Прометей раскованный - Страница 43

—   Циклотрон — военная добыча? — возмутился Жолио.— Разве это артиллерийское орудие? Или самолёт? Двадцать семь тонн сложнейших механизмов и приборов, филигранные подгонки...

—   В Германии достаточно специалистов, которые могут с успехом демонтировать и смонтировать на другом месте любые сложные механизмы,— безапелляционно указал гестаповец. Он добавил: — Впрочем, этот вопрос вне моей компетенции. На днях к вам приедет авторитетная комиссия высокопоставленных чиновников и учёных рейха, она решит судьбу циклотрона.

Вскоре в Коллеж де Франс появилась группа немецких учёных. Жолио, вышедший им навстречу, испытал новое потрясение. Впереди, в генеральской форме, вышагивал Эрих Шуман, руководитель группы. Жолио не знал его, но многое слышал о нём. Дальний родственник композитора Шумана, музыкант, как и его великий предок, но сочинявший одни военные марши, профессор физики и руководитель исследовательских работ, Шуман был важной шишкой в фашистской научной иерархии и полным нулём в науке. А за ним, в таком же военном мундире, шествовал Курт Дибнер, тоже физик и тоже важная фигура, в больших очках, закрывавших добрую треть отнюдь не арийского лица, с коварной улыбкой и хитро поблёскивающими умными раскосыми глазами.

Но не на них уставился Жолио в охватившем его вдруг ошеломлении. Позади двух генералов скромно двигался хорошо знакомый ему человек, его бывший сотрудник, его бывший друг — Вольфганг Гентнер! Он вежливо поклонился Жолио, тот едва собрал силы, чтоб ответить таким же поклоном. Немцы знали, кого привезти в Париж! Если и существовал в Германии учёный, способный демонтировать и снова собрать циклотрон, то только этот, ныне гейдельбергский профессор,— Гентнер сам недавно устанавливал парижский циклотрон, он знал в нём каждую прокладку, каждый провод, каждый винт! Жолио сразу понял, чем грозит ему неожиданное появление Гентнера.

А Шуман разыгрывал перед всеми заранее расписанную комедию уважения к Жолио. Если Вальтер Боте недавно надменно третировал французских учёных, то этот высокопарно расписывал заслуги Жолио в науке. Он демонстрировал сотрудникам института, что немецкие учёные, несмотря на их всеми признанное превосходство, могут оценить и достижения своих менее значительных зарубежных коллег.

С особым вниманием Шуман осматривал циклотрон. Он похвалил массивный механизм и выразил надежду, что с его помощью будут совершены ещё многие важные открытия, независимо, здесь ли ему предстоит оставаться или он перекочует в один из немецких университетов.

Жолио пригласил комиссию в свой кабинет. По дороге Гентнер шепнул Жолио:

—   Как обычно, в шесть часов вечера, на бульваре Сен-Мишель.

В кабинете Шуман заговорил по-иному. Сцена «обольщения» закончилась. Разговор стал походить не на чествование заслуг собрата, а на допрос пленника. Шумана интересовали уран и тяжёлая вода. Показания Жолио в гестапо немецких учёных не удовлетворили. И Шуман и Дибнер ознакомились с отчётами Жолио и ставили вопросы по существу исследований. Дибнер вдавался в тонкие детали проводившихся в Коллеж де Франс экспериментов — этот монголоидный ариец превосходно разбирался в научном значении французских работ.

—   Как решим с циклотроном? — поинтересовался Жолио.

— Это зависит от того, к какому мы придём соглашению с вами. Мнение профессора Гентнера по данной проблеме будет решающим,— ответил генерал, вставая.

Он вышел первый. В дверях он громко сказал молчаливому Гентнеру:

—   Жолио неискренен. Уверен, что и уран, и тяжёлая вода вывезены в Северную Африку, чтобы наладить там исследования. Нужно будет послать туда специальную миссию.

После ухода немцев Жолио долго сидел в кабинете, погружённый в невесёлые раздумья. Гентнер назначил тайное свидание — в том кафе, где они не раз сидели, в обычный их час. Как ему держаться с бывшим другом? Какую меру откровенности можно себе разрешить?

Жолио пришёл на условленное место раньше и занял уединённый столик. Вскоре появился и Гентнер.

