Пропавшая сестра - Страница 5

Монмартр гудит во влажном полуденном зное. Я в оцепенении пробираюсь сквозь толпы уличных торговцев и мокрых от пота тел к своему такси. Шофер ведет машину вниз по холму, сквозь самые что ни на есть туристические районы.

— Елисейские Поля, — объявляет он.

Террасы ресторанов украшены разноцветными флагами, которые слегка колышет легкий ветерок.

Мы переезжаем через Сену с правого берега на левый. Парочки, сидящие в уличных кафешках, потягивают вино или кофе и глазеют на прохожих. У пьедестала какого-то памятника парень набивает коленями футбольный мяч, привлекая внимание прохожих и бдительные взгляды полицейских.

Этот город был домом Анжелы на протяжении последних трех лет. Вместо того чтобы, как я, окончить университет дома, в Сан-Диего, Анжела, проучившись один семестр в Париже, осталась здесь. Я прекрасно ее понимаю. В колледже она изучала основы древнего градостроительства, а Сорбонна славится на весь мир своими специалистами в этой области. Я хоть и радовалась за нее, но не могла понять, зачем уезжать так далеко от родных. От меня. Почему она переехала в страну «Кода да Винчи» и багетов (а ведь она в двадцать лет решительно отказалась от глютена), в страну Сержа Генсбура, этого проповедника фетишизма и мачизма. И особенно — почему не прилетела на похороны наших родителей?

Густой жаркий воздух, смешанный с выхлопными газами, одеялом накрывает улицу. Я направляюсь к металлическим дверям полицейского участка. Грозные гаргульи вцепились в углы каменного портика и свирепо провожают меня глазами, когда я прохожу под ним. Вхожу через стеклянную тонированную дверь, оборудованную двумя металлоискателями, у которой стоит вооруженный АК-47 охранник. Затем прохожу через еще одну пару дверей. Я стараюсь особенно не пялиться по сторонам, хотя это первая моя встреча с французской полицией. Народ сидит вдоль стен на мягких скамьях, один человек спит, разинув рот. Стены украшены черно-белыми фотографиями в рамках, а надетой-кой дежурного располагается огромная фреска с изображением поля битвы эпохи Наполеона как предупреждение о том, что истории свойственно повторяться.

За широким деревянным столом сидит женщина средних лет с кудряшками в стиле Ширли Темпл и выбивает дробный ритм на клавиатуре.

— Mademoiselle, boryour, — произносит она, заметив меня.

— Bonjour, madame. Inspecteur Valentin? J’ai rendez-vous avec[8].

Тётка высокомерно усмехается, услышав мой убогий французский, но поднимает трубку и что-то тихо говорит в неё. Потом холодно бросает мне по-английски:

— Присядьте.

Этим воскресным вечером большинство присутствующих либо пьяны, либо под кайфом, либо просто разговаривают сами с собой. Пожилая дама что-то вяжет из розовой пряжи. Я сажусь на ближайшую скамью рядом со стойкой дежурного. Вскоре распахивается ещё одна стеклянная дверь, и из неё выскакивает невысокий мужчина без пиджака. Он приближается ко мне и замедляет шаг. Его окружает облако мятного запаха, перебивающего стоящий в воздухе аромат пота и перегара.

— Mademoiselle Darby, bonjour. Jesuisl’inspec-teur Valentin[9].

Он протягивает крепкую ладонь для рукопожатия и выпрямляется во весь рост, чтобы стать вровень со мной. Нос луковицей и тяжелые брови — первое, что бросается мне в глаза. Редеющие волосы кучерявятся вокруг лысоватой макушки — как тонзура у монаха.

Блестящие зеленые глаза внимательно изучают мое лицо. Такому человеку, чтобы извлечь из собеседника нужную информацию, и слова-то не нужны.

— Suivez-moi[10].

Я иду за ним по ярко освещенному коридору, мы входим в большой зал с перегородками. Инспектор останавливается у стеклянной стены, которая отгораживает его кабинетик от закутков других сотрудников, но оставляет ощущение, что каждый является частью команды. На двери еще не стерлись контуры имени предшественника инспектора.

