Прорыв(из сборника"Дафна Дю Морье. Истории без конца") - Страница 5

Я глядел на Маклина, не отрываясь. Мне не казалось странным, что тот парень отказался сотрудничать, я только не мог взять в толк, каким образом это было связано с этикой.

— Он был католик, — объяснил Маклин, — верил в бессмертную душу и ее переход в чистилище. Он не мог смириться с моей идеей поимки жизненной силы, не мог понять, как можно заставлять ее работать здесь, на Земле. А это, как я вам говорил, и является моей целью.

Он повернулся и пошел прочь от моря тем же путем, каким мы пришли сюда. В низкой веренице домиков свет был уже погашен. В одном из них мне предстояло провести следующие восемь недель: спать, питаться, работать. За домами смутно вырисовывались очертания бывшей радиолокационной станции — памятника человеческому разуму.

— В АЭЛ мне сказали, что в этом вопросе вы не будете столь щепетильны, — вновь начал Маклин. — Мы здесь в Саксмире тоже любим порассуждать о себе как о людях избранных. Юный Кен говорит, что, в конце концов, это то же самое, как если бы вы вознамерились отдать медикам для экспериментов глаза или почки. Каждый решает сам, и медицина здесь не при чем.

Мне внезапно вспомнился юноша за стойкой бара, разливающий апельсиновый сок. Ведь он назвал себя тогда подопытной свинкой.

— А какова роль Кена во всем этом деле? — спросил я.

Маклин остановился и посмотрел на меня в упор:

— У мальчика лейкемия. Робби дает ему самое большое — три месяца. Он не будет страдать. У него потрясающий характер, и он всем сердцем верит в эксперимент. Конечно, опыт может провалиться. Но даже если мы и потерпим неудачу, мы ничего не теряем — Кен все равно обречен. Ну, а если опыт пройдет успешно… — он замолчал, как будто у него перехватило дыхание от порыва внезапного чувства, — …если все пройдет успешно, вы понимаете, что это будет означать? Мы можем, наконец, противостоять невыносимой бессмыслице смерти.

Когда я проснулся, стоял ослепительный день. Из окна виднелась асфальтовая дорога, старая радарная башня возвышалась, словно часовой, над пустыми бетонными навесами. Дальше к болоту были раскиданы груды ржавого металла. В этот миг решение пришло в голову само собой.

Я побрился, принял ванну и отправился завтракать, намереваясь быть со всеми любезным, а потом, сразу же после еды, попросить Маклина уделить мне несколько минут. Затем я вскочу в первый подходящий поезд и, если повезет, к часу уже буду в Лондоне. Неприятностей в АЭЛ я не опасался: всю эту историю шефу придется взять на себя.

В столовой оказался только Робби, который яростно сражался с полной тарелкой маринованной сельди. Я поздоровался с ним и принялся за бекон. Оглядев комнату в надежде обнаружить утренние газеты, и не найдя их, я понял, что придется беседовать.

— Чудесное утро, — заметил я.

Робби отозвался не сразу. Он был слишком увлечен сельдью, которую разделывал с изяществом знатока. Затем его фальцет донесся до меня через стол:

— Так вы собираетесь увильнуть?

Вопрос застал меня врасплох, и мне не понравились насмешливые нотки в его голосе.

— Я инженер-электронщик, — ответил я, — и меня вовсе не интересуют исследования в области психики.

— Коллеги Листера[12] были тоже равнодушны к открытию антисептики, — возразил Робби. — И какими же они потом выглядели дураками! — он запихнул в рот половину селедки и начал жевать, глядя на меня из-за стекол очков.

— Так вы верите во всю эту чепуху с Шестой Силой? — спросил я.

— А вы — нет? — он явно уклонялся от ответа.

— Ну что ж, я готов принять все, что Маклин проделал со звуком. Он научился воспроизводить человеческий голос, что нам не удалось в АЭЛ. Он разработал систему, благодаря которой животные воспринимают высокочастотные колебания. Они и, кажется, еще один ненормальный ребенок. За первое я его высоко ценю, но сильно сомневаюсь в целесообразности всей этой возни с высокочастотной информацией. Что же до его третьего проекта — улавливания жизненной силы, или как он ее там называет… Если кто-нибудь сболтнет об этом в Министерстве, ваш босс может загреметь в каталажку.

