Пророк Темного мира - Страница 12
— Отпустить? — вроде призадумался старик Атям, а потом руки к Бойше протянул — и принялись они расти, и росли до той поры, пока не достали до приказчика и в рубаху на груди не вцепились. — А что за себя дашь? — проскрипел незнать.
Совсем плохо стало Бойше. От страха круги перед глазами загуляли.
— Да что дать-то я могу? Нет у меня ничего. Добро — хозяйское, одежонка — плохенькая, палат не нажил, даже семьи у меня нет…
— Самое дорогое давай! — закричал старик.
— Да окромя жизни нет у меня ничего… — прошептал итер, а в голове словно колоколец серебряный зазвенел: «Талинка! Талинка! Прощай, душа моя, не свидеться нам боле…»
— Талинка… — вымолвил незнать, словно пробуя слово на зуб, и заледенел Бойша, руки-ноги отнялись. — Талинка… Талинка… — все повторял Атям, а глаза его жгли Бойшу, в самую душу заглядывали. Наконец проскрипел старик: — Вижу — не врешь. Самое дорогое она для тебя! Давай ее…
— Да не могу ж я ее дать! — зарыдал Бойша, в холодные стариковы руки вцепился. — Не моя она! Отцова дочь, и чужому обещана-отдана!
Незнать задумался, головой закрутил, пробормотал, вроде тихо, но Бойша услышал:
— Как так? Умом, что ли, тронулся? Самое дорогое — а не его…
Долго думал дед Атям. Бойша уже и ждать устал. Безразлично ему все вдруг сделалось, спать захотелось. Скорей бы уже кончал его хозяин древнего погоста…
— Каждый человек владеет чем-то, каждый что-то дать может! — закричал вдруг незнать, ногой топнул: — Думай! Сроку тебе — пока звезда Керемет не погаснет на небе. Если не придумаешь — тебя возьму, кровь выпью, жилы вытяну, мясо съем, кости сгрызу, остальное волкам брошу. Думай!
Покосился Бойша на звезду, что старик назвал, — горит на восходе, у самого окоема, красный огонек, переливается. А ночь-то уже к исходу! Скоро, скоро солнышко начнет путь свой, и лучи его затмят звезду Керемет…
Начал Бойша думать. По-любому выходило — сам он на растерзание незнатю отдаваться должен.
— Дедушка! — позвал тихонько старика Бойша. — А тебе-то вот самому чего надобно? Может, я службу какую отслужу?
Противно, тоненько захихикал Атям, руками так грудь приказчику сдавил, что кости затрещали.
— Все вы про одно толкуете! Ничего отдавать не хотите, а всё отслужить стараетесь! Вот и глиняшка этот взялся привести ко мне за себя другого, а чтобы не позабыл он про свое обещание, руку я у него отнял, сказал, что ворочу, когда придет он, и награду щедрую посулил. Когда б не жадность его — живым бы отсюда ушел. Ну, готов ли так же отслужить? Приведешь другого?
Сперва обрадовался Бойша, хотел крикнуть: «Да, готов! Приведу!», а потом понял — никогда он не сможет так, как Скворец, созлодейничать. Небылицы плести, головы дурить, жизнь свою выкупая. Да как жить-то после этого? И тут же встала перед глазами Талинка… Получалось: не согласись он на условие незнатя — всему конец.
— Да… — упавшим голосом сказал Бойша, но тут же вновь голову вскинул: — А может, диковину тебе какую? Или зверя? Птицу? Еду? Питье?
Снова захихикал старик:
— Как есть умом ты подвинулся, парень! Погляди на меня — я три сотни лет без малого в этой глуши живу, один, какая диковина мне надобна теперь, а? Думай! Восход близко, погаснет звезда — и ты погаснешь…
«Три сотни лет! — повторил про себя Бойша. — Один! Ни разговором себя потешить, ни словом обмолвиться… Авось не обидит незнать выкупника, не убьет».
— Звезда гаснет! Торопись! — каркнул Атям.
И, набравшись храбрости, сказал Бойша то, что самим дедом Атямом было ему подсказано:
— А не хочешь ли, дедушка, чтобы я какую иную девицу тебе доставил? Ну, убьешь ты меня, загубишь душу зазря. А так и я жив останусь, и тебе польза большая. Помогать тебе будет она, разговорами тешить. Ведь, поди, скучно тебе? Тоскливо? А?
— Не иначе сам Чампаз твой рот открывал, твой язык двигал! — радостно хохоча, завопил старик. — Так пусть же так и будет! А чтоб не забыл ты, метку на душе твоей я оставлю и сроку дам — три зимы. И покуда службу не выслужишь — не бывать твоей свадьбе.
