Проклятые вечностью (СИ) - Страница 135

– Да, дитя…

– Я раскаиваюсь в убийстве невинного ребенка! – выдохнула она. Если бы принцесса не была столь погружена в собственные переживания, она непременно заметила, что вздох облегчения вырвался из груди Дракулы, облокотившегося на столешницу, чтобы не потерять равновесия. Эти слова были для него желанней самых красивых любовных клятв, ибо за ними скрывались не лицемерные посулы, то были истинные чувства – сознательное решение возлюбленной быть с ним даже в самой глубокой преисподней. Несмотря на всю трагичность происходящего, он не мог воспринимать случившееся иначе, как благословением небес. Впервые за века граф вознёс искреннюю молитву Создателю, чувствуя, как за спиной вырастают крылья.

– Это все? – произнес Адониэль, испытующе глядя на нее.

– Да, – кивнула Анна, переступая грань между мирами.

– А в чем хочешь покаяться ты? – ангел перевел взгляд на Селин, стоявшую рядом с принцессой. Вампирша давно приняла свою темную сущность, сумела обуздать кровавую жажду, питаясь, не убивая своих жертв, хотя всякое случалось за вечность в ночи́. Она не желала каяться в своей природе, но душу ей тянул другой грех, и имя ему – предательство. До сих пор она не могла простить себе своего позорного бегства. Виктор, сколь бы гнусен не был его поступок, заменил ей отца, а она бросила его ради помощи оборотню и злейшему врагу их клана. Она предала не только старейшину, она предала свой клан, ведь за грех Виктора наказание понесут все.

– Предательство! – вставая подле Анны, произнесла вампирша.

Адониэль перевел глаза на Ван Хелсинга, у которого от злости на «брата» перехватило дыхание. Они оба были приближены к Творцу, веками стояли подле его небесного трона, ожидая распоряжений, а теперь он был вынужден выворачивать душу перед тем, кому меньше всего желал открывать свои тайны. Ангельская братия была не столь непогрешимой, как принято считать: серафимы никогда не были друзьями архангелов – так исторически повелось и продолжалось по сей день. В небесной иерархии они принадлежали к разным чинам, ибо первые восхваляли деяния Господа, а вторые с мечом в руках охраняли его царствие. Воины и приближенные, чиновники, властителя Вселенной, – две небесные касты, никогда не питавшие особой симпатии друг другу.

– Гавриил, – не без удовольствия произнес ангел, – в чем желаешь исповедаться ты?

– Неповиновение! – скрипя зубами, произнес охотник. Самый страшный грех для ангела – это ослушаться воли Господа. Ван Хелсинг это знал: знал, что именно неповиновение было истинным корнем всех его бед, именно поэтому его отлучили от небес, лишив памяти и прошлого, но пришло время расставить все на свои места. Пускай Гэбриэл стал смертным, но в нем живет ангельский дух – это была единственная ипостась, которую он желал принять. Выбор был сделан, карты розданы, осталось разыграть партию.

– Пусть так, – сверкнул глазами серафим, – проходи! Интересно узнать, о чем же жалеет сын самого Люцифера, сына утренней зари.

Отступать было поздно, да и некуда. Раскаивался ли Дракула в реках крови, что пролил он в смертной жизни и бессмертии? Нет! Раскаивался ли он в том, что обрек на адские муки сотни душ обращенных им вампиров? Нет! Раскаивался ли он в том, что посвятил вечность мести, желая искоренить собственный род? Нет! Жалел ли он о жизни, полной похоти и разврата? О гневе, захлестнувшем душу? О тщеславии, затопившем его в океане порока? Нет! За века он совершил столько грехов, что счет им был давно потерян, и все же, он должен был покаяться. Взглянув на Анну, отказавшуюся от своего прошлого ради того, чтобы быть с ним, он понял, что должен ответить ей не меньшей жертвой. Не потому, что должен оплатить долг; не потому, что это было правильно, а потому, что этот выбор сделало его сердце. Прелесть прошлого в том, что оно остается в прошлом. Нельзя позволять ему врываться в настоящее, отравляя разум. Пришло время его отпустить! Навсегда! Отныне и во веки веков прошлое станет для него лишь воспоминанием, а не смыслом существования.

