Прощай. Ты мне изменил (СИ) - Страница 32

Кажется за ночь я больше устала, чем отдохнула…

Мутное утро. Тупо болит голова. Сначала не понимаю, что я здесь делаю. Резко вскакиваю и с криком хватаюсь за голову: больно!

И вспоминаю всё.

Что делать? Куда бежать? У кого спрашивать? К горлу опять подкатывают слёзы.

Я всё пропустила вчера. Что с Максом? Как он?

Меня накрывает паника.

Руки дрожат, сердце заходится, дыхания не хватает. И совершенно, совершенно нет сил куда-то идти!

Но я нахожу в себе эти силы и кое-как выползаю в коридор.

Доползаю до регистрации и пытаюсь выяснить, где сейчас Северьянов Макс.

— Он в реанимации!

Моё сердце камнем рухнуло вниз.

Наверное, вид у меня был не очень, потому что вместо того, чтобы обругать меня, что я встала без разрешения и хожу, доктор, стоящий за моей спиной, заверил меня, что состояние стабильное, не тяжёлое, это ненадолго и вообще, только для контроля после операции. А потом его переведут в обычную палату.

Я заволновалась.

— А можно… а есть тут платные палаты? И… можно мне тоже тут остаться и понаблюдаться ещё? В платной палате?

Я готова была потратить любые деньги.

От них больница не стала отказываться и моё пребывание продлили ещё на день. А Макса обещали перевести в самую лучшую платную палату. "Хотя они тут все лучшие!" — гордо сказала регистраторша.

Мне всё время казалось, что я что-то забыла. Оно было и неудивительно, после сотрясения мозга. Но что-то всё мучало и мучало меня, пока я не поняла: телефон! Надо позвонить родителям Макса!

На всякий случай я позвонила его отцу.

Не готова была сейчас к общению с его матерью.

Он спокойно меня выслушал, уточнил детали и пообещал приехать. С души упал камень.

Колебалась, звонить ли Насте, но… лучше ей сообщу я, осторожно, чем кто-нибудь ещё и как попало. В её положении…

Ограничилась тем, что сообщила, что у Макса перелом и он в больнице. Потом, подумав, добавила, что он сломал ребро. Потом написала, что ему делали операцию и телефон ему пока недоступен, в так всё в порядке, так врач сказал.

Потом написала, что побаиваюсь его матери, не решит ли она, что я сделала это своими руками.

Даже от таких простых усилий у меня разболелась голова. И выглядела я не очень. Потому что женщина в полицейской форме, которая пришла брать у меня показания, смотрела на меня сочувственно и не пыталась меня в чем-то заподозрить и вывести на чистую воду. Задавала вопросы. Я ответила так, как отвечала вчера и на этом было всё.

А я чувствовала себя врушкой и преступницей!

Я же укрыла, наверняка, очень важные сведения! Но… упрямо в этом не признавалась.

В палате кроме меня больше никого не было, и когда я осталась совсем одна, на меня навалилась невыносимая тяжесть.

Макс… Вчера я могла его потерять!

Про то, что напали изначально на меня, даже не вспоминалось. Вернее, вспоминалось, но так… как будто было давно. Не со мной. Нереально. Об этом напоминала только ссадина на лице и головная боль.

А страх за себя почти сразу же перешёл в дикий страх за Макса. Их было не сравнить…

И когда я думала об этом, у меня ещё сильнее начинала болеть голова и глаза, а память… просто выкидывала куски воспоминаний из головы, они ускользали! Я даже не знала, что такое бывает!

А ведь я собралась с ним разводиться. Как я могу это сделать теперь? Бросить его сейчас, когда ему как никогда нужна помощь?

Да и… что я почувствовала, когда увидела его беспомощным, когда он потерял сознание… когда сказали, что он в реанимации… да пусть хоть всё время изменяет, лишь бы был живой! Здоровый!

Я вдруг поняла, что я плачу. Слёзы лились тихо и незаметно, лишь место ссадины пекло.

Я осторожно промокнула лицо салфетками и постаралась успокоиться. Я всё решу. Заберу это заявление и буду заботиться о нём. О моём муже.

Я сидела в его палате и смотрела.

Бинты, ссадины…

Сердце захлёстывало горечью и нежностью. Вот он пошевелился, открыл глаза. Увидел меня. Слабо улыбнулся и скривился от боли. Бедный! Я взяла его за руку. Он её сжал.

