая их французские эквиваленты.

В настоящем издании сохранено авторское оформление ссылок. Там, где это оказалось возможно, мы — для удобства читателя — в квадратных скобках приводим полное библиографическое описание источника, который мог использовать Фуко, а также выходные данные имеющихся русских переводов этих работ. В книгу включено также предложенное Фуко дополнение — «Несколько дат из истории психиатрии», — оставленное им в неизменном виде и во втором издании работы.

Весь комплекс комментариев, предисловия, проделанной сверки текста двух изданий призван не только облегчить прочтение книги, но и помочь читателю как можно полнее представить контекст ее возникновения и то значение, которое она имела для последующего творчества Фуко.

О. А. Власова

Курск, 2007 г.

Психическая болезнь и личность

Введение

По отношению ко всякой психической патологии возникают два вопроса: при каких условиях можно говорить о заболевании в психологической сфере? Какие отношения можно установить между фактами психической и органической патологии? Все психопатологии выстраиваются вокруг этих двух проблем: есть психологии многообразия, которые, подобно Блонделю ¹, отказываются толковать структуры болезненного сознания в терминах нормальной психологии; и, наоборот, психологии аналитические или феноменологические, стремящиеся понять любое поведение душевнобольного как таковое, в значениях, предшествующих различению нормального и патологического. Аналогичное разделение наблюдается и в бурных дебатах психогенеза и органогенеза: поиск органической этиологии, начиная с открытия общего паралича вместе с его сифилитической этиологией ², или анализ психологической причинности, начиная с исследования расстройств неопределенной органики, описанных в конце XIX века как истерический синдром.