Проснись, моя любовь - Страница 70

Попытавшись отодвинуться от бревна, она обнаружила, что ее накидка застряла. Задрожав, Элейн провела взглядом по накидке, стремясь определить, за что она зацепилась.

Сверху выпирал кусок проволоки. Под ним бревно было мягким и мокрым.

И липким. Узкий ствол окружали космы жесткой травы.

Элейн пристальнее всмотрелась в это странное бревно. Оно было очень светлым на конце, где торчала проволока. Что-то подозрительно блестело под сорной травой.

Элейн подошла ближе, обнаружив, что заслоняла собой тот незначительный свет, идущий от огня. Затем ступила еще чуть ближе.

— Ааааа!

Элейн отпрыгнула так далеко, насколько смогла. Накидка порвалась с резким звуком посреди тихой ночи.

Она с громким всплеском упала в ледяной ручей. Маленький камень сильно впился ей в копчик. Но Элейн даже не почувствовала боли. Не почувствовала и ледяной воды, намочившей шерсть, шелк, турнюр и снова шелк.

Это было не бревно. И космы — не пучки сорной травы. А то, что мерцало в темноте, оказалось глазом.

Человеческим глазом.

От истерии у Элейн перехватило горло. Тело!

Человеческое тело!

Мертвое человеческое тело!

И она прикасалась к нему!

Элейн судорожно вытерла руку о шерстяную накидку. Пальцы были липкими от крови.

— О Боже. О Боже, — простонала она, снова и снова обтирая руки. — Этого не может быть! О Господи!

— Да ладно, Элейн, не будь такой неженкой. Готова поспорить, что ты не так себя вела, когда проснулась и обнаружила мою кровь, размазанную на своих бедрах. Мою девственную кровь, должна заметить. И семя лорда Арлкотта, разумеется. В действительности, готова поспорить, что тебе это даже понравилось. Прошло ведь так много лет с тех пор, как ты была девственницей, хотя, конечно, этот твой сладкоречивый муженек далеко не так одарен, как Чарльз. Ну, прям как бык, этот наш лорд. И сколько, интересно, к тому моменту прошло времени с тех пор, когда тебя заполняло мужское семя? Нет нужды спрашивать, когда это было в последний раз здесь. Тебе нравится прелюбодействовать с чужим мужем? Нравится нарушать супружескую верность, Элейн?

Голос звучал неопределенно: ни мужской и ни женский, но в тоже время пугающе знакомый. Часть дерева отделилась от леса, темнее, чем остальные деревья, ниже и толще. Оно подступало все ближе и ближе, дюйм за дюймом, играя с нею, словно кошка с мышкой.

Элейн неуклюже рванула из ручья, прочь от этих двух фигур: и мертвой, и живой.

— Кто ты? — произнесла она высоким голосом, словно наглоталась гелия. — Чего ты хочешь?

А затем, когда эта другая фигура стала приближаться, Элейн завопила:

— Уйди прочь!

По обеим сторонам темной фигуры появилась бледная плоть, оказавшаяся руками. Эти призрачные руки откинули что-то, что, как теперь поняла Элейн, было капюшоном, открыв еще больше плоти — голову.

— Тебе разве не хочется узнать, на кого ты так грубо наступила, моя дорогая? — теперь голос звучал ясно, не приглушенный полотном. — Не хочешь узнать, кто я на самом деле?

О Боже. Боже. Боже.

Элейн узнала его. К горлу подкатила тошнота, заглушая истерию.

— Подойди, дорогая. Подойди и поцелуй своего дядюшку.

— Ты — сумасшедший! О мой Бог, ты — сумасшедший! — Элейн еле стояла на ногах. Она почувствовала, будто легкие ее разорвались. Воздух не попадал внутрь. Она почти надеялась, что потеряет сознание.

Мистер Боули, дядя Морриган, приблизился, ступив в ручей. Его тучная фигура была закутана сверху донизу в ниспадающее темное одеяние, как у монаха.

Намокшая мантия туго облепила выпуклый живот.

Тихий смех, вырвавшийся из этих отвратительных, развратных губ, был омерзителен.

— Давай же, давай, киска. Тебе же нравится делать это с Чарльзом. За милю слышны твои кошачьи вопли, когда ты находишься рядом с ним. Уверяю, что у меня это получится лучше, чем у Мэтью. Почему бы не дать мне шанс? Готова биться об заклад, что смогла бы показать тебе парочку вещей, способных поразить тебя.

