Проклятый и родной (СИ) - Страница 14

Так или иначе, третьей встрече с охотником случиться не суждено. Одинсон по собственной воле рвался в объятия смерти, Локи понимал его устремлённость, даже немного завидовал, потому и не стал мешать.

========== Глава 4 ==========

Локи намеренно отказывался слушать ветер. Не его беда, что охотник отправился на встречу со смертью. Одинсон казался волевым и сильным человеком, в частности, устремлённым и упрямым, его повторный визит вместе с Вольштаггом доказал это. Лафейсон отпустил его второй раз наперекор Эросу, и тот несколько дней подряд всем своим видом показывал, как презирает колдуна за его решение.

— Он всё равно сбежал бы, ты ведь видел, он неспроста притих, — старался наладить контакт со зверем Локи. — Я поступил честно, отпустил его.

Эрос подскочил с лавки, прошёлся по избе и стал карябать дверь когтями.

— Может, хватит уже, — развёл руками хозяин дома. — Подулся — и будет. Сколько раз тебе повторять: он боится меня, несмотря на свою хвалёную силу и веру в себя, или во что он там ещё верит.

Кот не слушал, настойчиво шкрябал дверь когтями, вытянувшись во весь свой рост. Ему было всё равно, что Локи оправдывался перед ним. Шанс был упущен, и обратно его не воротишь.

— Я знаю, что ему угрожает опасность, — зло выпалил колдун. — Но это ничего не меняет. Пускай разбирается сам, я…

Локи замолчал, поскольку уставший его слушать Эрос испарился. Локи ненавидел, когда кот так делал: исчезал, игнорируя его. Он был уверен, что поступил верно, охотнику невыносимо было находиться в колдовском доме, отвратительно вспоминать, что он заставил его сделать против воли, и, скорее, Тор выберет смерть, чем второй раз доставит ему удовольствие. Локи предпочёл не портить впечатление от их греховной игры, к тому же запретные ласки охотника вдохновили на создание идеального любовника, который делал только то, что от него хотели.

Лафейсон закрыл ментальный канал со всем внешним миром, и, хотя ветер настойчиво доносил до него тревожные слухи, все эти навязчивые шепотки разбивались о мощный щит колдуна. Он не хотел ничего знать о Торе и его судьбе. Ложась в постель каждую ночь, он вызывал двойника и, вдоволь насладившись подвластным охотником, проваливался в глубокий сладкий сон.

Минула неделя после визита незваных гостей, и впервые за это время Эрос сам пошёл на контакт, заскочил на постель, когда Локи уже укладывался спать. Колдун не стал как-то это комментировать, лишь погладил зверя по голове и, слушая лёгкое мурчание, силой мысли затушил свечу. Закрывая глаза, Лафейсон вздохнул — помирились. Теперь всё будет, как прежде.

Локи проваливался в мутный сон, слушая, как Эрос мурлычет, только с каждой секундой звуки, призванные показать умиротворение животного, перерастали в отчётливый звон, странный металлический лязг. Колдун слышал свист, мычание, звон, снова свист, хрип и скрежет. Так знакомо и так ненавистно. Тьма рассеялась, и спящему разуму открылась просторная подземная камера, стоны и крики накатывали извне, а перед взором был узник. Локи хотел проснуться, отчаянно этого желал, столь омерзительна была картина пытки.

— Ну, что? — вальяжно поинтересовался высокий важный муж в дорогом тёмно-синем сюртуке, его пшеничные волосы переливались в свете факелов. Холёный вид, презрительная усмешка. Он кругом обошёл сгорбившегося на полу у его ног человека, скованного и изуродованного. — Если так пойдёт, его имя станет последним, что ты скажешь перед смертью, ведь всё равно скажешь, не противься, Одинсон.

— …на па…шол ты! — невнятно булькнул в ответ узник.

Тор был скован и повержен, на нём не было живого места, руки были вывернуты и сцеплены кандалами над головой. Правая рука была сломана и выгнута неестественным образом, светлые волосы были выпачканы в его собственной крови, местами вырваны, местами подпалены, спина была изрезана в лоскуты.

Фандрал сорвался с места и брезгливо схватил Тора за волосы — к счастью, на руках были перчатки, — натянул, заставляя того откинуть голову назад. Один глаз у охотника был выбит, кровь всё ещё сочилась из пустой глазницы, губы обугленные и чёрные, не было нескольких зубов — омерзительная картина. Фандрал презрительно скривился, а узник зашипел и вздрогнул. Всё его тело — средоточие боли.

