Проза. Поэзия. Сценарии - Страница 61

Небо терновое, ласточки к ночи,

Безумные гонщики, ласточки, терньи;

Газеты об этом напишут, наверно,

Тут столько звезд, что тьма короче.

По улице, ночью утратившей флот,

Дрожащими волнами звезды теснятся.

Скажите, где гонщики, где они мчатся?

Какой департамент: Шер или Лот?

Светила днем, светила ночью —

У вас реклама, а у нас все прочее;

А поэты наивно мечтают о вашем скандале…

В небе ласточки: птицы отчаянно жмут на педали…

Пиши в капкане, ангел, только молча.

Жандарм не станет слушать все равно

Ты вляпался всей пяткой, снежный мальчик,

И в лужу, и в разбитое окно.

Растай-ка лучше вместо пререканий;

Брось ногу, коль на то пошло:

Жандарм и перед ним нога в капкане —

Членовредительство, но как смешно!

Воскресным утром в суете столицей

На гонку ставит рыночный царек

Тут гонщики, задравши козырек,

Рекой любви стремятся по столице.

Уснул садовник над раскрытой розой,

А гонщики седлают небосклон,

Земли и неба молодые виртуозы,

И затихают, будто камертон.

Я шлю поклон в стихах, вам, велосипедисты,

Сидящие верхом на дымовой трубе

С рукою между ног, мешающей ходьбе,

Но безгреховно чистой.

Чьи они, всадники птичьи?

Ржавые кисти почистил и сник

Солью, как шутка, журчащий родник.

Оне птицы

Птицы они

В птичьем обличье

Смотри не усни.

Птица прянет, дождем орошенная,

Маетой маяка ослепленная.

Она прорежет шум из молчаливых топей —

Он в бой пойдет без крыл, но в оперенье копий.

Слышу я мелодичные крики Орфея:

Без труда ворожит многострунная фея

И напрасно пытает покойные тени!

Черепаховый череп звенит и чарует забвенье.

Небожителя золото — то же, что рекрутский шарф

Для Орфея в чешуйчатом крике пеана

Прянет ласточка, вскрикнет струною неведомых арф

Для того, кто читает любовные были

В средоточье имен (это было бы странно)

На доске, что очистили легкие крылья.

Нет, нет и нет.

На стенах меловых так весело журчат:

Эдип прославленный — пеан — Креонт, Иокаста,

Но пристально вглядись — чудовищная каста

Застыла в крике — на Восток и Запад

Ступеней каменных и безбилетных

Вокруг оторванной громадной стопы Эдипа.

Вот ангелы слетают к прачкам

С комочками стиральной синьки.

Колени преклоняют прачки

И стирают на мостках.

А после, выкрутивши крылья,

Развесят ангелов на колья.

Упорно, как Иаков древле,

Здесь бьются с ангелами прачки —

Друг друга хлещут, тузят, треплют,

Сплеча, с колена, на карачках.

Жестокий ринг — мостки для стирки

Свихнуть бедро не диво в бойне

Но вновь слетают к портомойне

Разносчики небесной синьки…

Глядите, жены голоруки,

У всех ли кольца уцелеют?

Без глазу ангелы наглеют

И вороваты, как сороки.

Сон — родник, чьи воды в камень

Обращают. Тот, кто спит,

Есть цветной лежачий камень,

В форме спящего отлит.

Спящие — точь-в-точь валеты:

Верх ли, низ — не важно им.

Прочь куда-то, где нас нету,

Спящий правит, недвижим.

Сновиденья — экскременты

Сна. Кто видит в них плоды,

Только мутит элементы

Чудодейственной воды.

(На манер аляповатый,

Но формует та купель

Спящую античных статуй

Обнаженную модель).

Томно никнет на колени

Кресла сонная рука

И сплелась в дремотной лени

Ножка с зеленью цветка.

Это мертвый час — сиеста.

Спит, втянувши когти, спальня.

Только я стою — ни с места —

В страшных джунглях дремы свальной.

Спят запястья и ступни,

Спят вповалку бедра, плечи —

И зигзаг крыла, намечен

Складкой смятой простыни.

Столь велика ненависть, которую внушают поэты, что их привязывают к особым колесам квадратного сечения и пускают катиться с откоса, ведущего в ров, полный хищных зверей. Поглядеть на эту казнь собирается веселая праздничная толпа. Ничто так не потешает ее, как прыжки квадратных колес до самого рва, где поджидают звери. Случается, хищники ложатся и лижут ноги жертв. Тогда свирепеет толпа, понося зверей и обзывая их трусами. Я присутствовал при такой казни. По счастливой случайности меня не уличили в том, что я поэт. Но я заметил, как один из судей недоброжелательно поглядывал на меня краем глаза.