Прыжок через невозможное - Страница 12
Притупив какие-то чувства, служба разведчика научила его, однако, многому другому. А главное — приучила рассуждать и взвешивать все так, как не умел он делать этого прежде. Вот эта, готовящаяся в такой тайне переправа, например, положительно не дает ему покоя. Как ее осуществят здесь, если все тут буквально противопоказано такому замыслу. Более же всего смущает его крутизна берегов. Не только никакой автомашине, но и никакому танку их не преодолеть. А между тем именно здесь, видимо, и развернутся вскоре основные события армейского, а может быть, и фронтового значения. Все, наверно, будет зависеть от той «репетиции», которую проводит в овраге майор Черкасский-Невельской.
Теперь, когда он как следует поразмыслил, ему многое становится понятным. И уж никаких сомнений не остается, что замышляется что-то небывалое в практике форсирования рек. Нужно только, чтобы и он не подкачал, не прозевал разведчиков врага, которые, наверно, тоже ведут наблюдение за нашим берегом.
Голиков протирает стекла окуляров своего бинокля и очень тщательно регулирует по глазам их настройку, добиваясь предельной резкости изображения. Видимость отличная, но ничего подозрительного на той стороне по-прежнему не заметно, все вполне естественно и неподвижно. Неужели они не интересуются нашим берегом? Или, может быть, оборона их так мощна, что нет нужды в непрерывном наблюдении за нами?
Нет, скорее всего, они просто не ждут в этом районе активных действий. Трудно ведь поверить, чтобы именно тут намечалась переправа через реку. Сама природа постаралась создать для этого самые неблагоприятные условия. Голикову не верится, чтобы немцы оказались совсем уж беспечными. Это все-таки один из участков переднего края их обороны.
А что, если они спускаются к самой реке и ведут наблюдение оттуда?
Он приподнимается чуть повыше и наклоняет объективы бинокля под таким углом, чтобы увидеть кромку воды и полосу пойменной части противоположного берега. Тень от крутого обрыва мешает разглядеть детали берега и поймы, но солнце, все выше поднимаясь над горизонтом, заглянет скоро и в ущелье, по которому течет река.
Спустя четверть часа откос неприятельского берега начинает медленно освещаться, обнажая структуру его во всех подробностях. Спускаясь все ниже и ниже, выхватывая из густой тени светлые пятна камней, беспорядочно вкрапленных в бурую массу грунта, граница света достигает наконец песчаной полоски поймы. Она еще влажная от ночной сырости. Серая ее поверхность кажется Голикову какой-то неровной, будто кто-то ходил по влажному песку, а потом пригладил следы лопатой или доской.
«Ночью тут были немцы, — решает Голиков, — и что-то делали. Скорее всего, они заминировали всю пойму. Наверху у них тоже, наверно, все заминировано. Потому они и спокойны так за этот участок берега...»
В девять утра, когда подползает к ефрейтору старший сержант Брагин с котелком каши, Голиков докладывает ему о своих наблюдениях.
В штабе инженерных войск армии сегодня один только капитан Туманов. Все остальные во главе с генералом уехали к месту «репетиции» переправы по проекту майора Черкасского-Невельского. Капитан очень недоволен тем, что ему не придется присутствовать на «репетиции», но таков приказ генерала — нужно же кому-то из офицеров оставаться в штабе.
Мрачно ходит он по скрипящим половицам штабной избы, пытаясь представить себе, что происходит сейчас в овраге, условно названном «Дарьялом». Все действует ему на нервы, даже негромкое пение Грачика, на которое он обычно не обращает никакого внимания. А в репертуаре сержанта сегодня «Сильва», и он самозабвенно выводит:
— Да помолчите вы, Грачик, со своей частицей черта, — раздраженно говорит капитан. — У меня тут все сто чертей! — стучит он себя в грудь. — Кончайте лучше работу поскорее.
— Так ведь когда я пою, товарищ капитан, у меня производительность повышается.
— Чего нельзя сказать о твоих слушателях, — ехидно усмехается писарь Сачков. — Попробуй сегодня показать образцы высокой производительности без музыкального сопровождения.
