Пропавшие без вести - Страница 25
Быков стал вдруг остервенело стаскивать с себя немецкую форму, вернее сказать, он сдирал ее с гадливым отвращением, точно она нестерпимо жгла ему кожу, точно тело у него горело под ней. И рвал в клочья, исходя лютой злобой, серое чужое сукно, затаптывал его в землю чужими сапогами, потом сбросил и их, остался босиком я в одном исподнем. Поднял автомат, стал с ненавистью его рассматривать. Казалось, он вот-вот хватит его о дерево, разнесет вдребезги.
— Ну, наплясался и будет, — сказал Ратников, хмуро наблюдавший за ним. — Автомат оставь, пригодится, от него иудским потом не несет: железо. — И аккуратно влил немного самогона шкиперу в рот.
— Крови утекло много, — боязливо подходя, сказала Маша. — Помрет, наверно.
— Пожалела? — сердито бросил Быков, облачаясь в свою прежнюю форму. — Кого жалеешь? Да за такие дела к стенке ставят!
— Обороты сбавь! — оборвал его Ратников. — Нашел время.
— Сниматься отсюда надо, старшой. Сейчас же.
— Надо. — Ратников положил шкиперу на лоб мокрую тряпицу. — Испарина пошла, отойдет.
— Наверно, шумиху на селе этот гад, немец, поднял. Обработал их обоих, сначала шкипера, потом Аполлонова, — и на село, — предположил Быков. — Теперь вот-вот жди гостей.
— Может, на хутор подался. Если в село, там не только про старосту заговорили бы.
— Похоже. Но как же он их, а?
— Теперь какая разница. Надо уходить. Арифметика простая: слева — село, справа — хутор, перед нами — море. Дорога, выходит, одна.
— В леса надо уходить. Со шлюпкой-то как?
— Спрячем ненадежней. Аполлонова бы похоронить.
— Не тот час. Мертвому любой дом подходит.
— Нехорошо. Человек ведь.
— Да они и Федосеева из могилы выковырнут. Ты же видишь, чего один фашист наделал. Идиоты мы, старшой, свет таких не видывал: гадали, сомневались, как с ним быть. А он не гадал, не сомневался. Пулю бы ему в затылок!
— Ладно, время идет, — виновато произнес Ратников. — Шалаши завалим, продукты, воду с собой. Носилки быстренько сварганим.
— На себе этого типа тащить? Ну знаешь…
— Не ожесточайся, боцман. Так черт знает до чего докатишься. Может, он и не виноват.
— Не районная прокуратура. Следствие, что ли, наводить будем? Оступились раз — хватит!
Ратников, понимая, что Быкова сейчас лучше но сердить, сказал:
— Мы им, боцман, такой карнавал закатим! Мыслишка мне пришла кой-какая… Ну а теперь поторопимся. Аполлонов простит нас, не по своей воле не положим в землю. Вернемся сюда, и Федосеева перезахороним, поближе к лесу. Рядышком обоих положим: вместе воевали, вместе и должны быть.
— Собак не пустили бы следом, — забеспокоился Быков. — Тогда хана…
— Кукушка нам долгую жизнь напророчила…
К шкиперу помаленьку возвращалась жизнь. Когда Ратников и Быков подошли к нему с готовыми носилками, сплетенными из веток, он лежал уже с полуоткрытыми глазами, хотя еще, видимо, не осознавал происходящее. Маша сидела рядом, утирала ему лицо влажной тряпицей, причитала потихоньку:
— Сашка, Сашка, как же это ты, бедолага?
Но шкипер лежал, не видя ее и не слыша, смотрел, не мигая, на неподвижно застывшие кроны деревьев, точно наклеенные на синеватом фоне неба. Его осторожно уложили на носилки, с трудом подняли, даже березовые важины прогнулись, пружиня.
— Тяжелый, дьявол, — полуобернувшись, сердито заметил Быков.
Они тронулись в лес, стараясь подобрать ногу, идти в шаг, увешанные автоматами, мешками с продуктами. Маша шла рядом, несла канистру с водой, все время со страхом и состраданием заглядывая шкиперу в лицо. И он точно почувствовал на себе ее взгляд, точно она им разбудила его, слабо шевельнул губами:
— Воды… пить.
Ему дали немного воды, в глазах, слегка прояснившихся теперь, появилась осмысленность, видно было, что он пытается сообразить, что же с ним происходит. Потом, видимо, понял, что его куда-то несут, и пальцы, темно-бурые от запекшейся крови, нетерпеливо зашевелились.
