Проклятье музыканта - Страница 14

– Ты хромаешь! – нервно воскликнула она, переводя взгляд с его лица на ноги и обратно. В ее глазах заплескалась паника. Эстер сложила ладони перед грудью и виновато пробормотала:

– Прости! Я не…

– Все нормально, – перебил ее Рауль. – Почему ты закричала? Что случилось?

Девушка оглянулась на съемочную группу и затем, понизив голос, быстро сказала:

– Я увидела, что на дороге стоит женщина. Мне показалось, что ты ее не заметил, потому что ехал прямо на нее.

– Женщина? – удивился Рауль. – Не было никого на дороге.

– Она появилась внезапно. Возникла прямо перед мотоциклом. Ты мне не веришь? – жалобно спросила Эстер и, будто в поисках поддержки, посмотрела на меня. Рауль не успел ей ответить, потому что в этот момент к нам подошел Чави, и девушка быстро взяла себя в руки и улыбнулась парню самой беззаботной улыбкой.

Перерыв был недолгим. К счастью, дальше обошлось без происшествий. Сделали еще несколько дублей и наконец-то объявили о завершении съемок.

Уставшие, мы возвращались домой в полном молчании. Чтобы не отвлекать мужа от дороги, я смотрела в окно машины, наблюдая за мелькавшими за окнами пейзажами. Разнообразием они не баловали: Рауль для обратного пути выбрал платную скоростную трассу, а не национальную дорогу, ведущую через маленькие поселки. Тишину нарушало еле слышно играющее радио. Песни сменяли одна другую, словно листы перекидного календаря: какие-то вызывали у меня воспоминания, какие-то «проходили» мимо, как неинтересные дни. Один раз прозвучала та самая песня, на которую снимали сегодня клип. Рауль никак не прореагировал на нее, словно не услышал, меня же она вновь заставила прокрутить в голове сегодняшнее происшествие. Что хотела сказать Эстер? Что за женщину она увидела? И на самом ли деле существовала та незнакомка? Никто ведь больше не увидел постороннего человека на дороге, даже Рауль. Но если той женщины не было, что-то ведь напугало Эстер! Как жаль, что не удалось поговорить с ней. Впрочем, зачем? Разве что из любопытства.

Дома, пока Рауль выгружал вещи из сумки в стиральную машину и принимал душ, я разогрела в духовке замороженную пиццу и накрыла на стол. Поужинали мы торопливо, почти не разговаривая от усталости.

– Иди отдыхай. Я сама уберу со стола, – сказала я, заметив, что Рауль сонно трет ладонью глаза. У меня завтра планировался свободный день, если с утра не пришлют срочных переводов, день же мужа опять обещал быть насыщенным. Я собрала тарелки и отнесла их на кухню. Рауль вошел за мной следом: принес графин с водой и стаканы, затем что-то взял из холодильника и ушел.

Я сложила посуду в машину, приняла душ и, думая, что муж спит, тихонько вошла в спальню. Но он не спал, а сидел на кровати, приложив к ноге пакет со льдом.

– Покажи, – попросила я, присаживаясь рядом.

– Ничего серьезного, – пробормотал он, снимая пакет, но при этом торопливо натягивая на себя одеяло.

– Ну что ты как ребенок!

– Знаю я тебя, ты как мама – встревожишься, а ничего страшного нет!

– Я уже вижу, что «ничего страшного»… – нахмурилась я, легонько касаясь его опухшей лодыжки. – Больно? И как ты только терпел?.. Надо было заехать по дороге в госпиталь, как я тебе и говорила. Почему ты меня не послушал?

– Мне хотелось поскорей попасть домой, Анна.

– Но…

– Завтра, все завтра, – отговорился он этим звучащим по-испански волшебно словом «mañana»[8]. – Давай отдыхать.

Я отнесла лед обратно в морозильник, а когда вернулась, муж уже спал.

