Проклятие мумии, или Камень Семи Звезд - Страница 49

Пока я смотрел на нее, мое сердце наполнилось страхом. Та Маргарет, которую я знал, менялась. В глубине души я неистово молился, чтобы причина этих перемен исчезла как можно скорее. Сильнее, чем когда-либо, мне хотелось, чтобы наш ужасный Эксперимент закончился удачно.

Когда в комнатах все было расставлено согласно требованиям мистера Трелони, он повернулся к нам и молчал до тех пор, пока все не переключили свое внимание на него. Потом он сказал:

— Теперь здесь все готово. Нам осталось лишь дождаться нужного момента, чтобы начать.

Какое-то время все молчали. Первым подал голос доктор Винчестер:

— Когда же настанет нужный момент? Если у вас нет четкой даты, может быть, вы хотя бы приблизительно представляете, когда это случится?

Ответ прозвучал сразу:

— После очень глубоких раздумий я остановился на дате 31 июля!

— Могу ли я узнать, почему вы выбрали именно этот день?

— Царица Тера в большой степени была подвержена мистицизму, — медленно заговорил мистер Трелони, — и существует множество доказательств тому, что, страстно желая восстать из царства мертвых, она, естественно, запланировала свое воскрешение на тот период, когда в силу вступает бог, покровительствующий подобным процессам. Четвертый месяц периода разлива находился под властью Гармохиса, это имя давали Ра, богу Солнца, когда он восходил по утрам, тем самым символизируя пробуждение или воскрешение. Воскрешение физическое. Итак, поскольку этот месяц начинается по нашему календарю 25 июля, его седьмой день приходится на 31 июля. Мы можем не сомневаться в том, что мистически настроенная царица из всех дней выбрала бы именно седьмой или кратный семи. Осмелюсь предположить, что кое-кто из вас удивляется, почему подготовка началась только сейчас. Я отвечу. Мы должны быть полностью готовы, когда настанет нужный час, но и не имело смысла проводить время в бездеятельном ожидании.

Итак, чтобы начать Великий эксперимент, нам оставалось дождаться 31 июля, которое наступало послезавтра.

Из простых вещей мы узнаем о великих. История веков — всего лишь повторение часов. Развитие души — не что иное, как многократное повторение одного мгновения. Ангел-хранитель записывает деяния и поступки своего подопечного в Великую Книгу не яркими красками, его писчее перо не знает других цветов, кроме света и тьмы. Вечному разуму не нужны оттенки. Все мысли, все чувства, все воспоминания, все сомнения, надежды и страхи, все чаяния и все желания будут разложены на составляющие элементы первоосновы и, в конце концов, отнесены к одной из противоположных категорий.

Если бы кому-то захотелось получить миниатюру всей человеческой жизни, куда бы полностью уместились все события, которые только могут выпасть на долю потомка Адама, то история моих переживаний за следующие сорок восемь часов, записанная полностью и откровенно, целиком удовлетворила бы такое желание. Хранитель мог бы как всегда видеть только свет и тень, которыми в конечном итоге можно представить Рай и Ад, поскольку Вера устремлена к самым высоким вершинам Небес, а Сомнение стоит на краю зияющей пропасти Преисподней.

Конечно, в те два дня были светлые моменты: когда от мысли, что Маргарет любит меня, и от ее красоты все сомнения рассеивались, как утренний туман перед рассветом. Но неумолимое течение времени не давало мне покоя. Час, с неотвратимым наступлением которого я смирился, приближался с такой скоростью и уже был так близок, что ощущение неизбежной развязки захватило меня! На кону, возможно, стояла жизнь и смерть всех нас, но мы были к этому готовы. Опасаться стоило лишь нам с Маргарет. Моральный аспект дела, который касался религиозных убеждений, меня не беспокоил, поскольку даже сами эти вопросы и причины, лежащие в их основе, оставались недоступными моему пониманию. Сомнение в успехе Великого эксперимента было обычным для подобного рода предприятий, сулящих огромные возможности. Меня, как человека, чья жизнь проходила в интеллектуальной борьбе, подобного рода сомнения скорее подзадоривали, чем страшили. Что же тогда заставляло меня волноваться, что превращалось в боль, когда мои мысли устремлялись в том направлении?

