Прощай, гвардия! - Страница 9

Я теперь не просто немец, я – человек государственный. Да, не богат, не родовит, но за моей спиной самая страшная и могучая сила в стране – государственная машина, винтики которой трогать опасно и глупо.

Она нынче не обращает внимания на то, чей предок каким полком командовал на Куликовом поле. У нее иные приоритеты. Не заслуги прошлые, а дела нынешние ей интересны. А паршивый гвардейский сержантишка вполне может определить знатную фамилию на постоянное место жительство в Ханты-Мансийский край.

Следующий нюанс. Слово «боярин» уже практически исчезло из отечественного лексикона, ибо при Петре свет Алексеевиче их «душили-душили» и в итоге загнобили основательно. Нынче этот термин встречается разве что в иностранных газетах, когда тамошним редакторам жутко хочется подколоть нас за нашу «азиатчину», вот и выводят заграничные борзописцы, ухмыляясь, «руссиш бояре». Бывает, что справедливо.

А я даже забыл, когда в последний раз слышал это слово. Не в ходу оно, не в почете.

Однако челядь моего драгоценного «тестюшки» упорно называла Александра Алексеевича боярином, и не сказать, что это его ужасно огорчало. Принимал как должное. На полном серьезе думал, что я перед ним шапку ломать буду.

Вывод из этого проистекает элементарный. Кажется, моя родня принадлежала к партии противников реформ Петра Первого. Потому-то Тишковых в Петербурге не видно и не слышно.

Не столько в явной опале они находятся, сколько во внутренней эмиграции. Прячутся по медвежьим углам, на свет не показываются. Разумное поведение, выработанное годами практики. Так спокойней и безопасней.

«Ай-яй-яй! – скажет кто-то. – А как же преемственность, исторические традиции, святая Русь? Такие славные семейства, столько для страны сделали!»

Ну-ну. Посмотришь на каждого по отдельности – вроде герой, орел! А когда они все вместе? Пушной зверек это называется, никак иначе.

Как только Русь устояла? Почему ее шведам иль ляхам не продали, как в мои времена торгуют богатствами наших недр?

Ответ простой – потому что были люди, которые глядели дальше своей вотчины и думали не только о своих карманах.

Остались ли они в двадцать первом веке? Хочу верить, однако не получается.

Забудем на секунду о традициях. Безусловно, они нужны, но в каком объеме? Сомневаюсь, что в полном, а кое-что так и вовсе стоило бы оставить за бортом.

Боярщина – главный враг самодержавия и простого люда. Не зря Анна Иоанновна рвала кондиции под шумные аплодисменты собравшихся, ибо им тогда было предельно ясно: «семибоярщина» (чтобы и вам было понятно, приведу более близкий и понятный аналог из лихих девяностых – «семи-банкирщина») до добра не доведет.

Наша Русь стояла и стоит вопреки тем, кто греб и гребет под себя и пытается растащить ее на лоскутки. И выжигать эту сволочь нужно каленым железом.

Мне удалось перековать Антона Ульриха, пришел черед заняться новой родней.

Но сначала Ушаков и дела Тайной канцелярии.

Начал падать снег, свидетельствуя о скорой перемене в погоде. Оно и к лучшему. После теплого крымского климата мерзнуть совершенно не хотелось.

В Петербурге за время моего отсутствия случилось немало перемен. Главные касались воинского обустройства.

Специально для гвардейцев были выстроены слободы – предтечи будущих казарм. Анна Иоанновна приняла решение избавить горожан от тяжкого бремени постоя.

Все новые и новые батальоны переезжали в специально отведенные для каждой из частей военные городки. Теперь поднять полк по тревоге не представляло особой проблемы. Разве что офицеры вроде меня обретались на съемных квартирах или покупали дома.

Строились собственными силами. Пока Сводный гвардейский батальон находился в походе, оставшиеся в Петербурге гвардейцы засучили рукава и принялись за работу. Под визг пил и стук топора возводились солдатские светлицы, рассчитанные на четверых нижних чинов. Тут же вокруг них возникал забор, за которым начинал похрюкивать и мычать скот. Появлялись амбарчики, сараи, курятники. Разбивались огороды.

