Проклятая Русская Литература (СИ) - Страница 54

   Den SchДdel eines todten Dichters. -

   Die schaurig sЭßen Orgia,

   Das nДchtlich tolle Geistertreiben,

   Sucht des Poeten Leichenhand

   Manchmal am Morgen aufzuschreiben.

   Смертника можно утешить. В литературе немало утешений, метафизических и позитивных, но Чехов, будучи сам писателем, атеистом и медиком, заранее отверг все возможные утешения. Он знает, что мировоззрения полагается чтить, но вскоре начинает плевать на все мировоззрения и теряет представление о ценности жизни...

   Верейскому не нравилось лицо Марка, и он поспешил продолжить сам, немного изменив направление темы.

   - Не удивительно, кстати, что многие говорят об оригинальности Чехова. Ведь самая новая и смелая мысль часто оказывается пошлой и скучной, чтобы быть оригинальной, нужно не выдумать её, а выстрадать, а так как страданий люди бегут, то действительно новое рождается в человеке против его воли. Чехов приобрёл оригинальность, только посмотрев в глаза смерти. Вспоминает Горький: "Болезнь иногда вызывала у него настроение ипохондрика и даже мизантропа. В такие дни он был капризен в суждениях своих и тяжел в отношении к людям. Однажды, лежа на диване, сухо покашливая, играя термометром, он сказал: "Жить для того, чтоб умереть, вообще не забавно, но жить, зная, что умрешь преждевременно, - уж совсем глупо...", "Порою казалось мне, отмечает далее Горький, что в его отношении к людям было чувство какой-то безнадежности, близкое к холодному, тихому отчаянию. "Странное существо - русский человек! - сказал он однажды. - В нём, как в решете, ничего не задерживается. В юности он жадно наполняет душу всем, что под руку попало, а после тридцати лет в нём остаётся какой-то серый хлам. Чтобы жить по-человечески - надо же работать! Работать с любовью, с верой. А у нас не умеют этого. Архитектор, выстроив два-три приличных дома, садится играть в карты, играет всю жизнь или же торчит за кулисами театра. Доктор, если он имеет практику, перестает следить за наукой, ничего, кроме "Новостей терапии", не читает и в сорок лет серьезно убежден, что все болезни - простудного происхождения. Я не встречал ни одного чиновника, который хоть немножко понимал бы значение своей работы: обыкновенно он сидит в столице или губернском городе, сочиняет бумаги и посылает их в Змиев и Сморгонь для исполнения. А кого эти бумаги лишат свободы движения, - об этом чиновник думает так же мало, как атеист о мучениях ада. Сделав себе имя удачной защитой, адвокат уже перестает заботиться о защите правды, а защищает только право собственности, играет на скачках, ест устриц и изображает собой тонкого знатока всех искусств. Актер, сыгравши сносно две-три роли, уже не учит больше ролей, а надевает цилиндр и думает, что он гений. Вся Россия - страна каких-то жадных и ленивых людей: они ужасно много едят, пьют, любят спать днем и во сне храпят. Женятся они для порядка в доме, а любовниц заводят для престижа в обществе. Психология у них - собачья: бьют их - они тихонько повизгивают и прячутся по своим конурам, ласкают - они ложатся на спину, лапки кверху и виляют хвостиками..."

   Иван Бунин говорит о том же: "В его записной книжке есть кое-что, что я слышал от него самого: "В природе из мерзкой гусеницы выходит прелестная бабочка, а вот у людей наоборот: из прелестной бабочки выходит мерзкая гусеница..."

   Он смотрит в бездну. Но смотреть в бездну безнаказанно нельзя. "Мне хочется прокричать не своим голосом, что меня, знаменитого человека, судьба приговорила к смертной казни, что через каких-нибудь полгода здесь, в аудитории, будет хозяйничать другой. Я хочу прокричать, что я отравлен; новые мысли, которых я не знал раньше, отравили последние дни моей жизни и продолжают жалить мой мозг, как москиты. И в то время мое положение представляется мне таким ужасным, что мне хочется, чтобы все мои слушатели ужаснулись, вскочили с мест и в паническом страхе с отчаянным криком бросились к выходу!" Герой Чехова рвёт и мечет, призывает к суду чуть ли не всю вселенную и судорожно цепляется за оставшиеся ему дни. А что делает Чехов? Он постепенно доводит читателя до того, что в его сердце зарождаются ненужные и опасные симпатии к разлагающемуся и гниющему существованию... И с тех пор - пока человек деятелен - Чехов к нему равнодушен, описывает его в небрежно ироническом тоне. А вот когда он гибнет - Чехов оживляется, являются краски, энергия, вдохновение.

