Проклятие для Обреченного (СИ) - Страница 7

Геарат скоро станет названым отцом самого Отшельника, бессердечного халларнского генерала, чье слово весит лишь немного меньше, чем воля самого тирана-императора. Даже если толстяк потехи ради вырежет всех нас, ему за это уже ничего не будет.

В этом новом мире со всеми его странными правилами и порядками есть люди, чьи имена дают право творить все, что заблагорассудится.

Отчим делает лишь одно движение пальцами – и мое тело повисает в воздухе, словно тряпичная кукла. Странно, что я до сих пор жива, потому что уже давно не чувствую пальцев на руках и ногах, и губы охладели до немоты.

Эта жирная свинья стоит прямо передо мной, задрав лоснящуюся лысую с редкими волосками голову. Черты его лица уже плывут перед моим затуманенным взглядом, но в последний момент что-то щелкает в голове и я, собрав остатки сил, все-таки плюю ему в лицо. Прямо между крохотных поросячьих глазок.

Пусть убьет, если пожелает.

И тогда даже воля Тьёрда не спасет их от гнева жрицы, у которой отобрали Избранную жертву. Тот, кто забирает у Трехглавого предназначенную ему кровь, должен заплатить своей.

— Ну… - сквозь зубы хриплю я на последних вдохах. – Убей меня.

Геарат багровеет от злости, сжимает кулак – и я закрываю глаза.

Умирать, оказывается, не так уж и страшно, если альтернатива смерти – потные липкие руки старого хряка.

— Отец! – Дверь в комнату трясется под настырными попытками Намары попасть внутрь. – Император пригласил нас на Зимний костер.

Он словно и не слышит: продолжает выжимать из меня последние крохи жизни, даже не скрывая наслаждения. Противно, что его красное, покрытое пятнами и злобой лицо – последнее, что я увижу перед тем, как перейти в мир праотцов.

— Отец! И эту нищенку тоже!

Геарат морщится, словно получил еще один плевок, мгновение медлит… и разжимает пальцы, позволяя мне кулем упасть на пол.

Зимний костер – единственный праздник, который захватчики решили оставить в своей вере. И этот праздник уже завтра, в самую длинную ночь в году.  

Я мотаю головой, как лошадь, которая учуяла неприятный запах, но не может сдвинуться с места, чтобы уйти подальше от его источника. Жадно глотаю воздух, хоть каждый вдох стоит неимоверной боли в горле, как будто я протискиваюсь сквозь терновые заросли.

Пока пытаюсь собраться с мыслями, на лестнице уже слышен топот шагов, кулаки яростно градом колотят в дверь моей комнаты.

Когда отчим, поправляя на себе одежду, проворачивает ключ в замке - и сестра с удивлением взирает на него и меня, тряпкой валяющуюся на полу, она сперва недоумевает, а потом… Меня мутит от того, каким мерзким становится ее взгляд. Даже ее не слишком отягощенным умом мозг способен понять, что мужчина не станет закрываться с девушкой, чтобы обсудить с ней богословие или помолиться. И ей плевать, что это против моей воли.

«Когда-нибудь, - мысленно отвечаю я, пока отчим изучает бумагу с болтающей на шелковой ленте императорской печатью, - я верну тебе этот взгляд, любимая сестрица».

Но когда лоб отчима начинает покрываться крупной испариной, я, наконец, начинаю верить, что все это – и письмо, и личное приглашение «нищенке» - происходит на самом деле. До последнего думала, что от горя и страха у меня помутился рассудок - и я принимаю желаемое за действительное. Потому что, каким бы тираном ни был самопровозглашенный император из далеких чужих земель, даже он вряд ли будет игнорировать коленопреклонению просительницу. А я собираюсь упасть ему в ноги, умолять и плакать – и пусть предки покарают меня за позор крови! – но вернуть обратно то, что принадлежит мне по праву крови: титул, имя и земли.

Поэтому моя «семейка» так всполошилась: они знают, что не смогут заткнуть мне рот.

И Геарату придется снять проклятый ошейник.

Значит…

Я боюсь дышать слишком громко, чтобы не выдать волнение от вспыхнувшей как никогда ярко надежды. Но, видимо, все помыслы слишком очевидно написаны на моем лице, потому что Намара стискивает кулаки и несется на меня, как будто собирается убить прямо на месте.

