Противоядие от алчности - Страница 5

Он с триумфом покинул палатку торговца, неся пакет с лентами, предусмотрительно спрятанный под куртку. На обратном пути, завернув за первый же угол, ему пришлось остановиться. На его пути стояла группа из шести или семи рабочих с верфи, смеявшихся и поддерживающих друг друга, поскольку все они были пьяны, хотя и в различной степени.

— Еврей! — завопил один из них.

— Хватайте его!

— Тащите его к реке и крестите, — скомандовал другой.

— К реке!

Саломо не был ни слабаком, ни трусом, но семеро против одного — это было явно слишком много для невооруженного человека. Он развернулся и бросился бежать.

Саломо был быстр, молод и совершенно трезв. Его преследователи двигались намного медленнее из-за большого количества выпитого и некоторой неопределенности цели. Он оставил их далеко позади, свернул за угол, но споткнулся о груду сломанных корзин, брошенных на улице.

Румеу тоже двигался очень быстро. Он добрался до казарм стражи епископа в то же самое время, когда рабочие с верфи вышли за ворота и, пошатываясь, отправились через город. К тому времени, когда патруль встретился с пьяной компанией, те уже тащили Саломо де Местре на мост через реку Онъяр. При виде стражников самые трезвые бросили свою жертву и убежали; трое оставшихся были слишком ошеломлены и плохо стояли на ногах, чтобы думать о побеге; их арестовали. Саломо был помят, смущен, но цел, он даже не потерял кошелек и ленты. Его проводили к задним воротам еврейского квартала.

— Где были стражники? — спросил Беренгер, епископ Жироны, когда ему сообщили о происшествии.

— Городские стражники играли в кости перед воротами еврейского квартала, они как раз приканчивали бурдюк вина, — сказал капитан. — Наш патруль был в другой части города. Ясно, что необходимо больше патрулей. Я удвою их число.

— Дорогой друг! — кричал торговец зерном, по виду вполне преуспевающий, своему приятелю, который занимался продажей овечьей шерсти. — Я только что вернулся. Какие новости?

— Есть множество новостей из Барселоны, — сказал торговец шерстью. — На верфях работа идет полным ходом, настроение в городе отличное. Уверен, что ваша торговля на подъеме.

— Все вполне хорошо. С этими недостачами, остатками и правительственным контролем за ценами трудно прилично заработать на торговле зерном, — сказал он. — Епископ по-прежнему собирается ехать в Таррагону? — добавил он. — Когда я уезжал, еще высказывались сомнения, поедет ли он.

— К сожалению, поедет.

— И когда он отправляется?

— Во вторник, на рассвете, как я слышал, — сказал торговец шерстью. — И берет с собой господина Исаака, своего врача. Мне это не нравится.

— А в чем дело?

— Господин Исаак — и мой врач тоже. Дорога в Таррагону длинная, проходит по горам. Такой путь за один день не осилишь. Их не будет целый месяц или даже больше. Много чего может произойти за это время.

— Возможно, он оставит заботиться о нас свою красавицу дочь. — Торговец заговорщически подмигнул другу.

Торговец шерстью не поддался на похотливый намек.

— Он берет с собой жену и дочь, — натянуто произнес он, — и ученика. Будем надеяться, что никто не заболеет до его возвращения.

— А кто остается вместо епископа, чтобы заниматься делами епархии? Монтерранес?

— Нет. Дон Арно де Корнильяно.

— Это невозможно, — сказал торговец зерном. В его голосе прозвучала смесь гнева и недоверия. — Не могу поверить.

— Почему вы так говорите? Это странно, но не невозможно.

— Да он терпеть не может его преосвященство. И он такой хилый! Удивляюсь, что кто-то может всерьез рассчитывать на него.

— Я говорил об этом отцу Бернату, — сказал торговец шерстью. — И этот добрый монах заметил, что ему предстоит подписывать документы, а не достраивать собор, а для этого его сил достаточно.

— Но почему на этот пост назначили худшего из врагов епископа?

