Против всех - Страница 93
Помешкав, он поднялся в кабину и расположился в кресле пилота. Незваный гость, как приклеенный, уже сидел во втором кресле.
— Давай заводи, Саня.
Хакасский щелкнул тумблером, проверил показания приборов, количество горючего. На нежданного попутчика не глядел, сказал, не поворачивая головы:
— Брезент надо снять. Поди сними.
— Ага, сейчас, — парень соскочил на площадку, и Хакасский с облегчением потянулся за своим чемоданчиком, поставленным за кресло, — и обомлел. Только что был чемоданчик, а теперь его нет.
Стягивая брезент, Егор весело помахал рукой. Жест означал только одно: вижу, вижу, Саня, чего ты ищешь.
Хакасский еще торкнулся туда, сюда — за спину, под кресло, кабина маленькая, негде исчезнуть чемоданчику. Тем не менее — исчез. А там все необходимое, чтобы вразумить негодяя, напустившего на него потусторонний морок.
Хакасский бессильно откинулся на спинку кресла, трясущимися пальцами угодил сигаретой в нос.
— Летим, Саня, — подбодрил Егор, опять очутившись рядом. — Чего ждешь? Небо зовет. Гляди, какой выдался славный денек. Ни одного облачка, а?
— Чемодан куда-то делся с документами. Ты не брал?
— Какой чемодан, Саня? Тебе больше никакие чемоданы не понадобятся. Ты что? Разве не понял?
— Что имеешь в виду?
— Судный день, Саня, Судный день.
— Ах так? И судья это ты?
— Нет, я только исполнитель приговора.
Умелый пилот, Хакасский плавно оторвал машину от крыши. Сделал прощальный круг над опустевшим городом. Завис над площадью. С высоты ста метров можно было отлично видеть, какой там разворачивался спектакль. Огромная, возбужденная толпа теснила вооруженные гвардейские цепи, выдавливала в переулки. Вояки Рашидова отступали без паники, сохраняя строевой порядок, но явно не собирались оказывать сопротивление. Нападавшие уже захватили несколько бээмпешек и, как пчелы, гроздьями облепили два танка. На трибуне раскачивался в унисон с движением толпы какой-то человек в солдатском ватнике, что-то грозно рыкал в мегафон, и Хакасский не столько узнал, сколько догадался, что это любимый пациент доктора Шульца.
— Что все это значит, объясни? — потребовал Хакасский.
— Прикуп ты не угадал, Саня. На прикупе прокололся.
— Это же бессмысленно, неужели не понимаешь? Выхлопные пары. Опять придется проводить дезинфекцию.
— Придется, но уже не тебе… Ты, Саня, не учел одной важной вещи. В этом городе ты построил маленькую империю, немного поцарствовал, но забыл, что такие империи рассыпаются, когда уходит император. Они непрочные, Саня. Это замок на песке.
Не отвечая, Хакасский набрал высоту. Взял направление на Москву. Он почти успокоился, хотя расслабляющее томление, будто в башку напихали мякины, не проходило. Он уверял себя, что это всего лишь чей-то нелепый, мерзкий розыгрыш, блеф, который ничем серьезным грозить не может, но…
— Не знаю, кто ты, — сказал печально, — но мне тебя даже жалко. Ты не понимаешь, на что замахнулся. Слишком молод, чтобы это понять.
— Ничего, пойму когда-нибудь.
Под ними проплывали черные подмосковные леса с белыми оконцами озер. Проскальзывали города, деревни — все заснеженное, серое, угрюмое. Тот самый пейзаж, который всегда вызывал у Хакасского отвращение. В таких местах, в чащобах и обжитых селениях не могли жить люди, там прятались звероподобные существа, так и не сумевшие очеловечиться за долгие века эволюции. Наконец открылись многоэтажные, однообразные, как склероз, пригороды Москвы.
— Куда тебя доставить? — устало спросил Хакасский.
— На реку сядем. На Москву-реку. Вон она, видишь, петляет?
— Да ты что? — удивился Хакасский. — Лед не выдержит. Слабый еще лед.
— Отлично. Сперва полетали, теперь поплаваем.
Хакасский скосил глаза, Егор ему улыбнулся.
— Это шанс, Саня. Вдруг не утонешь? Вдруг дьявол спасет?
У Хакасского заныла печень. Ублюдок, мразь, играет с ним, как с мышом. В истерике, с чугунно забившимся сердцем, бросил штурвал, потянулся к глотке мерзавца. Егор его остудил, небрежно ткнул железным дулом в солнечное сплетение.
