Проснись, моя любовь - Страница 6

Массивный шкаф был заполнен многочисленными рядами платьев всех мыслимых расцветок и материалов. Элейн потянула за подол желтого атласного платья. Все в оборочках, шнурочках, тесемках и кисточках, оно больше напоминало драпировку, чем предмет одежды — определенно не стиль одежды времен Чарльза Диккенса.

Это открытие не было делом первой важности — сейчас не время впадать в панику, размышляя, что все это значит.

Она поспешно отдернула руку от большой проволочной клетки, спрятанной под платьями.

Подвешивала ли Хэтти Морриган к потолку, если та плохо себя вела?

Наклонившись, она увидела под одеждой выстроившийся в ряд полный ассортимент обуви, который был не хуже, чем у белья.

Внизу шкафа было выстроено в линию бесчисленное количество ящичков. В них находились всевозможные аксессуары, которые леди девятнадцатого века могли только себе пожелать: носовые платки, перчатки, шали, маленькие, напоминающие мешочки, кошельки, шелковые чулки, эластичные подвязки — и абсолютно ничего полезного, чтобы найти ответы на вопросы леди двадцатого века.

Элейн дико оглянулась. Она торопливо подошла к противоположной стороне комнаты, качаясь из стороны в сторону, как неваляшка.

Большая черная Библия, лежащая в центре эбенового стола, была не подписана, такая же пустая и безличная, как и Библии в гостиничных отелях. В верхнем ящике стола находились баночки с чернилами и то, что Элейн классифицировала, как предшественницу современной перьевой ручки. Это приспособление представляло собой наконечник, чуть потолще стальной иглы, вмонтированный в коническую деревянную ручку, подобную тем, что используются в кистях для художников. Там же лежала кипа чистой бумаги, которой Элейн немедленно присвоила статус «туалетная».

Она открыла второй ящик стола и почти засмеялась с триумфом. Затем вынула стопку бумаги и быстро пролистала ее. И практически закричала от ужаса.

Это были тщательные копии, строфа за строфой, почти всех книг Библии Ветхого Завета: Книги Даниила, Книги Исаии, Иеремии, Иезекииля. Почерк был везде одинаковый — мелкий и неуклюжий, резко наклоненный влево.

Элейн аккуратно положила назад исписанные листы и открыла нижний ящик. Он был до отказа забит бесконечными листами, исписанными тем же подчерком — подчерком Морриган. Работа, которая делалась месяцами, возможно, годами. День за днем Морриган старательно переписывала Библию.

Элейн взяла себя в руки, борясь с подступающей к горлу истерикой. Она немедленно представила себе бледное, тонкое лицо Морриган с полными красными губами и темными затравленными глазами, которые разглядывала ранее в глубинах зеркала. Сколько же ей было лет? Восемнадцать? Девятнадцать? Даже у зрелой, тридцатидевятилетней Элейн были свои тайны, укромные местечки, где она прятала вещи, не предназначенные для чужих глаз. Где все те письма, книги, хоть что-нибудь, что бы дало ей ключ к разгадке, кто такая Морриган: англичанка или шотландка, — где это может быть, черт возьми?

Она встала, зацепившись, как слепая, за стол, на котором стоял канделябр со свечами, выглядевшими так, будто их никогда не зажигали.

— И что, скажи-ка, пожалуйста, ради Бога, что ты делаешь?

Сердце Элейн стукнулось о ребра корсета. Она повернулась к двери, схватившись за столик, чтобы удержать равновесие. Канделябр опасно покачнулся, находясь тревожно близко от края.

Хэтти держала серебряный поднос, на котором до этого приносила завтрак. Позади нее Элейн разглядела темный коридор — очевидное доказательство того, что жизнь не ограничивалась четырьмя стенами ее спальни.

В мутных глазах старухи загорелся огонек подозрения.

— Я говорила тебе, чтобы ты писала. Переписывала Божьи слова, чтобы уберечься от дьявола.

Хэтти закрыла дверь.

— Ты была плохой девочкой, но старая Хэтти поможет тебе. Иди и преклони колени в молитве перед Господом. Я не позволю дьяволу забрать твою душу.

Элейн прохромала к нужному месту и опустилась на колени. Тусклое распятие взирало на ее неуклюжие телодвижения.

