Проклятие для Обреченного (СИ) - Страница 3

— Я не служанка, аэ’рим.

Он даже не утруждает себя поворотом головы, бросая будто бы совсем и не мне:

— Я знаю, кхати, но сегодня ты ею будешь.

[1] Кхет – на халларнском буквально «низкий человек», ничтожество.

[2] Кхати – женская форма слова «кхет»

[3] Аэ’рим (сев.) – уважительное обращение к людям из высшей касты.

Мой страшный сон наяву: в доме, где жили поколения моих предков, где в любви и ласке родилась я, где отец читал мне о великих героях Севера, а мать расчесывала волосы золотым гребнем, за главным столом сидят люди, недостойные быть даже грязью на моих сапогах.

А я стою за стеной, глотаю слезы и жду, когда чаша проклятого убийцы опустеет - и он окликнет меня, словно служку в дешевой таверне.

Если бы только у меня был яд, все трое давно были бы мертвы, а я – свободна.

— Гляди, что я припрятала. – Кухарка, Старая Ши, украдкой тычет мне в руку горсть засахаренных фруктов и орехов. – Ешь, пока злыдень не видит.

Я думала, их уже не осталось. Богатые кладовые, в которых чего только ни было, давно опустели и стали мрачной обителью пауков и сколопендр. Почти все ушло на нужды нового правящего порядка, остальное отчим беспрерывно запихивал в свое ненасытное брюхо. Кое-что растащили слуги, подавшиеся в бега после того, как Красный шип едва не сгорел.

Я с горечью смотрю на горку сладостей и, чтобы не заплакать, втягиваю губы в рот, прикусывая до острой отрезвляющей боли. Этого не хватит даже чтобы утолить голод, но достаточно, чтобы воскресить в памяти времена, когда я была счастлива.

— Спасибо, Старая Ши, - ссыпаю угощение обратно в морщинистую ладонь и для верности сжимаю ее в кулак. – Мне правда не нужно.

В замке почти не осталось слуг, лишь те, которым не было куда идти, и несколько тех, кто сохранил веру памяти моих родителей. А Старая Ши, кажется, была всегда: я не помню кухню без ее круглой пухлой фигуры и вечно испачканного пряностями передника.

В ту ночь, когда по стене моей спальни поползла тень убийцы, сын Старой Ши прикрыл меня собой. Я должна этой женщине больше, чем уважение, потому что обязана жизнью.

Ужин тянется до поздней ночи: мы трижды меняем блюда и в конце подаем сладости с подогретым терновым вином, конфетами и медовыми кексами.

И когда Тьёрд, наконец, встает из-за стола, я молча радуюсь, что пытка унижением, наконец, закончится.

Но убийца снова подзывает меня, заставляя стоять столбом и ждать, пока он закончит выслушивать бредни моей сестры. Радует лишь то, что за весь вечер я ни разу так и не заметила интереса в его страшном взгляде. Что бы Намара о себе ни возомнила, она зря трудила рот, который, возможно, скоро снова пустит в дело, но уже по иному назначению.

— Я могу провести тебя в комнату, аэ’рим, - воркует сестра, но Тьёрд уже берет мой локоть и, развернув, словно куклу, ведет за собой.

— Дэми поможет мне принять ванну, - нарочно громко озвучивает свои намерения. – И до тех пор я отрублю ноги любому, кто посмеет переступить порог моей комнаты.

Жрица была права: лучше смерть, чем быть в долгу.

Но теперь это уже неважно.

Когда-то Красный шип был лучшим замком в округе. Наследство моего деда по материнской линии, обитель воителей Севера, в чьих жилах текла королевская кровь. Когда-то здесь были шумные застолья, а рев героических песен разносился по всей округе. Звенели, сталкиваясь, серебряные кубки, вино лилось рекой. А я любила украдкой забираться к отцу на колени и засыпать под песни скальдов, прославляющие богов и былинных героев.

Теперь от былого величия не осталось ничего.

Несколько комнат в полуразрушенной башне и разноцветные мхи из всех щелей.

