Прощай, молодость - Страница 56

— Не помню, — сказал я.

— Нет, дорогой, рассказывала. Ты меня просто не слушаешь. Осторожно, ты наступил на мою туфлю.

— Он в тебя влюблен?

— Не говори глупостей, — ответила она.

— Влюблен?

— Конечно нет. Я хорошо выгляжу? Тебе нравится эта шляпа?

— Почему ты больше не носишь беретов? — спросил я.

— Они мне надоели. У меня к ним больше душа не лежит. Скажи, что тебе нравится эта шляпа, — настаивала она.

— Не знаю. Как будто ничего. Но она какая-то странная.

— Так сейчас модно, — возразила она.

— Тебя же никогда не волновала мода. А почему ты накрасила губы красной помадой? Это что-то новенькое.

— С чего вдруг эти придирки? Мне нравится красная помада, она мне идет, — обиделась она.

— Кто это сказал?

— О, Ванда и другие тоже.

— Ты полагаешься на их мнение?

Она пожала плечами:

— Дорогой, как с тобой трудно!

— Теперь ты похожа не на себя, а на любую другую девушку, каких полно. Красная помада, странная шляпа. У тебя была индивидуальность. К чему же все портить?

— Ты не понимаешь, Дик, ты привык одеваться как попало. Ты в этом не разбираешься, поэтому не можешь оценить, как я выгляжу.

— Ну, не знаю.

С улицы донесся гудок такси, он несколько раз повторился.

— Они здесь! — спохватилась Хеста. — Мне нужно бежать.

— Что за мерзкий шум! — воскликнул я. — А куда это вы едете на такси?

— Мы обедаем в Париже, Ванда открыла какое-то новое местечко. До свидания, дорогой, пообедай и позаботься о себе.

Я стоял у окна и наблюдал, как она садится в такси. На улице какой-то придурок со шляпой в руке курил сигарету через длинный мундштук. Он взял Хесту под руку и засмеялся ей в лицо. Чертов нахал! Они влезли в такси и уехали. Я вернулся в комнату, поскучневший и раздраженный. Я не понимал, зачем ей нужно куда-то идти с этими дураками. Мне бы хотелось, чтобы она была со мной, счастливая, и болтала о разном. Это чертовски эгоистично с ее стороны! Она испортила все удовольствие от законченной книги.

До Рождества оставалась неделя. Я решил, что подожду до Нового года, а потом поеду в Лондон и найду какого-нибудь издателя, чтобы он прочел мою книгу и, быть может, также высказал свое мнение о пьесе. Но я не очень хорошо представлял, как взяться за это дело. Я могу посылать рукопись в одно издательство за другим, а ее будут возвращать, потому что не прочли как следует. Даже если бы у меня состоялась беседа с главой фирмы, я не был бы уверен, что он прочел книгу лично. Этим издателям, наверное, постоянно надоедают неизвестные авторы, претендующие на их время.

Однако мне хотелось победить благодаря своим собственным достоинствам и была ненавистна мысль спекулировать на имени моего отца. Я не хотел, чтобы мои произведения читали только потому, что я его сын. Все было очень сложно. Не стоит ничего решать, пока я не прибуду в Лондон.

Я спросил Хесту, что мы будем делать в Рождество. Теперь, когда я закончил книгу и больше не работал, мы могли бы, несомненно, как-то его отпраздновать.

— Что ты думаешь, дорогая? — спросил я.

— Не знаю, я согласна с любым твоим предложением. — Она сидела на полу в гостиной, покрывая ногти чем-то розовым.

— Как это непохоже на тебя! — удивился я.

Пожав плечами, она рассмеялась:

— Руки имеют большое значение.

— У тебя не должно быть длинных ногтей, раз ты играешь на рояле, — заметил я.

— Теперь моя игра на рояле не очень-то важна, — ответила она.

— Тебе это действительно разонравилось?

— Не знаю, я об этом не особенно думаю. Так о чем ты говорил?

— О, насчет Рождества! Куда мы поедем, дорогая?

— Поедем?

— Да. В Барбизон или к морю? Мне все равно.

— А нам нужно куда-то ехать, Дик?

— Что ты хочешь сказать?

— Ну, в Париже и так весело. Я не понимаю, какой смысл мерзнуть где-нибудь у моря или предаваться мечтам в Барбизоне.

— О!