   Не в этом ли секрет и его политического индифферентизма? Елпатьевский говорил: "К политике Чехов относился равнодушно, пренебрежительно, даже можно сказать - немножко брезгливо. Он не любил заостренных политических людей, редко бывал в домах, где мог встретить их, услышать интеллигентские споры о политике". Вот Исаак Альтшуллер: "Очень много писалось о равнодушии Чехова к общественным вопросам, о его "холодной крови". По натуре своей он не был борцом и сам это неоднократно повторял".

   Есть свидетельство Татьяны Щепкиной-Куперник: "Он разделял наши увлечения, интересы, говорил обо всем, о чем говорила Москва, бывал на тех же спектаклях, в тех же кружках, что и мы. Но я не могла отделаться от того впечатления, что "он не с нами", что он - зритель, а не действующее лицо, зритель далекий и точно старший, хотя многие члены нашей компании были много старше его". Ей вторит Максим Ковалевский: "Чехова мало интересовали вопросы о преимуществе республики или монархии, федеративного устройства и парламентаризма" И, наконец, Ладыженский: "Для меня особенно выяснилась основная черта чеховского характера - искренность, буквально не выносившая лжи. Но ещё больше раздражала его ложь, касавшаяся вопросов и убеждений общественной жизни. "Они напились, - говорил он мне раз про одну компанию, - целовались и пили за конституцию! Ну, ты подумай, зачем ему - он назвал фамилию - конституция, когда он может строить свое благополучие только в условиях политического рабства. Чего они лгут?"

   -Да, он видел в политике и литературе только кривлянье, - кивнул Муромов, - "Знаете, - рассказал Бунин Чехову, - мне Скабичевский сказал однажды, что он за всю свою жизнь не видал, как растет рожь, и ни с одним мужиком не разговаривал". "Ну, вот, вот, а всю жизнь про народ и рассказы из народного быта писал... ", ничуть не удивился Чехов.

   Времена, безусловно, были пошлые. Владимир Немирович-Данченко разъясняет их: "Общие места, избитые слова, штампованные мысли, куцая идейность. И противно было, что часто за этими ярлыками "светлая личность", "борец за свободу" прятались бездарность, хитрец... Одно время имел огромный успех писатель, весь литературный талант которого заключался в его красивой бороде, но он написал небольшой рассказ и выступил с ним, вернувшись прямо из политической ссылки. Стихотворная форма презиралась. Остались только: "Сейте разумное, доброе" или "Вперед, без страха и сомненья", что и цитировалось до приторности. Пушкин и Лермонтов покрылись на полках пылью..."

   Ригер покачал головой.

   -Все же иногда Чехов заражался общими местами, социал-демократическим вздором и бывал даже откровенно пошл. Вот брат его жены: "Увлекаясь игрой на скрипке и пением, я совершенно не задумывался над политическими событиями, войной с японцами и близостью революции. И когда я выразил надежду на победу русских войск, то отлично помню, как сидевший на диване Антон Павлович, волнуясь, снял пенсне и своим низким голосом веско мне ответил: "Володя, никогда не говорите так, вы, очевидно, не подумали. Ведь наша победа означала бы укрепление самодержавия, укрепление того гнета, в котором мы задыхаемся. Эта победа остановила бы надвигающуюся революцию. Неужели вы этого хотите?" Я был сражен и уехал пристыженный, глубоко задумавшись над этими словами и тем волнением и силой, с которыми они были сказаны Антоном Павловичем". Вот Николай Телешов: "Нередко Чехов говорил о революции, которая неизбежно и скоро будет в России. "Поверьте, через несколько лет, и скоро, у нас не будет самодержавия, вот увидите".