Прошито насквозь. Рим. 1990 - Страница 3

Все это удалось вспомнить лишь позже, когда лошадь была спасена – какими-то нечеловеческими усилиями им удалось заставить ее подняться и пройти в дом. Теперь они оба – грязные и замерзшие – сидели у камина.

Поначалу он был слишком занят собой, но после обратил внимание на Еву. Она дрожала. Ее тело было объято дрожью от кончиков пальцев до макушки, но она молча жалась к теплой стене и старалась отогреться сама.

– Днем ты говорила о том, что тебе рассказывал твой отец, – начал Адам, стараясь не особо стучать зубами. Получалось плохо.

Ева подняла глаза и удивленно уставилась на него.

– Ну и?

– Хочешь услышать, что говорил мне мой? – с трудом пересилив очередной приступ дрожи, продолжил он.

Она кивнула.

Адам крепче сжал себя руками и отвернулся к огню, потому что говорить такие вещи, глядя в ее любопытные глаза, было неудобно.

– Он говорил, что если холодно, нужно обняться. Так скорее согреешься.

– Это когда огня нет, – возразила она.

Он хотел ответить сразу же, но пришлось немного подождать, чтобы справиться со стучащими зубами.

– У нас сейчас есть огонь, а толку? Тебе жалко что ли?

Ответа не последовало, и когда он повернулся к ней, чтобы понять, слышала она его или нет, наткнулся на ее задумчивый взгляд. Она явно сомневалась.

– Ева, – он впервые назвал ее по имени, когда они просто говорили между собой – тебе тоже очень холодно. Это ведь не только мне нужно.

Подумав еще немного, Ева решилась.

– Ладно, – великодушно согласилась она.

Они расстелили на полу толстое старое одеяло и уселись прямо перед камином.

Ева прижалась к его груди и затихла. Ее тело оказалось холоднее, чем он мог подумать, и Адам решил, что должен обнять ее. Так было правильно. Ее взгляд был устремлен на огонь, и она выглядела так, словно ей было все равно, что происходит. С черных волос уже перестало капать, но одежда оставалась сырой и неприятно грубой. По-хорошему следовало бы раздеться, но он не мог ее об этом попросить.

Если бы она была младше или на ее месте был кто-то другой, Адам не задумываясь скинул бы с себя рубашку, но Ева казалась гораздо старше своих лет, и к ней нельзя было подходить как к обычной восьмилетней девочке.

– Расскажи мне что-нибудь еще, – попросил он, чтобы хоть чем-то занять себя и ее.

Она задумалась. Лошадь, стоявшая у задней стены, всхрапнула, и Ева улыбнулась. Он не видел ее лица, но знал, что это так.

– В тех мирах все бывает наоборот, но если мы там появляемся, то остаемся такими же, как сейчас. Мы там совсем от себя не отличаемся.

– Значит, там мы выглядим так же, как и сейчас?

– Да, наверное. А может быть, это касается того, что у нас внутри. Отец обещал рассказать, но не успел.

– Не переживай. Все равно ты знаешь гораздо больше, чем другие. Я вообще никогда ничего о других мирах не слышал, – признался он, чтобы ободрить ее.

– Ты добрый, Адам, – вдруг сказала она, и в ее голосе вновь зазвенела улыбка. Она улыбалась довольно часто, если думала, что ее никто не застанет за этим делом.

Девочка, которая любит лошадей, умеет варить вкусную еду из скудных запасов и не боится выбежать в ночь под проливной дождь обязательно должна уметь улыбаться.

– Да ну, – смутился он. – Просто ты еще маленькая.

Ее острые локти и угловатые плечи, ее холодные руки и промокшие волосы уже не казались такими неловкими и эфемерными. Он сжал ее чуть крепче, ощущая, что маленькое тело в его руках уже начало согреваться.

– Твоя мама будет очень ругаться, если лошадь испортит пол в доме?

Она качнула головой:

– Нет. Она не рассердится – я все уберу до ее возращения, и она ничего не узнает.

Адам зажмурился. Эта мама не узнает, что ее храбрая маленькая дочь бросилась навстречу темноте и ледяному дождю, чтобы спасти испуганное животное. Она не будет ею гордиться и никогда не похвалит за это. Если бы у него была маленькая сестренка, которая отважилась бы на такой поступок, то его родители просто воспарили бы над землей от гордости. Но Ева не собиралась ничего рассказывать своей матери, и ее подвиг был обречен на забвение. Да и считала ли она это подвигом?