— Как ты думаешь? — спросила она.

— Дорогая, я думал, ты любишь Барбизон.

— Да, только летом. Не сейчас. А вообще-то на сколько ты собирался уехать?

— На сколько захотим. Проведем там Рождество и Новый год.

— Понятно.

— Кажется, тебе не по душе эта идея, дорогая, — сказал я.

— Не знаю, дорогой. Конечно, я планировала что-нибудь забавное. Ванда устраивает вечеринку в канун Нового года, и мы думали съездить куда-нибудь на машине на второй день Рождества. Они предложили, чтобы ты тоже поехал с нами.

— Очень любезно с их стороны.

— Не будь таким высокомерным, любимый. С ними ужасно весело, и они очень хотят, чтобы ты был с нами.

— Мне этого совсем не хочется.

— Нет, ты будешь в восторге, как только узнаешь их получше. Как это было бы здорово — если бы мы были все вместе! Тебе бы понравилась Ванда, она очень привлекательная.

— Я ее видел и совсем не в восторге. Столько кудряшек.

— Многие считают ее красивой.

— Ну и пусть, оставим ее им.

— О, дорогой, у тебя такое сердитое лицо. Я просто не могу тебя не поцеловать, когда у тебя такой вид.

Теперь мне приходилось вынимать носовой платок и вытирать лицо после ее поцелуев: оставались следы от красной помады.

— Хеста!

— Что такое?

— Обними меня.

— Вот так, вдруг?

— Да.

— Это не так уж часто бывает, — заметила она.

— Я хочу, чтобы это случилось сейчас.

Она засмеялась, вонзив в меня ногти и покусывая кончик уха.

— Нет, — возразил я.

— Почему?

— Будь такой, как раньше, спокойной — просто обними меня. Не выношу этих твоих новых повадок.

— Ничего не могу с собой поделать — я должна что-то делать, — ответила она.

— Ты должна предоставить это мне.

— А почему мы не можем делать это вместе?

Мы засмеялись, и я подхватил ее на руки.

— Ты порочная женщина, дорогая.

— А разве тебе это не нравится? — осведомилась она.

— Нет.

— Но это же твоя вина.

— Нет.

— Да, твоя. Ты у меня был первый.

— О, дорогая…

Она была очень маленькая и легкая. Я поцеловал ее закрытые глаза.

— Что же мне с тобой делать? — сказал я.

— Давай пойдем в другую комнату и посмотрим, — предложила она.

Я уступил, и мы решили остаться на Рождество в Париже. Может быть, она была права, в Барбизоне сейчас должно быть тоскливо.

Мы перебрались на другую сторону Парижа и в первый день Рождества съели и выпили слишком много, устроив шикарный ленч, так что нам пришлось вернуться домой и проспать весь день.

На второй день мы отправились с друзьями Хесты на автомобиле в Шантийи. Автомобиль принадлежал парню по имени Хулио, и тот сам его вел. По моему мнению, он слишком уж красовался за рулем. Я сразу же его невзлюбил. Хеста сидела рядом с ним впереди, а я сзади, с Вандой и с венгеркой. Муж этой венгерки и брат Ванды поместились на полу. Машина была перегружена, и я подумал, что мы можем попасть в автокатастрофу. Мне вдруг пришло в голову, что, если бы это было восемнадцать месяцев тому назад, я бы сидел на капоте и орал, полагая, что это ужасно весело, и мечтал о том, чтобы прокололась шина, так как это было бы волнующее приключение. А теперь я сидел, очень серьезный, между двумя женщинами, глядя в спину Хесте, и скучал. Я думал о своей книге и о том, какие они все дураки и как ужасно шумят.

Мы позавтракали в Шантийи, но замок был закрыт. Парень по имени Хулио курил через свой янтарный мундштук и нес всякую околесицу о музыке. Женщины упивались его речами, даже Хеста. Она сидела за столом напротив него и, опустив подбородок на руки, не сводила с Хулио глаз. Все они действовали мне на нервы. Я вышел и поболтал со старушкой, управлявшей отелем. Во дворе играл малыш — ее внук. Он оказался очень приветливым и сразу же стал тянуть меня за руку, желая что-то показать. Было так забавно слушать, как он лепечет: такой маленький — и говорит по-французски! Я бросил ему мячик, и он довольно неуверенно заковылял за ним на своих толстых ножках.