Псевдонимы русского зарубежья. Материалы и исследования - Страница 33
Исследование Бранта является наиполнейшим и наидобросовестнейшим из всех без исключения книг [так!], написанных на эту тему. Материал, собранный Брантом с трудолюбием пчелы, подавляет. Улики его страшны. Доказательства неопровержимы. А выводы сделает не один только русский народ, ибо книга его уже переводится на немецкий язык и выйдет в свет в известном антисемитском издательстве Бодунг в Эрфурте[344].
В 1931 г. Бостунич заявлял, что трехтомное исследование Брандта о ритуальных убийствах появится «вскоре по-немецки в издательстве У. Бодунг»[345]. Книга никогда опубликована не была. Однако она по крайней мере частично была переведена на немецкий язык, возможно, самим Брандтом. Королевская библиотека в Копенгагене обладает машинописью перевода второго тома; в справке библиотеки сообщается: «Содержимое – это предисловие на двух страницах, 204 страницы текста и 28 страниц со ссылками на литературу и указателями. Оно обозначено как произведение, конфискованное Датским Государством из “немецких библиотек в Дании” в 1945–1947 гг.[346]».
В марте 1941 г. имя Брандта появляется очередной раз в списке участников конгресса агентства «Welt-Dienst» во Франкфурте-на-Майне[347]. После этого его следы теряются. 26 июня 1961 г. он умер в Копенгагене.
Ирина Белобровцева
М. Булгаков и А. Ветлугин
В названной паре Ветлугин – Булгаков к авторам русской эмиграции относится только А. Ветлугин. Псевдонимами пользовались оба писателя, однако для Булгакова это было актуальным лишь в связи с работой в газете «Гудок», что диктовалось частотностью появления фельетонов и нежеланием подписывать настоящим именем заметки-однодневки, отчасти вымученные[348]. В. И. Рындзюн также прошел газетную школу, также часто использовал псевдонимы, которые, как представляется, до сих пор установлены не в полном объеме[349].
Эти два имени сопоставляются не впервые. В «Жизнеописании Михаила Булгакова», написанном М. О. Чудаковой, приводится фрагмент воспоминаний первой жены Булгакова Татьяны Николаевны Лаппы о том, что муж
часто приносил читать книги, «торопил, чтоб читала быстрей – нужно было их отдавать. Один раз, помню, принес книгу – “Записки мерзавца”, не помню автора. – Вот, читай». Это был роман А. Ветлугина, вышедший от апреля до лета 1922 года в берлинском издательстве «Русское творчество» и привлекший внимание и зарубежной русской критики (Роман Гуль напечатал в «Новой русской книге» уничтожающую рецензию), и отечественной, отнесшейся к автору более благосклонно. Рецензент журнала «Печать и революция» (1922, № 2[350]) признал за книгой значение «человеческого документа», «попытки весьма сведущего человека нарисовать картину душевного разложения целого слоя “зеленой” молодежи, которую старые деятели “того берега” склонны считать продолжателями своего обреченного дела». Еще раньше Вяч. Полонский, рецензируя в том же журнале (1922, № 8) предыдущую книгу А. Ветлугина «Третья Россия» (Париж, 1922), утверждал: «Сейчас Ветлугин еще пытается держаться по ту сторону черты, отделяющей его от “этой” России. Но что он стоит на пороге редакции “Накануне” – это несомненно»[351].
Нам неизвестна реакция Булгакова на единственный роман А. Ветлугина, вызвавший немало критических отзывов в русском зарубежье[352]. Он написан в формате «человеческого документа», широко распространенного в литературе русской эмиграции и, правда, значительно позже проявившегося в творчестве самого Булгакова, в повести «Тайному другу» и романе «Записки покойника»[353]. Но мы согласны с мнением М. О. Чудаковой о том, что у А. Ветлугина он читал не только роман. Исследовательница цитирует письмо Булгакова, опубликованное одновременно в берлинских журналах «Новая русская книга» и «Веретеныш»:
М. А. Булгаков работает над составлением полного библиографического словаря современных русских писателей с их литературными силуэтами. […] Просьба ко всем журналам и газетам перепечатать это сообщение[354].