Но именно сюда, вверх по выщербленным ступеням, ведет меня Тьёрд. Он словно слишком радушный хозяин: собирается устроить меня на ночлег, а не наоборот. А я даже рта раскрыть не могу, потому что он запросто может просто швырнуть меня вниз, и тогда где-то там, у подножия лестницы, моя голова лопнет, словно перезревшая тыква.

Потому что я для него – ничтожество, паршивая кхати, даром что в моих жилах течет кровь прародителей Севера.

Генерал останавливается лишь раз: когда мы поднимаемся на несколько этажей и оказываемся в полутемной сырой галерее, заполненной злыми сквозняками и вороньем. Наше появление вызывает возмущенное хлопанье крыльев, карканье - и я вскрикиваю, когда прямо над моей головой проносится огромная черная тень.

Нельзя показывать свою слабость перед тем, кто топчет могилы моих предков железным сапогом, и я изо всех сил стараюсь держать голову ровно. Но когда где-то под куполообразным потолком раздается возмущенное карканье - и на наши с Тьёрдом головы валит настоящий шквал птиц, я абсолютно бесконтрольно, повинуясь инстинктам, прижимаюсь к Тьёрду плечом.

Потому что испуганная женщина во мне кричит: он – сильный мужчина, он знает, как управляться с мечом, рядом с ним безопасно.

А другая часть меня, которая помнит огненный дождь, падавший градинами на мой дом, и воинов, которые вырезали всех, кто был в силах поднять оружие, требует прямо сейчас обхватить его за шею и вместе с ним кинуться с башни через дыру стене. Избавить Север хотя бы от одного тирана.

Тьёрд даже не шевелится. Он абсолютно спокоен - и сердце в его груди стучит ровно и медленно, как у крепко спящего. Он не отталкивает меня, но и не похоже, чтобы хотел воспользоваться шансом грязно облапать недостойную кхетку. Ему как будто все равно до происходящего, даже если вместо птиц на наши головы обрушится камнепад.

Но потом Тьёрд резко вскидывает руку - и сдавленный вороний крик заставляет меня еще сильнее вжать голову в плечи. Я стыжусь своего страха так сильно, что идея шагнуть за стену и уснуть вечным сном больше не кажется такой уж безумной.

— Посмотрит на меня, кхати, - приказывает тиран, и я тут же широко распахиваю глаза.

Стальные пальцы с какой-то особой смертельной осторожностью стискивают черное трепыхающееся тело. Я еще не знаю, что он хочет показать, но мне уже жаль ворона. В чем-то мы с ним похоже: он тоже просто хотел защитить место, которое считал своим домом.

— На что мне нужно смотреть, аэ’рим? – спрашиваю я, когда первая волна паники сходит и ко мне возвращается способность говорить.

— На урок, - говорит он, лишь на самую малость сжимая пальцы.

Ворон успевает издать лишь один короткий крик – и на моих глазах превращается в пепел. За мгновение короче, чем выдох между двумя ударами сердца. Перья, кровь и плоть, даже кости – все перемешивается в сизый прах, и Тьёрд лениво цедит его сквозь пальцы.

Это урок послушания? Угроза?

Но я и так боюсь его до смерти, какой бы храброй ни пыталась казаться самой себе.

— Я хочу поговорить с тобой о твоей сестре, - наконец говорит генерал. – Без свидетелей. Поэтому, - он еще раз с ног до головы окидывает меня оценивающим взглядом и не трудится показать хотя бы тень интереса, - увел нас обоих подальше от лишних ушей.

— Значит, мне не нужно прислуживать тебе во время купания?

Впервые он выглядит искренне удивленным, даже слегка приподнимает густую черную бровь, такую же неидеальную, как и все его лицо.

— Ты будешь прислуживать, кхати, потому что я так хочу.

Комната, в которой проведет ночь генерал, когда-то была спальней моих родителей. Она единственная из всех в этой башне, которая практически не пострадала во время нападения армии халларнов. Но, несмотря на это, пустует, потому что здесь стоит зверский холод. Большая часть труб, по которым шел теплый пар, пришла в негодность, и теперь они торчат из стен и пола обезглавленными ржавыми змеями. Комната родителей слишком велика, чтобы хоть немного в ней натопить, нужно потратить столько дров, сколько хватит на добрую треть месяца. Непозволительное расточительство. Не то что новое платье и шелковые ленты для Намары.