Прыжок над бездной (сборник) - Страница 36

— Она слишком тяжела для него, эта капля. Он перекалил клетки своего мозга, — сказал Генрих. — Он просто-напросто сжег свою голову. Он проглотил пищу, которая у него не переварилась.

— Кривые резонанса говорят о другом, — возразил Арман. — Я согласен с Роем — совпадение совершенное...

— Ну и что? — сказал Генрих с досадой. — Вы забываете о крепости материала, в данном случае мозга. Детская задача: при резонансе, вызываемом шагом полка, колебания моста через реку усиливаются так, что мост обрушивается. Не всякое усиление своих колебаний мозг выдерживает.

Рой, подумав, сказал:

— Но усилие до огромной эрудиции в области языкознания мозг Плачека все же выдержал без повреждений.

— В этом и суть! — воскликнул Генрих. — К языкам у Плачека были потенциальные способности. Он, возможно, стал бы выдающимся лингвистом, если бы с детства изучал языки. А к математике была идиосинкразия. Обширная математическая информация превзошла возможности его мозга. Усилением математических акций мозговых клеток он разорвал их внутренние связи, так как именно в этой области интеллектуальная прочность мозга была всего меньше. Где тонко, там и рвется. Препарат, возможно для другого безвредный, Ричарду обернулся губительным ядом.

— Жаль, — со вздохом сказал Арман. — Жаль самого Ричарда. Жаль, что из его изобретения мы извлечем мало пользы.

Рой рассудительно возразил:

— Почему мало? Он оставил нам измеритель творческих способностей. Думаю, прибор можно доработать, чтобы ввести в употребление — скажем, для экзаменов научных работников. И если наши химики смогут усовершенствовать придуманные им информационные капли, они тоже пригодятся. Есть множество ситуаций, когда даже краткосрочная эрудиция полезна. Вместо того чтобы привлекать к исследованию справочные машины, введи в мозг одну-две капли, содержащие в себе целые науки, — и разбирайся в сложнейшей проблеме, требующей бездны знаний.

— Особенно это может пригодиться в дальних путешествиях, — сказал Арман. — Не на все планеты потащишь с собой Большую академическую машину.

– Эрвин Кузьменко – жулик, – заявил Михаил Хонда, руководитель цеха аккумуляторов энергии. – Ты, конечно, не согласен, Эдуард?

Эдуард Анадырин, директор энергозавода, только грустно улыбнулся.

– Я всегда считал Эрвина гениальным. И даже авария в твоей лаборатории не переубедила меня.

Рой поглядел на третьего собеседника, главного инженера завода Клавдия Стоковского – тот еще не высказал своего мнения. Клавдий иронически пожал плечами и негромко сказал:

– Вероятно, вы оба правы. В Эрвине совмещаются крупный ученый и мелкий жулик. И от того, какое свойство берет верх, зависит успех в твердом консервировании энергии.

– Зависел, – с горечью поправил Хонда. – О возобновлении работ еще долго не говорить. Боюсь, друг Рой, ваш заказ на ядерные конденсаторы в этом году не будет выполнен. После гибели Карла Ванина и выхода из строя самого Эрвина некому продолжить их работу. Только они разбирались в твердом консервировании энергии.

– Как здоровье Кузьменко? – спросил Рой.

– Кузьменко жив! И, вероятно, от гибели ускользнет. Такие, как он, и в огне не горят, и в воде не тонут. Единственный выход для вас, по-моему, переориентироваться на лучевые аккумуляторы, они гораздо мощней.

– Они и гораздо крупней, друг Михаил, – возразил Рой. – А в нашей с Генрихом конструкции плазмохода габариты – важнейший параметр. Вы хотели мне показать место, где совершилась авария, не так ли?

– Пойдемте, Рой. – Анадырин встал первым. В отличие от раздраженного Михаила Хонды, руководитель энергозавода старался сохранить спокойствие – во всяком случае, не хотел создавать у представителя Академии наук плохого впечатления о себе.

Клавдий Стоковский тоже не навязывал своих оценок, только усмехался, когда Хонда очень уж выходил из себя – усмешка была выразительней слов. Этот человек понравился Рою еще при знакомстве на космодроме, в его спокойствии, в его светлых веселых глазах, ровном разговоре, пронизанном легкой иронией, была привлекательность непростоты – Рой любил людей, сразу не открывающихся: странности события лучше обсуждать с немногословным Клавдием, а не с импульсивным Хондой, не с дипломатично-вежливым Анадыриным.