— Не дури, Саня. Используй последнюю возможность. Ты же игрок. Подумай, я мог пристрелить тебя на крыше.
Хакасский отдышался, выправил вертолет.
— Почему же не застрелил?
— Мараться не хотел. От дерьма брызги летят. После не отмоешься.
— Сам же сдохнешь, кретин.
— На это не надейся. Я выплыву.
— Ах, выплывешь? Много вас таких выплыло? — Хакасский натужно захохотал, теперь ему хотелось только одного: поскорее покончить с этим кошмаром. Темная сила, исходящая от этого непостижимого существа, давила на мозг. Весь салон наполнила туманом и в ушах звенела. Ничего, еще посмотрим.
Страха смерти он не испытывал, но с ужасом представлял, как его холеное, ладное тело, со всеми любимыми родинками и трогательными впадинками, изласканное сотнями рабынь, охватят ледяные щупальца реки.
— Может, поторгуемся? — спохватился он.
— Поздно, Саня. Рынок закрыт.
От злости, от отчаяния и от внезапно кольнувшего презрения к самому себе, попавшемуся в детскую ловушку, Хакасский даже не стал выгадывать ближе к берегу, где лед мог закрепиться, выцелил прямо на середину широкой снежной ленты. Покачался, потряс лопастями и мастерски, без всякого рывка, припарковался. На малое мгновение счастливо помнилось: устоит машина, но это был самообман. С гнусным, болезненным скрежетом серебряная оса погрузилась по брюхо. К стеклам налипла кромка тьмы. Хакасский отключил двигатель, сидел, затаив дыхание. Если достали дно, то еще есть надежда. Егор укоризненно заметил:
— Нет, Саня, здесь глубже, чем ты думаешь.
Будто отозвавшись, река чавкнула и осадила машину почти по самую шляпку. Мигнуло и погасло электричество. Хакасский окаменел. Он по-прежнему не верил, что такое могло быть. Оледенелым очам отворилась черная бездна небытия. Рассудок и нервы тщетно боролись с очевидным. На славу сработанная летучая машина все же не годилась на роль батискафа: под ногами захлюпала жижа и у Хакасского внезапно промок рукав куртки.
— Люк, — спокойно напомнил из темноты Егор. — Аварийный люк наверху. Поторопись, Саня, поздно будет.
— А ты?
— Я следом. Мне спешить некуда…
Эпилог
Около суток Егор пролежал в гостиничном номере без сознания, пылая, как подожженный стог, потом очнулся и начал быстро выздоравливать. Анечка хлопотала над ним, как наседка: лекарства, уколы, обтирания, горячее питье сквозь стиснутые зубы — ложкой раздвигала. У нее появилось ощущение, что она опять в больнице, работает, спасает — и вот-вот спасется сама.
На вторые сутки вызвала «скорую помощь». У Егора уже открывались глаза и речь к нему вернулась. Но температура стояла за сорок, и он плохо реагировал на окружающее. Анечку, например, два или три раза назвал мамой. Она поправила: я тебе не мама, а невеста, дурачок!
— Вечная? — спросил он.
— Откуда я знаю. Может, и вечная.
Врач «скорой помощи», пожилой, усатый дядька с сердитым лицом, после тщательного осмотра («Гардиан-отель», тут не забалуешь) поставил диагноз: двусторонняя пневмония, осложненная синдромом Пятницкого. Необходима срочная госпитализация.
— Где вас так угораздило, голубчик? — брюзгливо поинтересовался доктор.
— Моржевал, — Егор с трудом разомкнул губы. — В больницу не поеду. Останусь с Анечкой.
— Я же медсестра, — добавила Анечка. — Не волнуйтесь, доктор, все сделаю, как положено.
Доктор, видимо, привык к причудам новых русских, другие в этом отеле не жили, настаивать не стал. Тем более в душе был согласен с молодым человеком. Нынешние больницы — это ловушки для простаков. Половина из тех, кого он туда отправлял, обратно не возвращались. Однако строго заметил:
— Напишите расписку, что отказываетесь.
— Хоть десять расписок, доктор.
Выписал кучу рецептов, дал Анечке кое-какие полезные советы и отбыл, пообещав наведаться на следующий день. Еще бы не наведаться: стодолларовая купюра приятно шуршала в кармане халата.