Обиженный Грачик умолкает, а капитан досадует на себя за то, что сделал ему замечание, тем более, что без его пения становится еще тоскливее. Срочной работы у капитана нет, а заниматься своим повседневным делом он сейчас просто не в состоянии.
И вдруг звонок. Капитан бросается к телефону, надеясь, что это Абрикосов, которого он просил сообщить о ходе репетиции в «Дарьяле». Но звонят, оказывается, из разведотдела штаба армии.
— Срочно зайдите к нам, капитан, — говорит ему помощник начальника отдела. — Важные сведения для вас. Касаются операции «пэчээн».
— Я один в штабе, сейчас не могу.
— Оставьте за себя кого-нибудь из сержантов, по телефону мы не можем сообщать вам эти сведения.
— Старший сержант! — обращается капитан к писарю Сачкову. — Вы остаетесь за меня. Будут звонить из «Дарьяла», доложите, что я срочно вызван к полковнику Кононову.
Разведывательный отдел штаба армии недалеко, всего в ста метрах.
— Вот какое дело, товарищ капитан, — говорит Туманову начальник отдела полковник Кононов. — Этой ночью взяли мы немецкого разведчика, унтер-офицера Шнабеля. Только что закончили его допрос. Он сообщил, это немцы начали дополнительные фортификационные работы. Особенно в квадрате двадцать два — ноль пять. На мой вопрос: «Почему именно там?» ответил, что ждут в этом районе наших активных действий. Понимаете, что это значит?
— Нет, не понимаю, товарищ полковник, — удивленно разводит руками капитан Туманов. — Просто невероятно! Откуда могут быть известны им наши намерения? Мы ведь на этом участке ничего еще не предпринимали.
— На меня этот разведчик произвел впечатление гитлеровского фанатика, — замечает помощник начальника разведотдела. — Он даже не стал скрывать, что является членом фашистской партии.
— А какое это имеет отношение к полученным от него сведениям? — спрашивает полковник Кононов.
— Он мог и выдумать все это, чтобы ввести нас в заблуждение.
— А чем объяснить, что назвал он именно квадрат двадцать два — ноль пять?
— Да тем, что мы сами спрашивали об этом квадрате. Вернее, показали ему этот квадрат на карте. А он вообще все преувеличивал: и численность своей дивизии, и мощность ее оборонительных укреплений. Сообщил даже такое, чего унтер-офицер и знать не мог.
— Возможно, он и присочинил кое-что, — после некоторого раздумья соглашается со своим помощником полковник Кононов, — вы, однако, доложите о нашем разговоре генералу Кунакову, товарищ Туманов.
Когда капитан возвращается в штаб инженерных войск, его уже ждет там старший сержант Брагин. Он только что вернулся от Голикова, чтобы доложить о его наблюдениях.
Слушая Брагина, капитан Туманов все более мрачнеет. Немцы, значит, действительно произвели минирование поймы правого берега Гремучей. Весьма возможно, что и весь берег укрепили. В связи с этим сообщение пленного немецкого унтер-офицера теперь уже не кажется ему выдумкой.
Звонок майора Абрикосова раздается только к концу дня. Он радостно сообщает, что репетиция в «Дарьяле» оправдала все их надежды.
«Каково теперь будет вылить на их головы ушат холодной воды?» — невесело думает Туманов.
Генерал, однако, выслушивает его с завидным спокойствием. Он вообще умеет блестяще владеть собой. Зато майор Черкасский-Невельской явно обескуражен. Даже подполковник Лежнев заметно меняется в лице.
— Может быть, пошлем кого-нибудь проверить это? — предлагает капитан Туманов. — Голикова, например. Он не подведет...
Генерал недовольно машет рукой. Долго ходит взад и вперед, крепко сцепив руки за спиной. Офицеры сидят притихшие, борясь с искушением закурить. Слышно, как тяжело дышит тучный Лежнев.
— Нет, — решает наконец начальник инженерных войск, — никого мы на тот берег посылать не будем. Я не верю, что немцы разгадали наш план. А если мы пошлем к ним кого-нибудь и он попадется или чем-нибудь обнаружит себя, это их непременно насторожит. Я доложу свое решение командарму и думаю, что он разрешит нам осуществить нашу операцию по утвержденному им плану.