Сектор конденсации энергии размещался в стороне от остальных цехов, это было самое опасное местечко на заводе, считавшемся и без него самым опасным предприятием на Меркурии. Роя еще на космодроме предупредили, что на Меркурии вообще, а на заводе в особенности, все подчинено строжайшей регламентации, люди, привыкшие на Земле держать себя вольно, здесь не задерживались и часа. Услышав, что ходить надо только по охлажденным дорожкам, носить только жаронепроницаемые костюмы, по сторонам не глазеть, на небо не засматриваться даже в светофильтрах, Рой поинтересовался: «А можно ли у вас плевать?», на что получил немедленный ответ: «Лучше воздерживаться – бывали несчастья и от неосторожных плевков!» Ответ даже не звучал иронически.

– Садитесь в капсулу. Можно идти по туннелю, но это довольно далеко, – сказал Анадырин, открывая дверь сигаровидного электровагона: передвижение на Меркурии, это Рой знал, обычно совершалось в таких снарядах, мчавшихся в трубах.

Сектор конденсации энергии, по земным понятиям, мог сойти за немалый завод. Хонда спросил, не хочет ли Рой осмотреть все помещения, их тридцать восемь, в том числе четырнадцать лабораторий. Рой пообещал первое же свободное время отдать экскурсионному любопытству, но сейчас его интересует та единственная лаборатория, где выполнялись его заказы на твердую энергию и где погиб во время непонятной аварии ее руководитель Карл Ванин. Рой вежливо уточнил:

– Я верно сформулировал причину аварии: непонятная?

– Непонятная, конечно, это все мы понимаем, – проворчал Хонда и, внезапно вспыхнув, сердито добавил: – А еще больше – безобразная, возмутительно безобразная!

Он с таким негодованием поглядел на Роя, словно тот был виновником непонятной безобразной аварии. Рой подумал: «Этот человек, Михаил Хонда, не разберется в сути несчастья, у таких раздражение заменяет понимание». Вслух он сказал с учтивой многозначительностью – привычка заставлять собеседников взвешивать свои слова, когда разговаривают с ним:

– Я попрошу во время осмотра подробней объяснить, в чем вы находите то, что назвали возмутительным безобразием несчастья. Мне кажется, определения подобного, скорей психологического, чем физического, свойства весьма интересны, если обоснованны, конечно.

По тому, как покраснел Хонда, Рой понял, что удар попал в цель: Хонда больше не будет навязывать ему описание своих чувств! Повеселевшие глаза Стоковского показывали, что главный инженер внутренне расхохотался. Анадырин что-то учуял, но не разобрался – сперва с недоумением посмотрел на разозленного Хонду, потом на Роя. Рой отвлек директора от посторонних мыслей:

– Стало быть, взрыва энергопластинки не было. Именно так вы написали в докладе на Землю.

– Совершенно верно, друг Рой. Если бы взорвалась хоть одна пластинка, от цеха не осталось бы и кучки пыли. В лаборатории твердого конденсирования не пострадал ни один аппарат. Карл Ванин был испепелен молнией лучевого генератора, включенного по страшной ошибке несколько раньше, чем следовало по программе.

– И по другой страшной ошибке – нацеленного на Карла, а не в горнило консервирующей печи, – добавил Хонда.

Лаборатория твердого конденсирования энергии (Рой не сразу дознался, что термин «твердое консервирование» – местный жаргон, укоренившийся так прочно, что стал проникать и в документы) мало отличалась от других индустриальных лабораторий. Узкое и длинное помещение заполняли громоздкие механизмы и установки.

– Накопители энергии, – Анадырин широким жестом обвел один ряд установок. – Преобразователи энергии, – показал он на второй ряд механизмов и остановился в торце помещения, здесь выстроились приземистые аппараты, похожие на громадные сундуки. – Последняя стадия переработки энергии – твердое консервирование, – сказал он торжественно. – Можете посмотреть, друг Рой на нашу товарную продукцию – к сожалению, экземпляр недоделан, но представление о нем получить можно.