Простые числа - Страница 7

— Не собираюсь, — заверил я. — Меня совершенно это не интересует.

Боюсь, что Парицкий мне не поверил, но мы все-таки перешли к другой теме и весь вечер обсуждали возможные квантовые особенности черных дыр. Самая светская беседа, как говорила мышь в кэрролловской «Алисе». В физике Олег Николаевич, как выяснилось, понимал все-таки больше, чем я в теории чисел, и к полуночи мы пришли к согласованному выводу о том, что, скорее всего, квантовые эффекты действительно приводят к сохранению информации, поглощаемой черной дырой.

— Завтра, — сказал Парицкий, когда около часа ночи обнаружил вдруг, что засыпает, — завтра приходите ко мне. Очень приятно с вами общаться.

— Взаимно, — ответил я.

К Парицкому я пришел точно в назначенное время, встречен был без суеты, но с должным благожелательством, и за чашкой замечательного кофе, приготовленного по какому-то экзотическому, как сказал хозяин, рецепту, мы продолжили обсуждение «наших баранов». Подавая мне вторую чашку кофе, Парицкий неожиданно сказал:

— А женился я в точном соответствии с теорией чисел, и поэтому брак мой оказался таким счастливым.

Я молчал, пытаясь понять две вещи: что он положил в кофе, отчего напиток стал таким терпким, и что он подразумевал под счастливым браком, если сейчас, судя по всем признакам, женат не был.

По достоинству оценив мое деликатное молчание, Парицкий с задумчивым видом продолжил:

— Скажите, Петр Романович, когда вы принимаете какое-нибудь важное решение, какими принципами вы обычно руководствуетесь?

Вопрос показался мне не то чтобы неожиданным, но, во всяком случае, не связанным со словами о счастливом браке.

— По-разному, — сказал я, думая о том, как бы не сморозить глупость. Задавая вопрос, Парицкий наверняка имел в виду какие-то конкретные принципы, но ничего путного мне в голову не пришло, и я сказал, что думал: — Всякий раз нужно учесть по возможности все обстоятельства, но чаще всего сделать это не удается, если решение действительно важное и сложное, — и, знаете, Олег Николаевич, часто получается так: вроде бы сопоставляешь, решаешь, а потом оказывается, что мог и не думать, просто ткнуть пальцем в один из вариантов, результат был бы ровно таким же.

— Вот-вот! — оживленно подхватил Парицкий. — Я тоже обратил на это внимание. Собственно… еще в школе. Я с раннего детства любил числа. Все время что-то с чем-то складывал, умножал… Вундеркиндом, кстати, не был, в уме считал плохо, постоянно ошибался. По математике у меня до десятого класса были тройки, а по тригонометрии как-то даже жирная единица, потому что мне совершенно не давались формулы тройных углов. Но я не о том. Меня заворожили простые числа. Не знаю почему. Однажды я вот так же оказался сражен картиной в Эрмитаже. Нас привели на экскурсию — в девятом классе, помню как сейчас. Я никогда не интересовался живописью. Да и скульптурой тоже. И уж совсем был равнодушен ко всяким украшениям, которых в Эрмитаже видимо-невидимо. Шел со всеми из зала в зал, думал о чем-то и неожиданно, как из пещеры на воздух, вышел в зал, в дальнем конце которого висела небольшая картина в раме. Рама, кстати, была больше самого полотна, и почему именно эта картина привлекла мое внимание, я не имею ни малейшего понятия. Но я направился прямо к ней, встал и стоял так, пока меня не начал искать наш учитель истории. Оказывается, класс мой давно ушел, а я этого и не заметил.

— Что же это была за картина? — с любопытством спросил я.

— Не поверите! Портрет какой-то старухи, вовсе не королевских кровей, и автор неизвестен, там так и было написано: «неизвестный автор XVIII века». Но что-то было в этом портрете… Не могу объяснить. Тогда не мог и сейчас не могу. Вот так и с простыми числами. Просто понял однажды, что это не математический казус, а очень большая человеческая проблема. Сейчас простым числам нашли практическое применение — в криптографии. Двадцать лет назад теория простых чисел была совершенно абстрактной областью… А о том, как я женился на Лене, вы, конечно, не знаете? — неожиданно перешел он к совсем другой теме, и я смутился, потому что меня всегда раздражали упорные попытки обывателей копаться в интимных сторонах жизни людей, хоть сколько-нибудь известных.