Можно воспринять это обращение в редакцию «Новой русской книги» как свидетельство того, что Булгаков журнал читал, а значит, имя А. Ветлугина, переехавшего в Берлин из Парижа в январе 1922 г., было ему известно.
Биография Владимира Ильича Рындзюна, писавшего под псевдонимом А. Ветлугин, несомненно должна была представлять для Булгакова интерес (другой вопрос – в какой степени она была ему известна), потому что сильно напоминала его собственную. Назовем лишь некоторые схожие черты: началом литературного творчества обоих была публицистика; оба учились на медицинском факультете, Булгаков окончил Киевский университет, А. Ветлугин не окончил Московский; оба участвовали в Гражданской войне на стороне Добровольческой армии; оба переболели сыпным тифом, Булгаков во Владикавказе, А. Ветлугин в Ростове; обоих волновала так называемая чеченская тема[355]; оба оказались в 1918 году в Киеве (хотя Булгаков провел там значительно более долгое время). В автобиографии, написанной для журнала «Новая русская книга»[356], Ветлугин упоминает, что был мобилизован атаманом Балбачаном в Харькове и бежал (М. О. Чудакова справедливо сополагает этот факт с мобилизацией Булгакова петлюровцами, также завершившейся побегом). Однако на этом сходство резко обрывается: А. Ветлугин покидает Россию, вначале уехав в Крым из Батума, откуда, как известно, собирался эмигрировать и Булгаков, чему помешала болезнь, а потом из Крыма в Константинополь.
Упомянутое сходство не ограничивается фактами – во многом совпадают и их взгляды: на потрясшую обоих жестокость народа-богоносца, на сменовеховство, к которому оба относились с презрением, хотя и сотрудничали в сменовеховской прессе[357], и, как будет показано ниже, чрезвычайно сходно их видение Гражданской войны и будущего России.
Из написанного А. Ветлугиным, по мнению М. О. Чудаковой, Булгаков «конечно, со вниманием вчитывался в циническую исповедь человека, с которым вполне мог успеть познакомиться в Киеве, – и в роман, и в автобиографию, опубликованную в журнале “Новая русская книга”». Оценка автобиографии как циничной, скорее всего, представляет собой уступку литературоведа общепринятому в русской эмиграции мнению о Ветлугине как завзятом цинике. Однако если вчитаться, то, признав прежде всего ее «литературность», можно сполна отдать должное автору – перед нами подробное, емкое и исполненное – при всей своей суховатости – внутреннего драматизма повествование о пути человека выживающего (стоит напомнить, что выживанием был занят и Булгаков, вынужденный остаться в Советской России, и аналогичный документ, им написанный, представлял бы большую ценность), своего рода хроника крестного пути русского эмигранта первой волны.
Цитируя эту автобиографию, М. О. Чудакова противопоставляет А. Ветлугина Булгакову как профана провидцу: «Осенью 1919 г. слушал “Сильву”, писал на тему “наша победа несомненна” (Булгаков в ноябре 1919 года настроен уже на трагический лад – автор статьи “Грядущие перспективы” зовет своего читателя к борьбе, но предчувствует поражение. – М. Ч.) и боролся с сыпными вшами»[358]. Но с этим противопоставлением согласиться трудно, скорее разница в их настроениях была прямо противоположной: и в булгаковском эссе (более подробно о нем позже) ни в чем не проглядывает провидческое «предчувствие» поражения, и в приведенной фразе Ветлугина нет никакой веры в победу (особенно если знать его саркастическое описание всеобщего бегства от большевиков. Там повсеместное исполнение слезливой оперетки «Сильва» становится одним из признаков очередного этапа отступления): «От “Сильвы” до последнего поезда или парохода остается одна, maximum две недели»[359].