Проклятый берег - Страница 2

Предложение, которое Чурбан сделал Турецкому Султану, состояло в следующем: он готов сдать ему напрокат свои брюки по тарифу, установленному для такси – 1 франк 45 сантимов в час или оптом, за весь вечер, 7 франков и ужин на двоих.

– Дорогой, – ответил Турок, закуривая. – Можешь получить четыре франка и то, если добавишь рубашку.

О рубашке Чурбана мы распространяться лучше не будем. Просьбу Турецкого Султана смог бы понять только тот, у кого нет вообще никакой рубашки.

– Если дашь восемь франков, могу добавить и рубашку, а не хочешь – не надо.

После короткой, но проходившей в довольно резких тонах дискуссии они сошлись на шести франках сорока сантимах. Чурбан отдал брюки и почти всю рубашку. Один рукав оторвался, он сунул его в карман пиджака. Брюки оказались удивительно широкими и короткими.

Турецкий Султан поспешил на берег.

Мы уселись на палубе и начали терпеливо ждать. Чурбан сидел, завернувшись в скатерть, словно вождь племени.

– Ты уверен, что Турок вернется? – спросил я.

– Голову могу дать на отсечение.

– Такой он честный?

– Да нет, не то чтобы… – задумчиво протянул Чурбан. – Но все-таки он вернется. У него здесь жилье, а это поважнее, чем брюки.

Как ни печально, но иногда ошибаются и такие умные люди, как Чурбан Хопкинс. Начало смеркаться, шум оранского порта понемногу стихал, а Султан все не возвращался. Чурбан раздраженно посмотрел на окутывающую его тело скатерть. Сейчас она слишком сильно пробуждала в человеке воспоминания о накрытом столе.

– Уж не стряслось ли с ним чего-нибудь? – угрюмо пробормотал Чурбан.

– Гм… если он попробовал раздобыть денег и засыпался, так, может, уже и сидит…

– Это в моих-то брюках! – с горечью воскликнул Хопкинс.

Вскоре на потемневшем небе вспыхнули звезды, взошла луна, а по набережной прошел, громыхая коваными ботинками, военный патруль.

– Не идет, сволочь.

– Может, скоро придет.

– А! Этот подлец решил отказаться от постоянного жилья. Да мне не из-за брюк обидно. Костюм человек как-нибудь да раздобудет, а вот честь. Турецкий Султан украл мои брюки. Я со многими мерзавцами знаком – и с тобою мы друзья – но ни разу еще так не разочаровывался… Чертовски обидно.

– Ну, а что нам теперь делать? – спросил я.

– Не горюй, старина, – ответил мой друг. Он продолжал сидеть, напоминая какой-то странный гибрид индейского вождя и кухонного стола. – В конце концов, жизнь продолжается и не вечно я буду сидеть здесь, завернувшись в эту скатерть. За городом в пустой цистерне живут мои старые друзья. Ты отправишься к ним и принесешь мне какие-нибудь штаны.

– Но, может, Султан все-таки вернется…

– Нет. Я навеки потерял брюки и хорошего друга. Брюк мне жалко. Я их всего семь лет носил. Ну, да все равно – не одежда красит человека. Похожу в чем-нибудь похуже.

Если бы вы видели брюки Чурбана Хопкинса, то подняли бы сейчас шляпу перед непритязательностью этого человека.

– Но… если бы ты занял мне свои брюки, – сказал Хопкинс, – я бы через полчаса вернулся с одеждой.

Мне эта идея не понравилась.

– Слушай… я предпочел бы, чтобы у меня остался и друг, и брюки…

– Короче говоря, ты не доверяешь мне? – сказал он с холодной, режущей, как нож, насмешкой. – Именно ты, с которым я отсидел два года в Синг-Синге? Тот, с которым я делил горький хлеб неволи.

– Чурбан, мне самому больно, но не могу я вот так сидеть голым, завернувшись в скатерть…

Послышался топот ног по сходням, и на палубе появился босой парнишка с конвертом в руке.

– Меня один сумасшедший прислал, – сказал парнишка. – На него все глаза пялят, потому что он одет в какую-то слоновью шкуру до колен… Полиция даже народ начала разгонять, чтоб за ним не бегал…

По этому описанию я сразу узнал Турецкого Султана в штанах Хопкинса.