Я знал, что жену Парицкого звали Еленой, я не мог этого не знать, потому что половина интернетовских материалов о «математическом скандале» выходила под заголовками вроде: «Елена Метельникова, бывшая жена гениального математика Парицкого, сказала, что…» Мне было совершенно не интересно, что говорила эта женщина. Я невзлюбил ее уже за то, что она могла сказать что-то не очень лестное о человеке, которого наверняка не стоила.

Я так и сказал, а Парицкий в ответ широко улыбнулся и налил мне новую чашку кофе — какой-то странный сорт или странный способ приготовления, напиток оказался солоноватым и должен был, по идее, быть невкусным или просто отвратительным, но выпил я его тремя большими глотками и удивился, что чашка уже опустела.

— Понравилось? — спросил Парицкий, но повторять не стал. — О нашей с Леной свадьбе писали столько… Я думал, вы знаете.

— Нет, — отрезал я.

— Дело было так, — заговорил Олег Николаевич, глядя в пространство, будто видел в воздухе голографическое изображение события, о котором шла речь. — Я шел на работу, повернул с Суворовского на Невский, время было раннее, улица пустая, семь утра, да еще январь — кто же выходит так рано и в такую погоду?..

Действительно, хотел сказать я, кто? Вы-то почему шли на работу в такую несусветную рань?

— И вижу, — продолжал Парицкий, — навстречу идет девушка. Длинная, как спичка, в огромных очках, абсолютно не мой тип, мне всегда нравились толстушки, но ведь это на самом деле не имеет значения — кто нравится. А тот день, точнее — утро, был у меня уже выделен и просчитан, так что на самом деле выбора не оставалось, я не мог поступить иначе. Это журналисты потом понапридумывали… Но вы не читали, наверное? И хорошо. Когда мы поравнялись, как корабли в море, и должны были разойтись встречными курсами, я сказал: «Девушка, прошу прощения, выйдите, пожалуйста, за меня замуж». Понимаете, если бы я сказал что-то другое, то Лена успела бы отойти на пару шагов, оборачиваться не стала бы… А эта фраза заставила ее остановиться. Не знаю, что испытывают девушки, когда им так запросто на улице предлагают выйти замуж. Говорят, замуж хотят все, и когда слышат это слово, оно как-то действует на подкорку… Мне-то было решительно все равно, что она ответит. В тот момент существенным был сам факт принятия решения, понимаете? Любого решения, потому что это было важно и для моей жизни, и для жизни Лены. Да или нет.

— И она сказала «да»? — поразился я.

— Она не сказала «нет», — поправил меня Парицкий. — Мы стояли посреди тротуара, притоптывали от холода, и в конце концов нас стали толкать прохожие, потому что оказалось — уже девятый час, представляете, на работу торопился уже весь город, а мы загораживали… Без десяти девять, когда надо было срочно расходиться, чтобы не опоздать, она сказала «хорошо, я подумаю», что, как вы понимаете, было эквивалентно положительному ответу. Кстати, твердое «да» Лена сказала только в загсе, когда служащая спросила ее, согласна ли она взять в мужья стоящего рядом Парицкого Олега Николаевича.

— Очень романтично, — пробормотал я.

— При чем здесь романтика? — воскликнул Парицкий. — Терпеть не могу романтику! В ней нет ни грана расчета! Это не математика, это…

Он выразительно пожал плечами. Минут пять мы оба молчали — я думал о том, что человек, даже самый умный, знает себя хуже, чем какой-нибудь дотошный журналист, впервые пришедший брать интервью. Не романтик он! А кто же, кроме неисправимого романтика, может остановить в семь утра девушку и, даже не спросив имени, предложить ей выйти за него замуж? Если это он называет расчетом…

— Почему вы назвали это расчетом? — спросил я. — И если это был расчет, то почему он оказался неправильным? То есть, я хочу сказать, решение этого уравнения…