Тихо спросила:

— Как ты?

— Не знаю… — голос еле слышный, сиплый. — То ли не очень, то ли лучше всех… а ты? Ты в порядке?

Он смотрел с беспокойством.

— Ерунда. Ссадина и всё. Спасибо тебе!

Его взгляд изменился. Как будто что-то закрылось внутри.

— Знаешь… я передумала разводиться. Я поняла…

— Не надо.

— Не надо? Что не надо?

Он прикрыл глаза и выпустил мою руку.

— Не надо передумывать. Я согласен на развод.

— Макс…

— Не надо меня жалеть. Я справлюсь.

— Теперь, значит, я тебе не нужна? — я горько усмехнулась, — придётся потерпеть. Я не оставлю тебя в таком состоянии.

— Обо мне… найдётся, кому позаботиться.

— Что ж… — я встала, — видимо, я слишком рано начала этот разговор. Поговорим, когда ты придёшь в себя.

На выходе я столкнулась с его родителями. Я сумела затолкать внутрь клокотавшую внутри обиду, сдержать предательские слёзы и поздоровалась как ни в чём ни бывало.

Его отец радостно поздоровался в ответ, сказал, что мне не обязательно уходить. А мать прохладно кивнула и прошла мимо. Кричать и устраивать скандал не стала. И что это такое? Что тогда было в университете? Или это она перед мужем держит марку?

Неважно… Плевать на неё.

Ну вот. Вот я ему уже и не нужна. До первого препятствия… Видимо, я оказалась слишком напряжная. Дарить подарки и бегать за мной — пожалуйста, а как встретился с серьёзной проблемой — понял, что к такому не готов.

Я всхлипнула.

Да что ж такое!

Я же сама его бросила, почему сейчас-то реву!

Но я всё равно заберу заявление. Я не буду поступать, как предательница и бросать его в такой ситуации. Захочет — сам подаст на развод!

Я сидела в коридоре, отдыхала.

Встану — пойду в свою палату, мне тяжело бегать туда-сюда.

И нос к носу столкнулась с его матерью. Не заметила, как она подошла.

— Кира… я хотела с тобой серьёзно поговорить.

— Кира, во-первых, я хотела извиниться за своё поведение тогда… в университете. Я была не в себе. А во-вторых… попросить тебя держаться подальше от моего сына.

— Что? Вы же сами говорили мне…

— Тогда я думала по-другому. И находилась в не очень хорошем состоянии и не могла себя контролировать. Но теперь я прохожу лечение и могу держать себя в руках. И переосмыслила многие вещи. Не надо оставаться с ним ради жалости. И не надо держать его при себе. Расходиться — так расходиться. Поверь, и тебе и ему будет лучше.

— Да почему вы так думаете? — я почувствовала прилив слабости и оперлась на стенку. — Что это жалость? В конце концов это может быть элементарной порядочностью!

Её губы дрогнули, потом крепко сжались, как будто она не хотела выпускать на волю какие-то слова. В глазах промелькнула… боль?

Кажется, я что-то задела в её душе, что-то важное и больное.

— От этого ещё хуже. — резко произнесла она. — Подумай над моими словами.

— Нечего думать. Я не буду бросать Макса. Я получила встряску и поняла многое. Думаю, нам надо попробовать всё сначала.

Она с горькой улыбкой покачала головой.

— Что ж… ты сама увидишь, что я права.

Глупости. Всё, что она говорит — глупости! Но почему-то мне стало неспокойно, как будто что-то цепляло в её словах. Что же?

Ушли его родители.

И я решилась.

Нам обязательно надо поговорить, чем раньше, тем лучше.

Уверенно зашла в палату. Скрестила руки на груди и нахмурилась.

— Макс. Давай обсудим всё прямо сейчас. Чтобы не осталось недоговорённостей.

Макс, без выражения смотревший на меня, слабо кивнул. И продолжал молчать. Наверное, ждал, что я скажу.

— Когда… — я проглотила ком в горле, — когда это случилось, у меня как будто сместилось что-то в голове. Я вдруг поняла, что важно, а что не важно. И поняла, что ты мог бы… умереть, а я так и не дала тебе шанса всё исправить… Это неправильно. Кажется, я была слишком категорична… И теперь… теперь думаю, что нам стоит попробовать ещё раз.