– Что он просил сказать?

– Он велел мне идти с ним в лавку старьевщика и там обменял свои штаны на красные, мусульманские шаровары.

Чурбан так и подпрыгнул.

– Что?!

– Да. Он их обменял. Сначала сказал, что заплатит за товары, а, когда надел их, сильно поругался с продавцом и не дал денег… Потом он написал эту записку и сказал, чтобы я отнес ее сюда и вы мне тогда дадите пять франков и еще выпивкой угостите…

Мы его наскоро угостили пинком в зад, а потом распечатали конверт.

Вот что писал Турецкий Султан: «Ребяты!

Ничего не поделаиш. Пришлос вас обмануть. Все одно с баржы нада смыватса. Потому тут нечысто. В трюм принесли большой яшчик. Я думал может там есть чего украст. Они ушли а я посматрел: что там. В яшчике лежит труп. Плохое дело. Смывайтес! и Вы тоже. Из за полиции. Очень извиняюс. И желаю удачи.

Туррок.»

Паршивая ситуация. Оказывается, в трюме лежит труп.

– Шпарь бегом, – сказал Чурбан. – Если через час не вернешься, я прыгну в воду, а там уж лучше утонуть, чем на берег без штанов выбраться.

Вообще-то, учитывая отчаянное положение, в котором оказался Турецкий Султан, поведение его понять можно, но все равно с его стороны было подлостью оставить нас с трупом.

– Иду…

– Дойдешь до авеню Маршала Жофра, а оттуда надо по шоссе добраться до кладбища. За ним будут цистерны.

– Ясно.

– Возле почты стоянка машин – если б угнать какую-нибудь, получилось бы быстрее всего.

Я возмущенно ответил:

– Что? В день Марты?!

– Да, верно. Ты же на этом чокнутый… Ладно, как хочешь, только поспеши.

Я бегом сбежал по сходням.

Среди стоявших за кладбищем цистерн я довольно быстро нашел жилище моих друзей. Они – Альфонс Ничейный и два его постоянных компаньона – были как раз дома. Об Альфонсе Ничейном достаточно сказать, что выслан на вечные времена он был уже из любой страны земного шара, так что давно уже мог пребывать на нашей планете только подпольно. Главным образом – ночью. Если верить Чурбану, он был датчанином, один гватемальский торговец наркотиками клялся, что это испанец, а сам Альфонс гордо утверждал, что он – «человек без родины», потому что пришел на свет в какой-то туземной деревушке неподалеку от Коломбо, а родители его не были внесены в списки граждан какого бы то ни было государства.

Крестили его на армянском пароходе, но само-то это государство успело к этому времени исчезнуть. По мнению полицейских экспертов, его в целях исправления вообще следовало бы убрать на какую-нибудь другую планету.

Парень он был красивый, с немного девичьим лицом. Очень изящный, с благородной внешностью и по-настоящему воспитанный.

Ножом, однако, редко кто умел пользоваться так, как он, и один капрал в Суэце после полученного несколько лет назад удара до сих пор так дергает плечом, что о нем даже писали в специальном медицинском журнале.

Альфонс и два его товарища устроились в цистерне совсем по-домашнему. Перед отъездом бродячего цирка они, не пожалев трудов, но зато с малыми затратами приобрели занавес и покрыли им холодные камни. Спали все трое на раме от грузовика.

– Что нового, Копыто?

– Чурбан Хопкинс сидит на барже, завернутый до пят в скатерть, и очень ждет вас.

Я рассказал ему нашу грустную историю. Альфонс негромко чертыхнулся. Его товарищи выругались громко. Попался бы им только сейчас Турецкий Султан!

– Дайте поскорее какую-нибудь одежку, – поторопил я.

– Ты что? Может, мы похожи на кинозвезд? У кого это из нас водится лишняя одежда?

– Но ведь нельзя же, чтобы Хопкинс так и состарился, завернутый в скатерть!

– Этого и мы не хотим. Придется костюм у кого-нибудь позаимствовать.

– Ребята! – заметил я. – Надо будет сделать это по-честному, потому что сегодня именины моей матери.

– Ладно! Подпоим кого-нибудь, – сказал один из постоянных компаньонов Альфонса, а другой возразил, что дешевле обойдется хорошенько стукнуть этого кого-нибудь.