Колдун разжал руки и… провалился в могилу, будто и не было его!
Задрожал Бойша крупной дрожью, на бок упал, руками по земле, по глине мокрой заскреб, задышал часто-часто — и вдруг, как был на четвереньках, сиганул по поляне прочь. Только у леса на ноги поднялся и тут уж побежал так, как никогда еще не бегал.
…К рассвету проснулись возчики, утреню затеяли. Сторожа Луху обсмеяли — проспал караульный всю ночь, даже смену не разбудил. Когда каша уже поспевать стала, хватились приказчика да старшого. До полудня ждали, по лесу ходили, аукали, потом в дорогу засобирались — обозное дело промедлений не любит.
Версты три от Топтанихи отъехали, глядь — лежит на дороге человек. Сам весь ободранный, грязный, ветками расцарапанный, сучьями побитый. Подняли его, рассмотрели, лицо оттерли — и ахнули! Приказчик молодой, Бойша Логсын! Живой!
Молодой-то молодой, да только сморщенный весь, точно старик…
Молчит, щекой дергает, а в руке, в горсти, вместе с рыжей глиной камень зажат самоцветный, зеленый, с курячье яйцо…
— Смарагд это! — сказал тогда Ефка Баборыкасын. — Такая безделка тыщ семь стоит, Всеблагой Отец свидетель — не вру!
…Зря призывал Ефка Всеблагого Отца в свидетели — правда далеко от его слов оказалась. На ярмарке в Нижнем Новгороде камень оценили в двадцать три тысячи сто сорок монет. Сгорбленный Бойша, еще не отошедший от свидания с незнатем и мертвой землей, щедро одарил возчиков и нанял для них на целый день лучший кабак городища — гуляй, рванина!
— Бойша Логсын, а вы с нами? — чуть не плакал Гавря, провожая приказчика к коновязи.
Одетый в щегольской красный кафтан закамненского сукна, Бойша только подергивал щекой, поглядывая на времясчет у выезда с коновязи. До отхода коня к Муромскому посаду оставалось три минуты.
— Меня невеста ждет… — с трудом, ломая губы, вымолвил он и уцепился за нижнюю связку лестницы. — Не поминайте лихом, мужики…
Все время пути, пока конь, зовущийся «Байстрюком», нес его навстречу Талинке, Бойша лежал пластом, травя нутро снадобьями от невидимой смерти, что живет в мертвых землях. Был момент, думал, все, конец, не выдюжит. Но — пронесло, хвала Великому Постулату.
Талинка, увидев скрюченного, опустелого глазами Бойшу, заплакала. Зван Мехсын только глянул — и отвернулся. Но деньги, выложенные Бойшей перед отцом Талинки, перевесили все. Покрасу было отказано, другим женихам, коих набралось уже под десяток, — тоже. Бойша жил дорогим гостем в лабе Мехсынов; он отъелся, отоспался, шея выпрямилась, морщины разгладились, и Талинка рядом с ним сияла, как рассветное солнышко.
Все ждали благословения от нарука Стило, к которому Зван Мехсын послал своего человека. Ответ пришел быстро, и десяти дней не прошло. Запретил всесильный нарук Бойше жениться на Талинке до тех пор, покуда не только деньгами, но и делом не докажет молодой итер свое право родниться с Мехсынами. И понял Бойша силу чар незнатя Атяма.
Талинка — в слезы, Покрас тут же под окнами нарисовался, одет франтом, глядит с улыбочкой. Хотел Бойша выйти и зубы сопернику посчитать, да несостоявшийся тесть удержал. Завел он Бойшу в кабинет свой, усадил в кресло, настойки налил и сказал:
— Пока Талинке семнадцать зим не минет — не отдам я ее ни за кого. Сумеешь ты к тому времени благорасположение нарука заслужить — милости просим. Нет — за Покраса пойдет. Понял?
— Понял, — ответил Бойша, одним глотком выпил горькую настойку, поднялся и ушел из лабы. С той поры не абы за златыми горами или дурной удачей бродил Бойша по Россейщине — искал он службы у верховного итера, а пуще того хотел долг перед незнатем сполнить. Службу нашел, а вот долг…
Скрипел, стонал, выл древесный корабль, влекомый туго надутым парусом в неведомые дали. Мерцал разноцветными огнями в шумящей ветряной выси перетянутый вервием пузырь. Ночь готовилась дать смену дню. За зеленеющей кормой уже вспыхнуло рассветное зарево, обагрив темную кору деревьев и уложив на землю длинные фиолетовые тени.