—   Задавайте вопросы, Фредерик,— сказал он, усаживаясь напротив.

Он говорил непринуждённо и дружески, как будто и не было войны, разделившей их народы, и оккупации Парижа.

—   Я жду ваших разъяснений,— отпарировал Жолио.

—  Я начну с того,— невозмутимо сказал Гентнер,— что устанавливаю важный факт: Фредерик Жолио не изменил своих политических убеждений. Он по-прежнему ненавидит фашизм и любит свою прекрасную Францию. Нынешние немецкие завоевания внушают ему отвращение.

Жолио через силу усмехнулся:

—   Неплохой материал для доноса в гестапо.

—   Я добавлю ещё материала для доноса,— спокойно продолжал Гентнер.— Я устанавливаю второй важный факт: война не изменила политические вгляды Гентнера. Он по-прежнему такой же друг Франции, такой же в душе враг гитлеровского режима. Теперь я ставлю вопрос: поколеблено ли наше прежнее взаимное доверие?

—   Мой ответ — нет! — поспешно сказал Жолио.

—   Благодарю вас, Фредерик. Мой ответ на этот вопрос такой же. Можно идти дальше. Меня вызвали из Гейделъберга для демонтажа циклотрона, если мы не найдём с вами общего языка. А если такой язык будет найден, я должен остаться в Париже в качестве немецкого директора Коллеж де Франс и возглавить наши общие исследования. От вас зависит, Фредерик, приму ли я назначение в Париж.

—   Я буду просить вас об этом, Вольфганг!

—   Хорошо. Я принимаю вашу просьбу. Ставьте свои условия.

— Только мирные темы! — твёрдо сказал Жолио.— Вы меня понимаете, Вольфганг? Ни при каких условиях лаборатории Коллеж де Франс не должны использоваться для военных целей.

Гентнер на обратной стороне меню стал набрасывать темы научных работ. В длинном списке, заполнившем весь листок, не было ни одного военного вопроса. Гентнер спрятал листок в бумажник.

—   Думаю, мне удастся убедить Шумана с Дибнером, что военные проблемы в Париже изучать не надо. Припугну, что отсюда может легче произойти утечка секретной информации,— это подействует. А что до циклотрона, то моё заключение будет такое: демонтаж его немыслим без серьёзных повреждений, пользоваться им можно лишь на его теперешнем месте.

Хромоногий лорд Эрл Суффолк со смаком выругался, когда явился на новое место стоянки «Брумпарка» и не нашёл на борту Жолио. Он громко проклинал и немцев, устроивших воздушными налётами дикую неразбериху в порту, и себя, что так опрометчиво покинул Жолио. Кому не известно, что великие учёные — самые нерасторопные люди на земле? Нет сомнения, что именно в эту минуту Жолио слоняется в противоположном районе порта и с тоской допытывается у мятущихся беглецов, не видали ли они небольшого пароходика, чёрного, ржавого, с двумя трубами, с английским флагом на мачте! Нет, но какого же он, Суффолк, свалял дурака! Надо было взять Жолио под руку и больше не отпускать, вот как надо было действовать!

Халбан и Коварски прервали его сетования просьбой отпустить их на берег до отхода — они постараются отыскать Жолио в толпе.

Суффолк сурово посмотрел на них и буркнул:

—   Разрешение может дать лишь капитан. Спросите у него.

— А он не откажет? — осведомился Халбан.— Может быть, нужно ваше ходатайство?

—   Безусловно откажет. И моё ходатайство не поможет. Нет, что за люди! Думают, что их увидит человек, который не сумел разглядеть такую мелочь, как пароход!

Суффолк взошёл на мостик и, крича в мегафон, указывал, куда какой груз укладывать. В толчее и сутолоке он чувствовал себя, как рыба в воде. Он был, по собственному признанию, рождён для «борьбы со стихиями» — морскими и человеческими. Морские бури он испытал на всех широтах. Сын английского лорда, в детстве бежавший из дому в моряки, он прошёл все морские должности — был и юнгой, и матросом, и корабельным плотником, и боцманом, и штурманом — и нигде не терялся. Сегодня ему поручили спасти от нацистов двадцать пять французских учёных, груз тяжёлой воды и партию технических алмазов стоимостью в 2,5 миллиона фунтов стерлингов, и он деятельно спасал.