Я начинал сомневаться в Маргарет!

Что именно в ней вызывало сомнение, я не могу сказать. Это была не ее любовь, не ее честь, не ее правдивость, не доброжелательность или отношение к Эксперименту. Тогда что же?

Она сама!

Маргарет менялась! Последние несколько дней порой я не узнавал ту девушку, с которой познакомился на пикнике и с которой проводил ночи у кровати ее больного отца. Тогда, даже в минуты величайшей печали, беспокойства или страха, она всегда была полна жизненной энергии, четко и ясно отдавала отчет в своих действиях. Теперь же она почти все время была distraite, а иногда впадала в какое-то непонятное состояние, как будто ее разум — само ее естество — покидал ее. Однако в такие моменты ее не оставляла способность созерцать и запоминать. Она понимала и запоминала все, что происходило вокруг нее в тот момент и до того, но ее возвращение в прежнее состояние воспринималось мною так, будто в комнате рядом со мной оказывался совсем другой человек. До отъезда из Лондона ее присутствие всегда доставляло мне величайшее удовольствие. Меня охватывало удивительное ощущение уверенности, которое приходит вместе с пониманием того, что любовь взаимна. Но теперь его место заняло сомнение. Я не мог с уверенностью сказать, что за женщина сейчас рядом со мной: та ли это Маргарет, которую я полюбил с первого взгляда, или же это другая, новая Маргарет, которую я не понимал и чья отчужденность воздвигла незримый барьер между нами. Случались моменты, когда она как будто сбрасывала с себя оковы сна. Тогда, несмотря на то что она обращалась ко мне с милыми и приятными словами, которые я так часто слышал от нее раньше, она была не похожа сама на себя. Казалось, будто она, как попугай, повторяет заученные слова или говорит под диктовку кого-то, кто умеет понимать слова и действия, но не мысли. После нескольких таких моментов мои сомнения уже начали выстраиваться в стену между нами, потому что я больше не мог разговаривать с ней по-прежнему — легко и свободно. С каждым часом мы расходились все дальше и дальше. Если бы не те несколько счастливых минут, когда прежняя милая Маргарет возвращалась ко мне, я не знаю, чем бы это закончилось. Каждый такой момент давал мне возможность начать все с нуля и не позволял окончательно исчезнуть моей любви.

Я бы все отдал, чтобы с кем-нибудь поделиться тем, что творилось в моей душе. Но это было невозможно. Как я мог признаться кому-нибудь, что сомневаюсь в Маргарет, как я мог сказать об этом ее отцу! Как я мог выразить сомнение Маргарет, когда она сама была причиной моих страданий! Я мог только смириться и надеяться. И смирение причиняло меньшую боль, чем надежда.

Я думаю, что время от времени и Маргарет замечала, что между нами растет стена, потому что на исходе первого дня она начала избегать меня; или, может быть, просто стала испытывать неуверенность в моем присутствии? До того она использовала малейшую возможность, чтобы побыть со мной, так же как и я искал ее общества, и теперь любой не использованный шанс причинял боль нам обоим.

В тот день все в доме, казалось, замерло в ожидании. Каждый занимался своей работой или был поглощен своими мыслями. Мы встречались только в столовой, когда собирались, чтобы поесть. Хоть мы и разговаривали, каждый явно думал о своем. Обычной суеты, которую вызывает работа слуг, в доме не было: мистер Трелони предусмотрительно отвел нам три комнаты, так что необходимость в слугах отпала. Столовая была забита разнообразной, заранее приготовленной едой, которой должно было хватить на несколько дней.

Ближе к вечеру я отправился на прогулку. Я хотел пригласить с собой Маргарет, но когда нашел ее, она как раз находилась в том состоянии, когда окружающее было ей безразлично, и поэтому желание быть в ее обществе испарилось, и в горы я отправился один. Злясь на себя, но не в состоянии заглушить чувство недовольства, я в одиночку пробирался по каменистому мысу.