Утром он ощутил боль в правом колене. Сустав распух и покраснел. Наверное, он повредил его еще ночью, но тогда страх, холод и суета не позволили ему отвлечься. Он осторожно закатал грязную брючину и осмотрел ногу. Ева подползла ближе и осторожно прикоснулась к его колену самыми кончиками пальцев.

– Это очень больно, – уверенно сказала она. – Тебя должны посмотреть.

– Да куда же мы пойдем в такой дождь? – улыбнулся он.

Она ничего не ответила и молча отправилась готовить завтрак. Наблюдая за ней, Адам заметил, что и она стала какой-то вялой. Ее движения были медленными, будто что-то невидимое сдерживало ее, сковывая по рукам и ногам.

К вечеру она совсем слегла, и Адам испугался.

Они были слишком грязными, чтобы ложиться на кровать, и у них закончилась вода, а сходить за ней было некому. Дождь ослаб, и теперь падал редкими каплями за порогом. Лужа на полу стала впитываться в землянистую поверхность. Лошадь молчала в своем углу.

Ева лежала на расстеленном еще вчера одеяле и смотрела на огонь. Адам сидел рядом с ней, глядел на ее покрасневшие щеки, и ему становилось все страшнее.

– Ты вся горишь, – тронув ее лицо согнутыми пальцами, сказал он. – Скажи, что мне сделать? Как помочь тебе?

Она перевела на него взгляд и слабо улыбнулась:

– Ничего не надо. Лежи, у тебя нога болит.

От бессилия хотелось плакать. Будь его воля, он бы на своих руках принес ее к дверям дома, где жил деревенский доктор, но он был слишком слаб, а дорога все еще пугала своей расхлябанностью и глинистыми разводами. Спасенная лошадь уже не казалась такой дорогой и прекрасной.

– Прости меня, – укладываясь рядом с ней, прошептал он. – Прости, Ева. Это все из-за моей лошади. Если бы не она, ты бы была здорова.

Она ласково коснулась его щеки – вернула его осторожное прикосновение – и сказала:

– И твоя нога бы тоже не болела, если бы не она. Завтра она отвезет нас в деревню. За вечер земля немного схватится, дай бог, чтобы телега проехала, а не то мы застрянем и умрем в дороге.

После этого она отвернулась и закрыла глаза.

Так страшно ему не было никогда. Он помог ей взобраться на телегу, и Ева улеглась на еще не подсохшее сено, а сверху он прикрыл ее тонким, проеденным молью одеялом. Хромая на правую ногу, но позабыв о своей боли, Адам неловко, как умел, запряг лошадь и пустился в обратную дорогу.

Телега страшно тряслась, и мягкая земля с трудом пропускала даже такие крупные колеса. Копыта лошади тяжело и неприятно чавкали по грязи, а он сидел и обливался потом, боясь взглянуть назад, туда, где лежала бледная и слабая, изменившаяся до неузнаваемости девочка. Голубоватый мертвенный оттенок странно оттенял яркий нездоровый румянец, кричавший о том, что Ева до сих пор страдала от жара.

Кошмарная дорога стелилась неровным полотном и кое-где больше походила на болото, но Адам не сдавался, всеми силами подгоняя лошадь. Несколько раз ему приходилось сходить на землю и тянуть ее под уздцы, поскольку она не хотела идти вперед. В другое время он, наверное, предпочел бы вернуться или остановиться, но теперь, бросая мимолетные взгляд на рассыпавшиеся по грязно-серому сену черные волосы, он ощущал, как раскаленные иглы впиваются в его тело, заставляя двигаться дальше.

Вскоре показались знакомые деревья, за которыми, как он знал, дорога поворачивала налево – там начинался вымощенный участок, по которому они должны были проехать без трудностей. Он приложил все силы, чтобы дотянуть до него, а потом упал в телегу рядом с Евой и доверился памяти лошади, которой эта часть пути была отлично знакома. Впрочем, они никак не смогли бы заблудиться – дорога шла сама собой, без поворотов и развилок.

– Ева, – осторожно позвал ее он. – Ева, ты слышишь меня?