Я вернулся к бекону, чувствуя, что поставил Робби на место. Он покончил с сельдью и принялся за тосты с мармеладом.

— Вы когда-нибудь наблюдали, как умирает человек? — спросил он внезапно.

— Как будто нет.

— Я врач, и это часть моей работы, — продолжал он. — В больницах, в домах, в лагерях беженцев после войны я видел сотни смертей. Не доставляет удовольствия, знаете ли. А здесь в Саксмире мне предстоит наблюдать не только последние часы, — последние недели жизни милого смелого мальчика. И мне бы очень пригодилась чья-нибудь помощь.

Я поднялся и отнес тарелку к буфету. Потом вернулся к столу и налил себе кофе.

— Извините, — произнес я.

Он пододвинул мне поднос с тостами, но я покачал головой. Я всегда ем немного на завтрак, а сегодня у меня и вовсе пропал аппетит. Снаружи по асфальту послышались шаги, и кто-то заглянул в комнату. Это был Кен.

— Хэллоу! — поприветствовал он меня, улыбаясь. — Посмотрите, какое чудесное утро. Если вы не нужны Маку в аппаратной, я могу показать вам окрестности. Мы пойдем к домикам береговой охраны и дальше к саксмирскому утесу, — мое колебание он принял за согласие. — Здорово! Робби нечего и спрашивать. Он запрется в лаборатории до полудня и будет корпеть над пробами моей крови.

Голова исчезла, и я услышал, как Кен зовет Януса через окно кухни. Мы с Робби не сказали ни слова. Хруст пережевываемых тостов становился невыносимым, и я поднялся из-за стола.

— Где можно найти Маклина? — спросил я Робби.

— В аппаратной, — ответил тот, продолжая жевать.

Лучше было покончить со всем этим сразу. Я прошел тем же путем, каким меня провели накануне: через двустворчатую дверь в лабораторию. Операционный стол под потолочным светильником сегодня вызывал совсем иные чувства, и я старался не смотреть в его сторону. Войдя в аппаратную, я заметил Мака, склонившегося у «Харона-1». Кивком он пригласил меня подойти:

— В процессоре небольшая неполадка, — сообщил он. — Я заметил ее еще вечером. Уверен, вы с ней легко справитесь.

В этот момент следовало извиниться и сказать, что я не собираюсь заниматься его делами и тотчас же уезжаю в Лондон. Но я этого не сделал. Я подошел к компьютеру и остался стоять, выслушивая его объяснения электронной схемы. Профессиональная гордость, профессиональная ревность усиливали желание понять, почему его машина превосходит ту, что мы создали в АЭЛ. Это значило для меня слишком много.

— Вон халат на стене, — сказал Маклин. — Надевайте, и мы попробуем устранить неисправность.

В этот момент я проиграл, вернее был побежден. Я оставался равнодушен к его бредовым теориям и предстоящим опытам с жизнью и смертью. Но меня захватила безупречная красота и мощь «Харона-1». Может быть, красота — не слишком подходящее слово для электронной системы, но я эти машины воспринимаю именно так. В них — моя любовь, моя душа. С самого детства я принимал участие в их создании, и это стало делом всей моей жизни. Меня никогда не волновало, для чего предназначены аппараты, которые я разрабатываю и совершенствую. Моя задача состояла в том, чтобы они как можно лучше выполняли функции, для которых были задуманы. До приезда в Саксмир я и не занимался ничем другим, делал только то, на что был способен, и делал неплохо.

«Харон-1» пробудил во мне нечто иное — сознание собственной силы. Стоило мне прикоснуться к клавишам управления, как у меня осталось лишь одно желание — разобраться в работе узлов компьютера, а потом понять всю систему в целом. Внезапно это стало для меня самым главным. К полудню я установил неполадку, кстати, небольшую, и исправил ее. Маклин уже стал для меня Маком, и я перестал раздражаться, когда меня называли Стивом. Да и все их бредовое предприятие уже не нервировало меня. Так незаметно я стал одним из их команды.

Робби вовсе не выразил удивления, когда я появился к обеду. Он даже не намекнул на наш утренний разговор. Потом, с разрешения Мака, мы пошли прогуляться с Кеном. Смерть совершенно не вязалась с этим неугомонным юношей, и я постарался выкинуть из головы печальные мысли. Может быть, и Робби, и Мак ошибаются. Слава Богу, это было не моей заботой.