Прометей раскованный - Страница 61

Сциллард, однако, уже достаточно хорошо разбирался в английском, чтобы понять неумную остроту Бирнса: «киллер» по-английски «убийца». Для Бирнса физик-эмигрант был губителем его и Трумэна любимого детища — плана установления на земном шаре «американского века». Трумэн знал, к кому посылает Сцилларда!

И по мере того как физик излагал свои доводы, в хитреньких глазках Бирнса загоралось возмущение. Как, этот эмигрант предлагает передать русским американские военные секреты? Он планирует размещение русских контрольных постов на территории Соединённых Штатов? Русских надо загонять в их полярные берлоги, а не распахивать перед ними двери в атомные дворцы, вот как надо обращаться с русскими! Надо бы проверить, что за тип этот физик. Как он попал в Америку? Сколько успел навредить?

Бирнс постарался, чтобы чувства не отразились на его лице.

—   Не слишком ли вы беспокоитесь, мистер... Иллад? Насколько мне известно, у русских нет урана и нет учёных. Они не смогли бы воспользоваться вашей любезной помощью.

Сциллард долго всматривался в Бирнса. В злых глазках Бирнса тускло горела ненависть, смешанная со страхом... Сциллард распрощался с Бирнсом. С этим человеком больше говорить не о чём! К счастью, не он вершит политику Соединённых Штатов. Сциллард твердил себе: надо идти выше, стучать в правительственную дверь настойчивей...

Возвратившись в Вашингтон, Сциллард прочёл в газетах, что Джеймс Бирнс назначен государственным секретарём...

Сциллард предпринимает последнюю попытку изменить роковое течение событий. Он пытается предотвратить применение атомной бомбы против людей. Он едет в Чикаго к старому другу Джеймсу Франку. В Чикагском университете создаётся комиссия учёных для обсуждения «социальных и политических проблем, связанных с атомной энергией». Франк, нобелевская медаль которого, растворённая в кислоте в Копенгагене, была к этому времени восстановлена в первозданном виде, разделял взгляды Сцилларда. Разделяли их и остальные пять учёных, поставивших свои подписи рядом с подписями Франка и Сцилларда: знаменитые химики, физики, биологи — Сиборг, Юз, Рабинович, Хогнес, Никсон.

Меморандум, получивший название «доклада комиссии Франка», послали в военное министерство. Семеро учёных предупреждали, что продолжение старой политики приведёт лишь к атомной гонке, где нынешнее ядерное превосходство Соединённых Штатов быстро исчезнет. Они требовали международного контроля при взаимном доверии. Они протестовали против атомной бомбардировки Японии и предлагали вместо неё открытую демонстрацию мощи нового оружия на необитаемом острове или в пустыне, чтоб Япония знала, что ей может грозить, если она не капитулирует.

«Доклад комиссии Франка» заканчивался пророческим предупреждением:

«Военное преимущество США, достигнутое путём внезапного применения атомной бомбы против Японии, будет сведено к нулю последующей потерей доверия и волной ужаса и отвращения, которое охватит мир и, вероятно, расколет общественное мнение внутри страны».

Близорукие политики и неумные генералы, дорвавшиеся до атомного оружия, не вняли и этому страстному призыву к человечности.

Правительство Соединённых Штатов создало свой «Временный комитет» для рассмотрения всех «аспектов атомного оружия». В комитет вошли дипломаты, вошли военные и только четверо учёных — Комптон, Ферми, Лоуренс и Оппенгеймер. Ни одного из тех, кто протестовал против применения атомного оружия, не включили. А четыре физика — трое были нобелевскими лауреатами — шли на поводу у военных. Робкий протест Лоуренса действия не оказал, остальные физики молчали.

«Временный комитет» постановил применить ядерное оружие против Японии.

Хиросима и Нагасаки без всякой военной нужды были обречены на уничтожение.

Один из крупных учёных назвал ядерную бомбардировку Японии не последним актом горячей войны, а первым ударом в начинающейся холодной войне против Советского Союза...

В мае 1944 года по кривым улочкам старинного французского городка Труа шагал худой старик в плаще с пелериной, седой, с длинными торчащими усами и эспаньолкой. Над Сеной метался весенний ветер, расцветающие каштаны осыпались белыми лепестками, пахло сиренью и акацией. Немецкий патруль у вокзала с сомнением посмотрел на старика, но не остановил его.