Господи…

Ни одна молитва не приходила на ум. Элейн облизала губы.

— Молись, девочка, разве я не сказала тебе молиться?

Хэтти поставила поднос на стол и черно-белым вихрем закружила вокруг Элейн. Голову отдернули назад, подбородок оказался зафиксирован на уровне костлявой белой груди.

— Ты — девочка старой Хэтти. — Элейн старалась не двигаться, чтобы лишний раз не колыхать дурной запах изо рта, сконцентрировавшись вместо этого на куске вяленого мяса, прилипшему к испачканному переднику старухи. — Старая Хэтти не позволит тебе погубить себя.

Элейн резко отпустили.

— Сейчас же склони свою голову и закрой глаза.

Темнота.

Холод.

Элейн вздрогнула.

Без предупреждения горячая жидкость полилась на губы и подбородок. Она отдернулась назад, машинально раскрыв глаза.

— Нет, малышка, закрой глаза. Молитва — вот что тебе нужно, и это то, что ты сделаешь. Теперь открой рот. Я не уйду до тех пор, пока дьявол не покинет твое тело. Завтра ты снова будешь девочкой Хэтти. Я не дам лорду забрать тебя.

Завтра.

Удивительная надежда выросла внутри Элейн.

Она закрыла глаза и открыла рот.

Завтрашним утром она проснется на выглаженных простынях. Она и Мэтью будут жевать круассаны от фирмы «Сара Ли» и пить крепкий, горячий кофе. Они заскочат в автобус и будут толкаться в утренней давке.

Обжигающий суп полился в рот, Элейн автоматически сглотнула.

Мэтью выйдет на Мичиган-авеню, Элейн — на Рэндольф, где так трудно переходить улицу перед спешащими автомобилями.

Кусок хлеба протолкнули между зубов.

Все это сумасшествие.

Она и Мэтью часто шутили о том, чтобы перебраться в пригород, дабы избежать городской сутолоки.

Хрупкий край фарфора прижался к губам, стремительно вливая тепловатый чай.

Все это совершенно, совершенно нормально в своем абсолютном безумии.

Элейн почувствовала, как ее ягодицы взорвались от боли.

— Ах, девочка, похоже, ты решила проваляться весь день! И ты не закрыла драпировки на кровати, смотри, простудишься и умрешь! Кроме того, о чем ты думала, сбросив с себя ночной чепец? Ты спишь, словно эти язычники, сассенахи! Поднимайся сейчас же. Я не позволю тебе соблазнять дьявола своей ленью.

Чтобы сесть прямо, Элейн пришлось выпутаться из вороха скользких простыней.

Бледный пасмурный свет струился сквозь стекла балконной двери. Женская вариация Бела Лугоши нависла над кроватью, прижимая к груди мятую белую одежду.

Элейн моргнула. Всего секунду назад она рассказывала Мэтью о том безумном сне, перенесшем ее в девятнадцатый век, как вдруг стул, на котором она сидела, взорвался. Она все еще ощущала запах их совместного завтрака — аромат крепкого горячего кофе и круассанов, только что из духовки Сары Ли. На глазах Элейн выступили слезы, когда она поняла, что завтрак с мужем — просто сон, а сейчас она вернулась в настоящую действительность.

Хэтти замахнулась, готовясь к следующему удару.

— Подымайся, я сказала!

Смятение Элейн, только что обнаружившей себя опять не в своем времени, растворилось в волне нарастающего гнева. Вчера она была слишком сбита с толку, чтобы защититься против тирании старухи. Но сегодня все по-другому. Больше она не потерпит никакого физического насилия.

Хэтти перестала рычать. Опустив руку, она отступила чуть-чуть назад. Внезапно в мутных старческих глазах появился нехороший огонек.

— У тебя, смотрю, глаза совершенно не сонные — смотри, как горят! Может, ты и вовсе не сомкнула глаз? Может, ты занималась чем-то другим, тем, о чем ты ранее не ведала? Грязными, греховными делишками? Может, играла сама с собой? Теперь, когда его сассенахское лордство овладел тобой, может, ты почувствовала тягу к этому — а, девочка?

Гневный взгляд Элейн стал озадаченным. Занималась тем, о чем ранее не ведала? Грязными, греховными деяниями? Играла…