Мягкая, холодная и влажная на ощупь рука появилась из ниоткуда и схватила Элейн за шею. В этих толстых лощенных пальцах таилась невероятная сила. Элейн стала задыхаться по-настоящему.

— О да, позволь показать тебе, Элейн Метклифф, на что была похожа моя жизнь, отданная на милость монстра и тетки-методистки, которая испытывала ревность к любому знаку внимания, оказанному кому бы то ни было, кроме нее или ее дочерей. Ты хоть представляешь, что значит дрожать от страха каждый раз, когда ложишься спать, и знать, что над твоим телом надругаются и ничто… — пальцы сжались, — …абсолютно ничто не в силах остановить это? Знаешь ли ты, каково это смотреть в лицо монстру каждое утро за завтраком, испытывая боль и тошноту от его насилия, и когда тебя обзывают исчадием ада лишь из-за больной ноги? Или когда ты вынуждена ежедневно подвергаться епитимьи, питаясь скудной пищей и пользуясь минимальными удобствами?

Элейн тряхнули из стороны в сторону.

— Знаешь?

— Нет, — прохрипела Элейн.

Она старалась вырвать руку, вцепившуюся в нее с нечеловеческой силой. Она не могла дышать. Тусклый свет от костра становился все более рассеянным.

Сжавшиеся пальцы отпустили горло Элейн. В тело поступил кислород.

Она упала с глухим стуком, рассекая воздух, оказавшись значительно ближе к костру, чем раньше. Обрубок горящего дерева потрескивал в тишине.

Тишина.

Казалось бы, лес ночью должен оживать сверчками, древесными лягушками и целой массой тварей, издающих громкие и жуткие звуки. Даже будучи городским жителем Элейн понимала это. Однако вокруг стояла мертвая тишина. Словно она смотрела на лес из окон своей спальни.

— Ну конечно же нет, — ухмыльнулся Боули. — Все, о чем тебе пришлось беспокоиться, это об удовлетворении своих ненасытных аппетитов. Мэтью был прав, отделавшись от тебя. Ты заслуживаешь смерти. Я рада, что убила Хэтти. Она знала. Все эти годы, когда мой дядюшка прокрадывался к моей маленькой железной кровати на чердаке, она знала. А сейчас я хочу, чтобы узнала и ты. Хочу испытать все то, что испытывал мой дядюшка. Хочу, чтобы ты почувствовала, каково это, когда твое тело разрывает пополам уродливый старый извращенец, при взгляде на которого выворачивает желудок.

— Ты… — прохрипела Элейн. Она схватилась за свое саднящее горло. Темная, укутанная в мантию фигура, возвышающаяся над ней, казалось, имела десять футов роста и столько же ширины. — Ты ведь не это имеешь в виду.

Боули кудахтающе засмеялся:

— Разве? Ну что ж, посмотрим, не так ли? Где мои вещи? — Вкрадчивый голос вдруг стал резким. — Что ты с ними сделала?

— Я… — Элейн огляделась. Куда делся шелковый сверток? Он был в левой руке до того, как она споткнулась и упала на… бревно.

Не глядя, она лихорадочно сунула руку в боковой карман своей накидки.

Зазубренная стекляшка врезалась ей в пальцы.

— Я… омела, я выронила ее. Она где-то там.

Элейн показала на бревно, которое вовсе не было бревном.

— Так ты знаешь, что это? — в голосе Боули проскочило самодовольство. — Рассказать, для чего она нужна? Хочешь узнать, как ты очутилась в моем столетии и в моем теле?

Элейн действительно хотела бы узнать.

— Ты ведь даже не знаешь, в каком времени очутилась?

— Нет. Не знаю. Не точно.

Элейн скорее почувствовала, нежели увидела снисходительную улыбку, которую вызвало ее признание. Боули повернулся, нисколько не заботясь о том, что его добыча могла оказать сопротивление или улизнуть. Он пересек узкий ручей.

— Сейчас 1883 год. Май… А! — темная, закутанная фигура склонилась над… бревном.

Когда Боули выпрямился, Элейн разглядела абсолютно белый шелковый сверток.

— Ты — неуклюжая девчонка. Мне придется наказать тебя; ты ведь знаешь, что это, не так ли? Ты уронила мою Серебряную Ветвь.

Элейн облегченно вздохнула. Он не заметил, что ветка, завернутая в белый шелк, — не омела.