Выдвинутый фельдмаршалом Минихом проект огромных каменных казарм на полсотни человек отклонили из-за дороговизны. В ход шло дерево – самый дешевый и доступный материал.

Гвардейские слободки пока больше походили на деревни.

Убедиться в этом своими глазами мне еще не удалось, но, благодаря рассказам Карла, я уже имел некоторое представление, с чем придется столкнуться в ближайшем будущем.

Тайная канцелярия по-прежнему находилась на территории Петропавловской крепости. Туда и лежал мой путь. Мы подъехали к крепостным воротам. Я с сожалением скинул теплую хозяйскую шубу с коленей, которая грела меня всю поездку, и спрыгнул на утоптанный снег.

– Барин, мне тутова ждать? – с дрожью в голосе спросил кучер.

Он опасливо поглядывал на солдат в караульных тулупах. Служивые откровенно потешались над его трусливым видом и отпускали шуточки в адрес деревенского бирюка. Тот пугался еще больше и вжимал голову в плечи с такой силой, что могло показаться, будто у него вовсе нет шеи.

– Домой езжай, – разрешил я, пожалев мужика.

Он умчался, нахлестывая лошадь так, будто за ним гнались.

Часовые пропустили меня беспрепятственно.

В крепости царил образцовый порядок: дорожки расчищены, аккуратно посыпаны песочком. Над жилыми строениями курился печной дымок. Дрова аккуратно складированы под навесом.

Под крики сержанта маршировала караульная команда. Трое солдат лихо орудовали деревянными лопатами, раскидывая свежевыпавший снег.

Возле арестантских казематов пестрой кучкой столпились родственники узников, преимущественно женщины в овчинных тулупах, потертых кафтанах, шубах, укутанные с ног до головы в теплые платки, с котомками или узелками в руках. Судя по пестроте нарядов, общее несчастье объединило разные сословия. Были тут и дворянки, и люди «подлого происхождения».

Я прошел мимо саней. В них на подстеленной медвежьей шкуре сидел немолодой мужчина с угрюмым лицом. Его охраняли два фузилера, которые изредка покрикивали на тех, кто случайно приблизился к арестованному.

– Проходи, проходи, барин, – не очень вежливо произнес один из солдат.

Мужчина был мне не знаком, поэтому я, не останавливаясь, зашел в двухэтажный дом, в котором корпели в своих конторках канцеляристы. Дежурный вызвался провести меня к Ушакову.

Наша встреча походила на начало гоголевско го «Тараса Бульбы». Помните незабвенное «А поворотись-ка, сынку»?

– А ну, дай на тебя посмотрю. – Генерал-аншеф Ушаков схватил меня за плечи и заставил покрутиться на месте. – У, еще больше вымахал, каланча курляндская. Скоро головой облака задевать начнешь, если ее раньше не отрубят.

– За что рубить-то, Андрей Иванович? – усмехнулся я.

– Думаешь, не найдется? – хитро прищурил правый глаз Ушаков.

– Да как прикажете.

Генералу ответ понравился, он заулыбался пуще прежнего. Чувствовалось, что Ушаков по-настоящему рад моему возвращению.

– Поправился?

– Так точно. Здоров как бык.

– Молодчага, барон. Как есть молодчага. Здоровье твое нам понадобится. Балагур энтот окаянный совсем людишек моих измотал. Помощь нужна.

– Вы же говорили, что без меня справятся.

Ушаков насупился:

– То я тебе раньше говорил. Сейчас все переменилось. Плохие дела, фон Гофен. Со свеями нелады. Чует сердце – война вскорости будет.

– Из-за чего война? Что мы со шведами не поделили?

– Французы их подзуживают, хотят на нас натравить, как псов на медведя. А Балагур в том им помогает. Про посла свейского слыхивал?

Последние новости до меня еще не дошли, поэтому я спросил:

– А что с ним не так, Андрей Иванович?

– Все не так. Живота лишили. По всем приметам – снова Балагур. Никакого ладу с ним нет. Пальнул из укромного местечка, и поминай как звали. А Ушакову опять голову ломать, как с иродом энтим управиться.

– Свидетели были?

– Откель? Токмо и слышали, как выстрел хлопнул. Хорониться Балагур умеет, этого у него не отнимешь. Ну ничего, попадется он мне – своими руками шею сверну. Всю душу из меня вытянул.