— Не надо, — захрипел он. — Положите.
— Лежи, пока несут! — не оборачиваясь, буркнул Быков. — Бросил бы тебя к чертовой матери.
— Перестань! — оборвал Ратников. И шкиперу — Сейчас, сейчас, потерпи малость.
— Как же это тебя, Сашка? — всхлипывала Маша, шагая рядом с носилками.
— Чемодан с вами? — вдруг спросил шкипер и закрыл глаза.
— Нету чемодана, — спохватилась Маша, растерявшись.
— Вернись и возьми. У Аполлонова в головах… Пропадете без него.
— Мертвый ведь Аполлонов. Зарезанный. — Маша вся сжалась. — Я боюсь.
— Значит, и его…
Шкипер опять забылся, умолк.
— На тот свет идет, а все о барахле думает, — чертыхнулся Быков.
Они вошли в лес, опустили носилки.
— Надо забрать чемодан, — сказал Ратников, — дорого стоит, может пригодиться. Сходи-ка сам.
Быков нехотя ушел. Вернулся злой как черт, покосился на шкипера.
— Поговорил бы я с тобой в другой раз. — И на вопросительный взгляд Ратникова сердито отмахнулся — Ни черта там нет!
— И чемодан тоже… И Аполлонова, и чемодан… — выдохнул шкипер, не открывая глаз. — Ну, сука…
— Куда немец ушел: на хутор или в село? — спросил Ратников осторожно.
Голова шкипера откинулась на сторону.
— Сзади, топором меня… и все.
Лесом идти было свободней, но пот обильно катился с лица Ратникова и Быкова — с каждым шагом казалось, тяжелел шкипер. Кроме того, оттягивали плечи мешки и автоматы.
Наконец Ратников остановился.
— Все, шабаш! Далеко от моря уходить не стоит. Будет нужда — шлюпкой воспользуемся.
Они молча уселись возле носилок на теплой траве, измученные недолгим переходом, накапливали потраченные силы. Шкипер ненадолго приходил в себя, и сознание его опять проваливалось, губы, утонувшие в бороде, как овражек в таежной чащобе, беззвучно шевелились — видно, с кем-то говорил в бреду, — щека его, полуприжатая к разрубленному, замотанному тряпками плечу, нервно подергивалась.
Маша не отходила от него ни на минуту, поила, смачивала лицо, протирала настоем плечо и рану по краям — знать, пробудилась в ней женская жалость к раненому, позабылось на это время все, что вынесла от этого человека, и все проклятья, горькие обиды и унижения отошли теперь в сторону.
— Вот мыслишка-то какая пришла мне, — сказал Ратников, отозвав Быкова в сторону. — Если говорить напрямую, а кривить нам с тобой — без дела, всыпались мы порядком. Куда бы ни подался пленный фриц, о нас не позабудут.
— Значит, облава?
— Никуда не денешься. А я вот что думаю: не в молчанку нам играть надо, а в барабаны бить.
— Как это? — не понял Быков.
— Если податься в лес, вряд ли уйдем — затравят нас собаками, как зверей. А если наоборот — не уходить, а нападать? Прикинь-ка, боцман. — Ратников загадочно прищурился — Челночная система! Только силы нужны для этого не те, которые войсковые — их нет и не будет, а наши с тобой. Лосями нам надо стать. Послушай, вот он, челнок: вечером мы с тобой нападаем на село, кое-что делаем — шум там коромыслом, а мы тем временем — на хутор, и там дым коромыслом. Для чего? Во-первых — действие, немцев потреплем, во-вторых — не могут нас наши не услышать, если они здесь есть.
— Да есть, старшой! Староста, аптекарь — не с неба же они взялись, — загорелся тут же Быков. — Сердцем чую!
— Вот он, челнок: село — хутор, хутор — село. Значит, принято? Иначе крышка нам, боцман… Когда, говоришь, новый наряд к водохранилищу идет?
— Перед закатом почти.
— Поспеем?
— Если поспешим.
— Тогда по куску на дорогу — и на полные обороты. Маша за шкипером приглядит.
— Толковый ты парень, старшой, а вот мягкий, как девка. Только ее сердись. Я бы этого шкипера… Он же загубил все!
— Чего спросишь с него сейчас… А жестокость никогда к добру не приводила. И не приведет.
— Справедливая жестокость приводит! — не согласился Быков. — Был бы пожестче, не влипли бы в эту историю. Может, берлогу нашу уже обкладывают… Хотел бы я поглядеть, как немцы с тобой цацкаться станут.