— Одинсон, мне тебя даже жалко, — усмехнулся в лицо смертнику палач. — Просто скажи имя колдуна, и я наконец убью тебя, или хочешь ещё повеселиться?

Тор равнодушно взирал одним глазом на своего мучителя и, набравшись мужества, плюнул ему в лицо смесью слюны и крови, ведь знал: за это его снова ждала кара. Фандрал отшатнулся, кто-то из помощников протянул ему платок, другой пнул Тора тяжёлым сапогом в грудь — в которой уже раз. Одинсон захрипел и закашлял, снова повиснув на цепях, вздрагивал, трясся и, казалось, смеялся.

Это было лишь подобие смеха, какое Тор мог сейчас изобразить, смех его был жалок, как и он сам. Никто и не догадался бы, что это был смех сквозь слёзы боли. Одинсон попал в ловушку, но сейчас в последние — а он надеялся, что это последние часы его жизни, — он думал, что поступил правильно, по чести. Впервые за долгие годы череды таких же вот издевательств над колдунами он сам на собственной шкуре испытал боль, троекратно превышающую ту, которую наносил.

— Может, раскалённый свинец? — предложил один из помощников Фандрала.

«Да хоть кол в задницу! — отчаянно думал охотник. — Главное, Сартас в безопасности. И Локи тоже. Что бы вы ни сделали, я не назову его имя».

Одинсон зарёкся и пообещал самому себе: что бы ни случилось, никто не узнает, куда вместе с Вольштаггом они отправились. Если даже своему дружку Фандралу орденовец не сказал о цели поездки, значит, не доверял никому свою добычу, сам хотел насладиться непокорным колдуном.

«А вот хрен вам всем! — победно гремело в голове Тора и уже у кромки сознания: — Он мой… только мой».

— Нет, — раздражённо отозвался Фандрал. — Как же он будет говорить, если свинец ему в рот залить? Идиот! Мне нужно имя колдуна и место его положения. Кажется, я знаю, что поможет, противно, конечно, но что поделать. Одинсон, я думаю, тебе понравится.

Крики из соседних камер заставили Тора снова вздрогнуть, и, если Одинсон ещё надеялся умереть гордо, после слов Фандрала у него не осталось на это никаких надежд.

— Итак! Признавайтесь, кто из вас хочет хорошенько засадить этому красавчику в задницу, мне кажется, он давно этого ждёт, — Фандрал расхохотался в голос: он развяжет пленнику язык, и не таких заставлял говорить. Он отомстит за друга и преподаст этому ублюдку урок, пусть и посмертный. — А с другой стороны, давайте-ка пустим его по кругу, хочу, чтобы каждый из вас поимел эту шавку. Приступайте!

Тор забился в своих путах. Сломанную руку он уже не чувствовал, словно её отсекли, осталась лишь тянущая боль в плече, он потерял глаз, были отбиты все органы, какие можно было отбить металлическими носами тяжёлых сапог, — он вынесет и того больше. Всё что угодно, только не это! Он отдаст второй глаз и язык, пусть ему вырвут сердце заживо, сожгут, но только не это. Фандрал довольно рассмеялся, чувствуя, как Тор загнанным зверем забился в путах, когда его стали обступать со всех сторон, он кричал и дёргался, но разве это ему могло помочь. Одинсон бессильно повис на цепях, когда по бедру полоснули ножом, кто-то стал сдирать штаны, в мгновение ока он оказался полностью обнажённым.

— Ну, давайте же, не томите меня! — приказал Фандрал.

Тор почувствовал стальную хватку медвежьих лапищ на бёдрах и закричал, что было воздуха в лёгких. Охотник знал, что заслужил боль и унижение, но только не такое. Бог оставил его на волю злодейке-судьбе, а может, и не было бога — лишь иллюзия высшей справедливости, всё это лишь фантазия глупцов, верящих в высшие силы. А как же дьявол? Если не было бога, значит, и дьявола тоже не было. Тогда на кого уповать в час, когда не было больше сил на сопротивление, когда жаждешь жить и ненавидишь себя за слабость — страх перед смертью?

Тора смачно шлёпнули по заднице, кто-то нещадно сжал ему яйца, гогот мучителей доносился сверху и сбоку. Одинсон зажмурился, когда почувствовал влажное и горячее у заднего прохода, и вдруг понял, решил для себя, что дьявол уж точно существовал. Сейчас ему сложно было собраться с мыслями, но он попытался восстановить в памяти гостеприимный дом, ласкового кота и жгучего брюнета. Последнее, что он хотел помнить, и в миг смерти пусть эта картина стоит перед глазами, — его улыбка, тёплая, искренняя улыбка чернокнижника.