Просто свободный вечер (сборник) - Страница 40

– Зачем?

– Это нужно для общества. И для него самого. Если ваш сын совершит преступление, то его посадят не в тюрьму, а в больницу.

– Что вы такое говорите? – оторопел Месяцев.

– Военно-психиатрическая экспертиза определила диагноз: шизофрения, гебоидная симптоматика.

Месяцев ощутил: что-то надвигается. Беда грохочет колесами, как поезд вдалеке.

– Что это за симптоматика? – спросил он.

– Склонность к мерзким выходкам, пренебрежение любой моралью, крайний эгоцентризм, специфическое мировоззрение…

– Но таких людей сколько угодно, – резонно возразил Месяцев.

– Есть здоровые эгоцентристы, а есть больные. Ваш сын болен. У него разрушены связи с окружающим миром.

– А отчего это бывает?

– Шизофрения – наследственное заболевание. У вас по мужской линии были душевнобольные?

– Сумасшедших не было. А алкоголик был, – хмуро сказал Месяцев.

– Ну вот. Алкоголизм – тоже душевное заболевание.

– Это лечится? – тихо спросил Месяцев.

– Малые нейролептики. Корректируют поведение. Но вообще это не лечится.

– Почему?

– Метафизическая интоксикация.

Знакомый психоаналитик открыл частный кабинет и брал за прием большие деньги. Месяцева он принял без очереди.

– Шизофрения – это болезнь яркого воображения, – объяснил он. – Ты думаешь, ты нормальный? Или я? Почти все гении были шизофреники. Эдгар По, Сальвадор Дали, Модильяни, Врубель, Эйнштейн…

– Наверное, есть больные гении, а есть здоровые…

– Гений – уже не норма. Норма – это заурядность.

– Врач сказал, что у него разрушены связи с окружающим миром. И мне самому так кажется, – сознался Месяцев.

– Значит, будет жить с разрушенными связями.

– А это можно лечить?

– Можно. Но не нужно. Не надо вторгаться в святая святых. В человеческую личность.

– А какие перспективы? Что бывает с возрастом?

– Деградация личности минимальная. Сейчас это неприятный юноша, потом будет неприятный старик.

– И все?

– И все.

– Но его освободили от Армии, – насторожился Месяцев.

– В Армии сколько угодно психически неполноценных. Просто их не проверяют. А ты положил в больницу. Ты мог и не знать.

Похоже, поезд беды прогрохотал мимо. Опалил тяжким гулом, но не задел. Не задавил. Мимо.

Месяцев вытащил из кармана стодолларовую купюру и положил перед врачом.

– Жертвоприношение, – объяснил он.

– Ну зачем? – застеснялся психоаналитик, но настроение у него не ухудшилось.

Месяцев тронул машину. Увидел себя возле своего старого дома. Сработал стереотип. Он слишком долго возвращался к этому дому из любой точки земного шара.

У подъезда стояла Аня.

– Ты пришла или уходишь? – спросил Месяцев.

– Ухожу. Я привозила им картошку.

– Почему ты?

– Потому что больше некому.

– А Юра на что?

Аня не ответила. Наступило тяжелое молчание.

– Ты плохо выглядишь, – сказала Аня. – А должен выглядеть хорошо.

– Почему? – не понял Месяцев.

– Потому что Алик болен. Мы все должны жить долго, чтобы быть с ним.

– У Алика все не так плохо. Эта болезнь не прогрессирует. И вообще – это не болезнь. Просто выплескивается яркая личность.

– А ПНД? – напомнила Аня.

– Ну и что?

– А то, что для Алика теперь все закрыто. Ему нельзя водить машину, ездить за границу. Клеймо.

Месяцев растерялся:

– Но может быть, не ставить на учет?

– Тогда Армия. Или Диспансер, или Армия. Ловушка.

Месяцев замолчал. Аня тоже молчала, смотрела в землю.

– Никто не хочет понять, – горько сказал Месяцев.

– Не хочет, – подтвердила дочь.

– У тебя вся жизнь впереди…

– Но какая жизнь у меня впереди? – Аня подняла голову, и он увидел ее глаза, хрустальные от подступивших слез. – Какая жизнь у меня? У мамы? У бабушки? У Алика? Какой пример ты подаешь Юре? И что скажут Юрины родители? Ты подумал?

– О Юриных родителях? – удивился Месяцев.