— А почему бы и нет? Это означает, что он будет очень занят и ему некогда будет устраивать епископу различные пакости. К тому же его преосвященство сейчас в большей опасности, чем до вашего отъезда, друг мой. По крайней мере таковы слухи.

— Печально слышать это, друг мой. Помимо своей непредсказуемости дон Арно, прежде чем решить пойти позавтракать, может привести сотню различных доводов против. У меня дело в епископском суде — это может привести к большим затратам.

— Нам всем нелегко, друг мой. Я теряю врача, у вас затягивается решение дела.

И эти двое преуспевающих торговцев, жалуясь друг другу, принялись прогуливаться по городской площади под теплым весенним солнцем, нагуливая аппетит перед предстоящим сытным обедом.

Над рекой Галлигант и пригородом Сан-Фелиу возвышалась северная стена городских башен Жироны; кафедральный собор Святой Девы Марии, не считая нужным прятаться под защитой стены, возносился к небу над холмом, на котором он был построен. С другой стороны городской стены одиноко высилась церковь Сан-Фелиу, острые шпили которой отчаянно тянулись вверх, бросая вызов огромному собору. Немного к северо-востоку от города располагалось бенедиктинское аббатство Святого Пере Гальигантского, поражающее своим тяжеловесным симметричным изяществом.

Все три строения застыли в послеполуденной тишине. Но по площади перед церковью Святого Пере, расположенной внутри образованного ими треугольника, нервно вышагивал взад-вперед аббат монастыря Сан-Фелиу, человек по природе своей нетерпеливый, честолюбивый и беспокойный. Он не обращал внимания ни на окружающий мир с его красотой, ни даже на давящую тяжесть каменных построек. Если бы не его одеяние и тонзура, то в ладно скроенных шоссах и куртке дон Видаль де Блан с блестящими каштановыми волосами, уложенными по последней моде, возможно, мог бы стать украшением двора. На коне, с мечом в руке, он мог бы повести на врага полк отчаянных рубак. Но, несмотря на свою благородную родословную и дух воина, дон Видаль был предназначен церкви и теперь полностью принадлежал монастырю. Он был воинственным служителем церкви, твердым в вере, преданным ей до последней капли крови. И в тот момент, если судить по выражению его лица, его воинственность неудержимо рвалась наружу. Дон Видаль был сердит.

— Он не заслуживает звания епископа. Этот человек — настоящий позор. Для города, для епархии, для самой святой матери церкви, — произнес монах в серой рясе, смиренно стоявший на ступеньках лестницы, ведущей в церковь. Он бросил взгляд на аббата, чтобы оценить его реакцию на это заявление, и снова опустил глаза.

Дон Видаль остановился.

— Нет, — наконец произнес он. — Не вы первый приходите ко мне с подобными историями, но откровенная ложь или ненадежные известия будут дурной помощью нашей матери Церкви при и так уже не слишком удачно сложившихся обстоятельствах. Аббатиса действовала глупо, но я не думаю, что она забыла свои клятвы. Епископ может действовать необдуманно и даже беспечно, иногда он бывает небрежен, но он не злой человек, и к тому же он не навлек позора на Церковь.

Он нахмурился и отвернулся от монаха. По мосту пробежала собака. Где-то неподалеку мрачно засвистел какой-то работяга. Внезапно аббат быстро пересек площадь и двинулся в направлении маленького кладбища.

— Пойдемте, — позвал он монаха. — Расскажите-ка мне все еще раз, отец, но на сей раз внимательно взвешивайте каждое слово и постарайтесь не украшать свой рассказ излишними намеками на злой умысел.

Запыхавшийся монах в попытке догнать стремительно удаляющегося аббата едва расслышал эти последние слова.

Епископ Беренгер взял в руки череп, унаследованный им от своего предшественника, и посмотрел в его пустые глазницы.

— Будьте уверены, Бернат, — сказал он своему секретарю, — я правильно оцениваю ситуацию. Я слышал эти дикие слухи и знаю, что они могут доставить мне множество неприятностей. К тому же они не помогут аббатисе. Но я не могу поверить, что их распространяет дон Видаль. — Он покачал головой.