Это был Поль Ланжевен, третий год томившийся в ссылке.

Из парижского поезда вышел высокий худощавый человек с портфелем. Ланжевен обнял его:

—   Фред, что случилось? Твоя записка взволновала меня... Почему ты приехал?

—   Поговорим дома, учитель.

Ланжевен жил в доме торговца скотом Ферне. Хозяин в своё время бежал на юг Франции, оставив квартиру в пользование Ланжевену. Старый физик с больной женой занимал часть разграбленного немцами особняка. Жолио поздоровался с лежавшей в постели женой Ланжевена, присел к столу. Ланжевен с сочувствием смотрел на ученика. Фреду в Париже было не лучше, чем ему в Труа. Жолио осунулся, посерел, щёки ввалились. Но говорил он с прежней живостью, большие глаза, полуприкрытые тяжёлыми веками, смотрели разом и ласково, и настороженно.

—   Вам надо бежать в Швейцарию, учитель. Сведения мои точны: вас собираются увезти в концлагерь. Это гибель. Я привёз фальшивые документы, деньги. На границе вас ждут.

Ланжевен печально размышлял, подперев голову ладонью. Да, конечно, концлагерь для человека его возраста — быстрая смерть. Где-то в немецком концлагере томится его дочь Елена. Её мужа, молодого физика Жака Соломона, нацисты расстреляли. Сколько уничтожено чудесных людей, сколько брошено в концлагеря! Стоит ли цепляться за жизнь? Во Франции коммунистов называют «партией расстрелянных». Имеет ли он право искать для себя иной участи, чем участь тысяч мужественных борцов, погибших за свободу? Открыто призвать к борьбе — и заплатить жизнью! Прекрасен удел борца!

—   Вы нужны Франции! — настаивал Жолио.— Я говорю не от своего имени, ваш побег решён французским Сопротивлением.

Больная жена присоединила свои уговоры, Ланжевен сдался. Жолио, быстро заполняя бумаги, спросил, чем занимался Ланжевен в последние месяцы. Ланжевен хмуро усмехнулся в колючие усы:

—   Кое-какие работы по ионизации газов. После войны людям пригодится. А ты по-прежнему — биология?..

—  Да, воздействие радиоактивных веществ на живую клетку.

—   А Халбан, Коварски, Оже, Герон, Перрен?

Жолио, улыбаясь, высоко поднял брови.

— Вероятно, атомная взрывчатка, новые виды энергии... Заканчивают с американцами то, что мы начинали в Париже...

—   Урановая цепная реакция, урановая бомба,— задумчиво повторил Ланжевен.— Если бы Коллеж де Франс не захватили немцы, ты, вероятно, завершил бы те свои работы...

—   Немцам и наша сегодняшняя работа доставляет немало хлопот.

— Ты собираешься возвратиться в Коллеж де Франс? Улыбка сползла с лица Жолио. Он положил руку на стол, сжал её в кулак.

—  Я ухожу в подполье. Борьба скоро перенесётся на улицы.

—  А дети, Фред? Ирен в Париже?

—   Ирен с детьми уже в Швейцарии.— Жолио встал.— Я уезжаю ночным поездом. Счастливого вызволения, учитель!

На другой день в Коллеж де Франс поползли слухи, что Жолио арестован.

Его кабинет весь день стоял запертым, на звонки домой никто не откликался. Гестаповцы произвели обыск в лаборатории. Встревоженные сотрудники шушукались в коридорах. Директор Коллеж де Франс пригласил Савеля, ближайшего сотрудника Жолио, и, опасливо покосившись на телефон, прошептал:

—  Савель, знаете, где ваш шеф?

—   Неужели и вправду арестован? — с волнением спросил Савель.

—  Успел бежать! — радостно шептал директор.— Он скрылся вместе с Ланжевеном в Швейцарии. Его видели в Цюрихе, сведения точные, от самих немцев!

Успокоенный Савель шепнул кое-кому, что Жолио в Швейцарии, те передали дальше — гомонящий институт понемногу успокоился.

Вечером Савель, возвратившись   к   себе   домой, обнаружил спящего на диване Жолио. Савель разделся, поставил на стол еду, бутылку вина, потом разбудил Жолио.