– Да, да, да, и о них. Потому что мы – клан. Семейный клан. Птицы могут покрывать большие расстояния, только когда они в стае. И даже волки и львы выживают в стае. А ты нас разбил. Расколол. Это у тебя нарушены все связи с миром. Это ты сумасшедший, а не Алик.

Аня повернулась и пошла.

Под ногами лежал бежевый снег с грязью. На Ане были модные, но легкие ботинки, непригодные к этому времени года. А он ничего ей не привез, хотя видел в обувном магазине. Видел, но торопился. Аня шла, слегка клонясь в сторону. У нее была такая походка. Она клонилась от походки, от погоды и от ветра, который гулял внутри нее.

Месяцев не мог себе представить, что придется платить такую цену за близость с Люлей. Он наивно полагал: все останется как есть, только прибавится Люля. Но вдруг стало рушиться пространство, как от взрывной волны… Волна вырвала стену дома, и он существовал в комнате на шестнадцатом этаже, где стоит рояль и нет стены. Вместо стены небо, пустота и ужас.

Месяцев лежал на диване и смотрел в потолок.

– Значит, так: или Достоевский, или Ницше, – спокойно сказала Люля.

Месяцев ничего не понял.

– Достоевский носился со слезой ребенка, а Ницше считал, что в борьбе побеждает сильнейший. Как в спорте. А проигравший должен отойти в сторону.

Месяцев вспомнил выражение «на мусор». Значит, на мусор должна пойти Ирина, Аня и Алик.

– Если ты будешь ходить к ним сочувствовать, ты принесешь им большее зло. Ты даешь им надежду, которая никогда не сбудется. Надо крепко хлопнуть дверью.

– А если в двери рука, нога?

– Значит, по ноге и по руке.

– И по Алику, – добавил Месяцев.

– Я ни на чем не настаиваю. Можешь хлопнуть моей дверью. По мне.

– А ты?

– Я приму твой выбор.

– И ты готова меня отпустить?

– Конечно. Мы встретились в середине жизни. Приходится считаться.

– Ты найдешь себе другого? Ты опять поедешь в санаторий и отдашься на снегу?

– Как получится, – сказала Люля. – Можно в парадном. На батарее.

Она подошла к окну и легко уселась на подоконник.

Ревность ожгла Месяцева. Он поднялся и пошел к Люле, не понимая зачем.

– Не выдави стекло, – сказала Люля. – Выпадем.

Он мог выпасть и лететь, держа ее в объятьях. И даже ахнуться об землю он согласен, но только вместе, чтобы в последнее мгновенье ощутить ее тепло.

Когда перевезли рояль, в двухкомнатной квартире Люли стало тесно. Рояль требовал целую комнату.

Люля наняла маклера. Маклер расселил соседнюю квартиру. На это ушло пятьдесят тысяч долларов.

Деньги у Месяцева были, но лежали на счету Гюнтера. Люля позвонила Гюнтеру, он как раз собирался в Россию. Все кончилось тем, что соседняя двухкомнатная квартира стала собственностью Люли. Все сошлось, потому что должно было сойтись.

Далее Люля наняла строительную бригаду. Они сломали стены внутри нового помещения, образовался шестидесятиметровый кабинет-студия со своей ванной и хозблоком. На ремонт и обмен ушло два месяца. Рекордный срок.

Бригадир строительной бригады – молодой татарин с серьезным умным взглядом. Впоследствии выяснилось, что весь его ум уходил на то, как обштопать хозяйку. Он мог обштопать кого угодно, но не Люлю. Бригадир выполнял роль снабженца, доставал материалы. Цены в магазинах были разные, и бригадир мог целый день ездить по Москве в поисках наиболее дешевой плитки или досок. Появлялся в конце дня злой, приговаривал: «Не жрамши, не срамши». И это была правда. Он не ел, не ходил в туалет, чтобы сэкономить деньги и время. Но тратил время, силу, бензин, здоровье и в результате тратил больше, чем экономил. Месяцеву казалось, что жадность бежит впереди него.

Второй рабочий – Алексей. Он ясно видел свою цель: женщины и приятное времяпрепровождение. Для этого нужны были деньги. Алексей являлся на работу и начинал вкалывать в поте лица. Он был высокий, сильный, постоянно смеялся, лучился зубами и глазами, черта мог свернуть. Когда переставал улыбаться, глаза становились белые, пронзительные, криминальные. Если надо было вышибить у хозяйки дополнительную сумму, посылали Алексея, а бригадир оставался в стороне. Он как бы выше этого и как бы бессребреник. Ему вообще ничего не надо. Он и так может работать, за бесплатно.