— Alors, Mademoiselle Darby[11] .

Валентин закрывает за мной дверь, отсекая шум болтовни и телефонных звонков.

— Excusez-moi, mais…[12] Извините, мы можем говорить по-английски?

Когда мы говорили с ним по телефону, это напоминало какой-то дурацкий фарс. Хотя он и перешел по моей просьбе с французского на английский, из-за плохой связи и его акцента я понимала его в лучшем случае через слово.

Валентин прищуривается. Тонкие пальцы теребят черный галстук, распуская узел. Он внимательно смотрит на меня.

— Конечно.

Он заходит за письменный стол, заваленный папками и конвертами, и садится в кожаное вращающееся кресло.

— Пожалуйста, присаживайтесь.

Я перекладываю со стула на пол стопку газетных вырезок и сажусь.

— Прежде всего, мои соболезнования, мисс Дарби. Мне даже трудно представить себе то, что вы сейчас переживаете.

Слова хорошо продуманы и наверняка отрепетированы. Возможно, ему приходится произносить их довольно часто. Но я всё равно благодарна ему за них. Две эмоции продолжают борьбу внутри меня: надежда на то, что Анжела жива, и горечь от потери, если она всё-таки умерла.

Слова Себа никак не выходят из моей головы: «Наверное, записка на доске уже была».

Рядом со столом Валентина на офисной тележке стоит картонная коробка без крышки. Сбоку нацарапано имя моей сестры и слово, которое я уже знаю по статьям на сайте «Монд»: «Preuves» — «Улики». Через край перевешивается синий рукав любимой студенческой толстовки Анжелы, и при виде его у меня по коже бегут мурашки. Она практически не снимала ее на первом курсе.

— Платок, мисс Дарби?

Слеза капает на карман моих шорт.

— Шейна. Так что же все-таки случилось? Я знаю, вы уже рассказывали мне по телефону, но я не уверена, что правильно все поняла.

Звонит телефон, прерывая мои всхлипывания.

В такие моменты обыденный, повседневный звук кажется оскорблением — мир продолжает заниматься своими делами. Валентин выключает сигнал, но красный огонек продолжает настойчиво мигать.

— Конечно. Тут легко запутаться. Тем более что информация поступала медленно и по частям.

Он сплетает пальцы.

— Вот что нам известно: двадцать девятого июня Анжела была в Сорбонне. Камеры видеонаблюдения зафиксировали, что она вошла в библиотеку в тринадцать ноль-пять. Стрелок проник в университет в четырнадцать тринадцать; он открыл огонь сначала на кафедре международных отношений, потом — иностранных языков, а затем в библиотеке. Показания свидетелей противоречивы. Одни утверждают, что Анжела вместе с другими студентами выбежала во двор, где нет камер наблюдения. Другие говорят, что ее похитили из библиотеки.

— Кто? Ведь стрелок покончил с собой, не так ли? Он кивает.

— Так и есть. Мы думаем, что стрелок непричастен к ее пропаже. Десять дней спустя из Сены извлекли тело с пулевым ранением в голову; но мы еще не уверены, что именно это стало причиной смерти. Тело так долго находилось в воде, что без медицинских документов его можно было опознать только по татуировке на лодыжке, на основании показаний Себастьяна Бронна. В прессу уже просочились слухи, что во время нападения на кампус пропала американка, но мы не будем ничего подтверждать, пока вы не опознаете останки вашей сестры. Это не займет много времени, — добавляет он. — Вы надолго приехали?

Я смотрю на него до тех пор, пока глаза не начинает жечь и не приходится моргнуть.

— Я улетаю во вторник. У Анжелы не было никаких татуировок, когда мы виделись в последний раз. Как я ее опознаю?

Валентин поджимает губы.

— Довольно часто члены семьи покойного узнают на его теле некие приметы, которые они раньше, пока жили рядом, не замечали. Возможно, с вами завтра будет то же самое.