У меня есть одно мгновение, чтобы вскочить на ноги, и от слишком резкого подъема сильно, до тошноты, кружится голова.

Намара заносит кулак.

Но застывает с ним, отрезвленная моей звонкой пощечиной.

Я зло ухмыляюсь, даже не скрывая, что ничем в жизни не наслаждалась так очевидно сильно, как болью в ладони.

Сестра еще несколько мгновений стоит словно вкопанная, а потом начинает истошно выть. Громко, противно, хуже, чем неуспокоенные призраки в безлунную ночь.

Геарат пытается ее утихомирить, трясет за плечи, но она заходит все сильнее и громче, и в конце концов ему приходится отвесить ей еще одну оплеуху, чтобы привести в чувство. И глядя, как эта парочка начинает собачиться, я мысленно поименно благодарю каждого из богов, которые подарили мне наслаждение для глаз, души и тела.

Если ничего не получится и мне все-таки пустят кровь, последнее, о чем я буду думать перед смертью – их перекошенные лица, когда одна сброшенная со счетов девица одной пощечиной уложила двух подонков.

— Я все еще не понимаю, зачем сделал это, - говорит император, когда я протягиваю ему меч для церемоний.

Смотрит на него с таким очевидным отвращением, что я, выждав паузу, бросаю красивую безделушку на каменный стол, а взамен протягиваю простой меч из черного серебра. На некогда красивом клинке уже есть зазубрины и еще остались следы крови, потому что я не успел привести его в порядок после утренней стычки с бунтовщиками. Хотя, чего кривить душой, хотел, чтобы сборище северных баранов, которые сегодня будут отбивать фальшивые поклоны, видели, что никто не верит их лживым мольбам о мире и такой же насквозь лживой покорности.

Эр разглядывает короткий меч, улыбается и с охотой прячет его в петлю у пояса.

Там, откуда мы пришли, ножны для меня все равно, что печать на лоне замужней женщины.

— Не очень-то ты церемонишься с моими подарками, - ухмыляется Эр.

— Лишь делаю то, что пообещал своему императору, - чуть склонив голову, отвечаю я. – Не даю клинку ржаветь и полощу его в крови тех, кто желает тебе смерти.

Эр крепко пожимает мое плечо, улыбкой дает понять, что все моим попытки выдержать церемонии не имеют никакого значения.

— Не императору, а старому другу, - поправляет он. – И как старому другу, Тьёрд, я сделал тебе щедрый подарок, всучив бестолковую девицу с горой минералов под ногами, которые сделают тебя еще и богатым.

Эр выразительно вскидывает бровь, давая понять, что все так же хочет услышать ответ на вопрос, зачем я попросил добавить в письмо имя падчерицы жирного хряка.

— Хочешь взять ее наложницей? Учти, друг, здесь так не принято, и эти северянки скорее бросятся с башни и расшибут башку, чем раздвинут ноги для мужского удовольствия.

Мы позволяем себе одну на двоих мысль, обмениваясь понимающими улыбками, но с позволения Эра я озвучиваю ее вслух:

— Видимо, эти дикари не умеют трахать своих женщина так, чтобы им этого хотелось.

Хотя, судя по ночи, которую я провел с бестолковой Намарой, их женщины так же ни черта не смыслят в том, что нужно мужчинам. И не очень-то переживают о том, чтобы сохранить невинность для мужа.

— Ну так что? Хочешь, чтобы император пожаловал тебе двух диких кошек вместо одной? – Эр находит это забавным.

— Скорее уж овцу и рысь, - поправляю я.

Идея взять безобразную Дэми своей наложницей не так уж лишена смысла.

Но…

Только если она не соврала и сможет выносить мне пару крепких мальчишек. Потому что у меня нет никакого желания возделывать бесплодную пустыню.

Эр приподнимает бровь, как будто я признался, что собираюсь приютить на своей земле выводок северных юродивых, но дает мне право высказаться первым.

— Я хочу посмотреть, что она предложит, мой император.

Нарочно выбираю именно официальное обращение, потому что, хоть мы и бились плечом к плечу в множестве сражений, сейчас наш разговор – не дружеская болтовня двух закаленных в крови вояк. Сейчас он – мой император, а я – всего лишь один из винтиков в его огромном механизме устрашения и укрощения непокорных, но необходимых для процветания всех халларнов земель.