Прощальная песнь. Ложь Королевы Фей - Страница 2

Только спустя мгновение я вспомнила, что нужно ответить. Я посмотрела на определившийся номер в надежде, что это не мама, и откинула крышку.

– Привет, – буркнула я, пряча удивительный клевер в карман. Удача мне не помешает.

– О, – с сочувствием сказал Джеймс, по моему тону обо всем догадавшись. Его голос, казавшийся тонким и потрескивающим, все равно успокаивал. Приступ тошноты мгновенно прошел. – Нужно было раньше тебе позвонить. Часы вот-вот пробьют двенадцать, и Золушку вырвет.

– Так и есть. – Я медленно направилась к двустворчатым дверям. – Пожалуйста, отвлеки меня.

– Ну, я вот опаздываю, – весело начал он. – Скорее всего, придется настраивать волынку прямо в машине, а потом бежать на сцену полуголым. Ты же знаешь, я хожу в качалку. Надеюсь, если мой музыкальный гений не поразит жюри, их впечатлит моя мускулатура.

– Если ты наденешь юбку, тебе, по меньшей мере, присудят приз за смелость.

– Не смейся над моим килтом, женщина! Сегодня снилось что-нибудь интересное?

– Ммм… – Хотя мы с Джеймсом и дружим, я усомнилась, стоит ли все ему рассказать. Обычно мы с удовольствием обсуждаем мои сны. Два дня назад, к примеру, мне приснилось, что я приехала на собеседование в Гарвард и консультант, который проводил интервью, был с ног до головы одет в сыр (скорее всего, в «Гауду»). Вчерашний сон не отпускал до сих пор, и мне это нравилось. – Нет. Я вообще плохо спала.

Луна… Неожиданно пришло в голову, что во сне я тоже видела луну в дневном небе. Вот откуда возникло чувство дежавю. Выходит, увидеть луну днем не такое уж большое событие. Я даже расстроилась.

– Обычное дело перед конкурсом, – утешил Джеймс.

– Приедет и Делия, – сказала я.

– Они с твоей мамой опять будут ссориться?

– Нет, просто мама хочет похвастаться успехами дочери и доказать, что я талантливей, чем ее сестра.

– Подумаешь, ерунда какая, – успокоил меня Джеймс. – Черт! Я и в самом деле опаздываю. Мне нужно перетащить волынку в машину. Скоро увидимся. Не накручивай себя.

– Хорошо, попробую, – ответила я. Телефон замолчал, и я убрала его в сумку.

За двойными дверями слышалась какофония. Выстояв в очереди для конкурсантов и получив большой конверт из хрустящей бумаги, я попыталась отойти в сторону и случайно выпустила из рук арфу. Та начала падать на стоящего рядом юношу.

– О Боже! – Он осторожно поставил арфу. Я его знала: Эндрю из школьного оркестра играл на каком-то духовом инструменте. На чем-то гром ком. Наверное, на трубе.

Он с широкой улыбкой посмотрел на меня (сначала на грудь, потом уже в глаза).

– Осторожней. Следи за арфой, а то сбежит.

– Хорошо. – Если он и дальше будет пытаться шутить, меня вырвет прямо на него. – Извини.

– Ничего страшного. Можешь ронять на меня арфу сколько угодно.

Я не знала, что ответить, так что просто сказала «ага». Без особых усилий я снова притворилась невидимой, и Эндрю отвернулся. Забавно. Совсем как в школе.

Но меня ждали вовсе не уроки. Я стояла возле двустворчатых дверей, слушала гул инструментов и голосов, и не могла забыть, зачем мы здесь собрались. Множество конкурсантов разогревались, ожидая очереди выйти на сцену. Они участвовали в двадцать шестом ежегодном фестивале искусств Восточной Виргинии. Фестиваль дает отличную возможность произвести впечатление на представителей колледжей и консерватории, сидящих в зале.

Желудок снова прихватило, причем серьезно, и я побежала в женский туалет, тот, что возле спортзала (он обычно пустовал). Оставив арфу возле умывальников, я еле успела к серо-желтому унитазу, вонявшему от чистящих средств и многолетнего использования.

Ненавижу когда меня тошнит. Желудок содрогался от спазмов. И так перед каждым выступлением. Я знаю, что бояться зрителей глупо, что слабые нервы и желудок – исключительно моя вина, но ничего не могу поделать. Джеймс нашел термин: «боязнь публичного унижения» – катагелофобия. Меня пробовали излечить гипнозом, проводили сеансы самоанализа под расслабляющую музыку… Все, чего мы добились, – мы стали фанатами музыки нью-эйдж.