– Я каюсь в кровосмесительной связи, что породила вековую войну, разрушившую мою семью! – произнес граф, поймав на себе не верящий взгляд охотника. Гэбриэл готов был услышать что угодно, но не это! Видимо, его удивление было столь сильно, что не ускользнуло от Селин, метнувшей в его сторону разгневанный взор.

– Ты готов отпустить Изабеллу? – не сдержавшись, произнес Ван Хелсинг.

– Я отпускаю Изабеллу! – становясь подле Анны, произнес вампир. – Пусть ее душа покоится с миром, найдя пристанище в лучшем из миров.

– Ваш путь лежит сквозь долину скорби, на вершину горы Благочестия. Там, если Создателю будет угодно, вы сумеете найти выход и вернетесь к отправной точке вашего путешествия, – вослед им проговорил Адониэль, закрывая за ними врата.

***

Дорога в Ватикан пролегала сквозь сосновые леса, усыпавшие отроги Трансильванских Альп. Узкая горная тропа, змейкой огибающая хребты, то спускалась в низины, сокрытые белесым туманом, то взмывала к облакам, открывая вид на далекую и пустынную равнину и расстилающуюся у подножия деревушку, издалека казавшуюся обителью покоя.

Укрытые снежными шапками крыши серебрились в ночи́, создавая поистине волшебную атмосферу; лунная дорожка, отражаясь от ледяного наста, поднималась в небеса, заставляя вспомнить легенды о рождении древних богов. Это было ни с чем несравнимое ощущение, заставляющее затаить дыхание в предвкушении чего-то необычного. Кое-где из окон пробивалось мерцающее свечение огня, ставшее для уставшего путника маяком, влекущим его в эту сказочную страну, не имеющую никакого отношения к разворачивающейся вокруг нее бойне.

С каждым шагом Карл все больше задумывался о мягкой кровати, вкусной снеди и горячей ванне в придорожной гостинице, чувствуя, как от сладостного предвкушения во рту скапливается слюна. Какого же было удивление послушника, когда у таверны его не встретил мальчишка-конюший и куча детворы, ожидавшей уставших путников в надежде заполучить несколько медяков. В тот же миг душу обуяли дурные предчувствия, завладевшие всем его существом. Вооружившись серебряными кольями, мужчина с опаской проник внутрь трактира. Покосившаяся дверь предательски скрипнула, впуская в помещение ветер, закруживший в безумном танце сухие листья и снежинки, угрожающе хлопая калиткой. Вскоре глаза привыкли к мраку, царившему вокруг, и Карл, спотыкаясь о перевернутую мебель, все же смог найти огарок свечи, вспыхнувший во тьме, как предвестник грядущей катастрофы.

– Матерь Божья, – прохрипел послушник, дрожащей рукой поднимая свечу. От охватившего его страха, казалось, заледенела даже душа, кровь застыла в венах, а сердце остановилось, разбившись о каменный пол. Карл помнил эту деревеньку: они с Ван Хелсингом останавливались здесь по пути в Васерию. Он помнил сердобольную тучную хозяйку, угощавшую их крепким элем; помнил ее дочку тринадцати лет, сновавшую с огромным подносом между столами, разнося тушеные овощи и запечённое мясо; помнил завсегдатаев этого местечка, по вечерам приходящих сюда, чтобы обсудить последние новости. Каждое лицо казалось ему удивительно знакомым и даже близким, а теперь все они замертво лежали перед ним, глядя на него мертвыми глазами, в которых застыл неописуемый ужас.

Кругом царила смерть и разруха. Десятки обескровленных трупов с разорванными глотками усеяли пол, не успевшие застыть лужи крови растекались по каменным плитам, как свидетельства разразившейся здесь трагедии – поистине устрашающая картина. Дрожа, как осиновый лист, монах поднялся в гостиницу на втором этаже, желая отыскать выживших, но зрелище наверху было куда более устрашающим: окровавленные простыни, залитые кровью стены, разорванные в клочья тела. Несколько часов назад здесь происходила кровавая вакханалия, преддверием которой стала жуткая оргия. Большего надругательства над природой и религией сложно было даже вообразить.

Осенив себя крестом, послушник осмелился пройти в ванную комнату. Приоткрыв дверь, он в ужасе отскочил в сторону, увидев изуродованное тело девушки, наполнившей своей кровью огромную ванну. Ее когда-то прекрасное лицо исказила гримаса боли, глаза помутнели, сделавшись практически бесцветными, а на губах в немом крике застыла последняя печать смерти.