Он сразу понял, что этот инструмент – особенный. Ему не нужно было видеть гитару, чтобы почувствовать, что у нее есть душа. Не та, которую вкладывает в нее музыкант, когда через игру передает свои чувства и настроения, а собственная. Франсиско ласково погладил гитару по отполированному боку и с радостью ощутил тепло, исходящее от дерева. Она. Та, которую он так долго искал, перебирая один инструмент за другим, прикладывая к их корпусам заменяющие ему зрение ладони и прислушиваясь к собственным ощущениям. Он не искал идеальный инструмент, он искал свой, тот, который бы почувствовали его «зрячие» ладони, тот, прикосновение к которому откликнулось бы музыкой в его душе. Его пальцы слепого находили мельчайшие изъяны, невидимые зрячим оком: скрытые вмятинки, царапинки толщиной не больше паутинки, малейшие шероховатости. Франсиско перебрал множество инструментов, но ни один из них не отозвался теплом, его ладони скользили по гладким и равнодушным к его ласкам поверхностям, замирали в изгибах, трогали струны в надежде разбудить душу инструмента, но каждый раз ему приходилось разочарованно откладывать гитару и продолжать поиски. А обиженные продавцы, предлагавшие ему лучшие инструменты, думали, что слепец сам не знает, чего хочет. И вот, уже почти отчаявшись, он нашел ее.

Она не была идеальной, наоборот, пальцы его нащупали много зазубринок на ее изумительных пропорций теле – как у женщины с идеальными формами и чертами, но с усыпанной оспинами кожей. Но Франсиско простил бы ей любой изъян за то тепло, которым она отозвалась на его прикосновение: словно ответила согласием во взгляде желанная женщина. Франсиско торопливо, трясущимися от нетерпения руками вытащил из складок одеяния кожаный мешочек со своими сбережениями и бросил его на прилавок. Ну что он так медлит, этот продавец? Пересчитывает деньги? А что, если не хватит? Пальцы нервно забарабанили по стойке.

– Эта гитара не продается, – услышал Франсиско слова, которых не ожидал. Он уже продумывал в уме варианты, где раздобыть недостающую сумму, если хозяин запросит слишком высокую цену, но совершенно не был готов к такому отказу.

– Почему? – спросил музыкант.

– Эта гитара принадлежала моему сыну. Она мне дорога как память, – сказал продавец, и в голосе, треснувшем вдруг, как рассохшаяся древесина, Франсиско услышал не железные нотки уверенного отказа, а боль безутешного отца.

– Как его звали? – спросил слепой не столько из любопытства и сочувствия, сколько из-за нежелания расставаться с той идеальной напарницей, поиски которой оказались такими нелегкими. Он чувствовал себя как несчастный влюбленный, узнавший, что муза из его снов оказалась замужем. Его пальцы жадно вцепились в гриф, словно он боялся, что продавец силой отнимет у него инструмент.

– Алехандро.

– Сожалею, – выдавил Франсиско, делая над собой усилие, чтобы разжать пальцы.

– У меня есть другие отличные инструменты, даже гитара мастерской великого Торреса, если вы пожелаете…

– Нет, – качнул головой музыкант, нащупывая трость, чтобы уйти. Продавец, поняв его настроение, сунул ему в ладонь кожаный мешочек с деньгами. Франсиско машинально убрал его в карман и, уже сделав пару шагов по направлению к наполненной звуками улице, остановился и попросил:

– Можно я на ней сыграю? В память о вашем сыне?

– Да, – услышал он после паузы, в которую, видимо, продавец принимал нелегкое для него решение.

Франсиско сел на предложенный стул, тронул струны и удовлетворенно вздохнул. Он и гитара, будто родные души, опять встретившиеся в новой жизни, узнали друг друга.

Она отзывалась под его пальцами нежным звучанием, вызывающим воспоминание о прикосновениях материнских ладоней к младенцу, баюкала, как колыбельная песня. Счастье, тихое и уютно неяркое, будто огонь свечи, расцветало теплой улыбкой на губах Франсиско. А гитара дальше рассказывала ему историю своего прежнего владельца.

Его первые шаги… Спотыкания, падения, сопровождающиеся плачем. Но вот младенец, поднявшись на некрепкие ножки, сделал новый шаг, улыбнулся своей первой победе, и в музыке заплескалась радость.

Страстное фламенко, бурлящее, как молодая кровь, наполненная адреналином: первая любовь, метания юной души, лихорадочный ритм влюбленного сердца, бессонные ночи. Юная Кармета… Будто из памяти гитары всплыло имя прелестницы. Франсиско не мог ее видеть, не мог представить овал ее лица, яркость губ, но музыка «рисовала» ему ее портрет, тонами и полутонами рассказывая о чувствах к этой девушке несчастного Алехандро.