Дурацкие волосы спадали на лицо, передние пряди были слишком коротки, чтобы сделать хвост. Я представила себе, как выступаю со следами рвоты в волосах, и едва не расплакалась, хотя плачу я редко, только от полного отчаяния. Видимо, настал как раз тот случай.

Внезапно чьи-то руки осторожно отвели волосы от моего лица. Я и не слышала, что в туалет кто-то вошел. Не пришлось даже оборачиваться, чтобы понять, что за мною стоит парень. Причем точно не Джеймс.

Я в смущении попыталась освободиться, однако хозяин рук твердо сказал:

– Не дергайся. Все почти позади.

И то верно. Позывы к тошноте прекратились. Я чувствовала слабость и полное опустошение. Почему-то меня не смущала мысль, что рядом стоит незнакомый юноша. Я повернулась, чтобы посмотреть, кто присутствовал при самом асексуальном поступке, который можно ожидать от девушки. Если это Эндрю, я врежу ему под дых за то, что дотронулся до меня.

Но это был не Эндрю. Это был Диллон.

Диллон…

Герой моего сна. Пришел спасти меня от публичного унижения и проводить на сцену под шквал оваций.

Протянув мне несколько бумажных полотенец, он обезоруживающе улыбнулся.

– Привет. Я Люк Диллон.

Невозможно было представить, что этот тихий голос может утратить спокойствие и самоконтроль. Даже в туалете возле облеванного унитаза он звучал потрясающе сексуально.

– Люк Диллон, – повторила я, пытаясь не слишком на него пялиться. Дрожащей рукой я взяла полотенца и вытерла лицо.

Во сне я не смогла как следует его разглядеть, как и остальных героев моих снов. Но это определенно был он. Поджарый, словно волк, со светлыми волосами и еще более светлыми глазами. Красивый. Даже более красивый, чем во сне.

– Между прочим, это женский туалет.

– Я услышал, что ты здесь.

– Ты не даешь мне пройти к умывальникам. – Мой голос прозвучал слабее, чем мне того хотелось.

Люк включил воду и отошел, чтобы я могла умыться.

– Не хочешь присесть?

– Нет… да…

Он вытащил складной стул из каморки под лестницей и поставил рядом со мной.

– Ты белая… в смысле бледная. Как ты себя чувствуешь?

Я рухнула на стул.

– Иногда после тошноты я вырубаюсь. – Мои уши пылали. – Еще одно из моих многочисленных достоинств.

– Опусти голову между коленей. – Люк нагнулся, рассматривая мое лицо. – А у тебя красивые глаза.

Я не ответила. Еще секунда, и я упаду в обморок на полу туалета в обществе совершеннейшего незнакомца. Люк прижал мне ко лбу влажное полотенце. Мое сердце забилось быстрее.

– Спасибо, – пробормотала я и медленно выпрямилась.

Люк сел передо мною на корточки.

– Ты не заболела?

Вряд ли его тревожила перспектива заразиться, но я живо покачала головой.

– Нервы. Меня всегда рвет перед выступлениями. Знаю, глупо, но ничего не могу с собой поделать. Теперь меня хотя бы не вырвет прямо на сцене. Зато не исключен обморок.

– Как старомодно, – заметил Люк. – Тебе уже лучше? Останешься, или выйдем на улицу?

Я сумела подняться.

– Мне лучше. Думаю, стоит порепетировать. До выступления минут сорок пять, не больше. Не знаю, сколько времени я здесь провела. – Я указала на унитаз.

– Хорошо, давай порепетируем на воздухе. Там тише. О твоем выступлении объявят заранее, не пропустишь.

Будь на месте Люка любой другой, я бы отказалась. Я уже давно ни с кем, кроме Джеймса и родственников, так долго не разговаривала. И это даже если не считать разговором эпизод рядом с унитазом.

Люк взял мою арфу.

– Давай помогу. Ты по-старомодному слабая. Можешь взять? – Он протянул мне деревянную шкатулку, украшенную изысканной резьбой, слишком тяжелую для своего размера. Мне она понравилась: казалось, в ней кроется какая-то тайна.

– Что там? – выпалила я и поняла, что это первый вопрос, который я ему задала. Мне даже в голову не пришло ни о чем его спросить, будто бы мы заключили тайное соглашение: я не задаю вопросов и принимаю все так, как есть.