Происхождение скотоводства (культурно-историческая проблема) - Страница 2

В заключение хотелось бы выразить искреннюю благодарность всем специалистам, которые ознакомились с — рукописью или с отдельными ее главами и сделали (ряд ценных и весьма полезных замечаний. Автор признателен многим сотрудникам Института этнографии АН СССР, неизменно оказывавшим ему помощь и поддержку на разных этапах работы над рукописью. И конечно же, нельзя не сказать самых теплых слов в адрес коллектива сектора по изучению истории первобытного общества, в творческой и благожелательной атмосфере которого рукопись обрела свой окончательный вид.

На заре европейской науки стремление осознать свою историю заставило античных мыслителей сделать представление о последовательном появлении новых, все более сложных умений и навыков основой первых исторических концепций. Одна из них была сформулирована Варроном, который со ссылкой на Дикеарха называл три стадии развития: потребление продуктов дикой природы, скотоводство и, наконец, земледелие [61, с. 125]. Этой концепции по воле случая суждена была долгая, полная превратностей судьба. В несколько видоизмененном виде она дожила в европейской науке до второй половины XIX в. Баталии, разыгравшиеся вокруг нее впоследствии, обнаружили ее существенные слабости и развенчали связанный с ней одно время ореол непогрешимости. Вместе с тем в пылу полемики в русле во многом справедливой и основательной критики, обрушившейся на эту концепцию, получившую название «теории трех стадий», родилась несколько неверная ее оценка, до сих пор не изжитая в науке. И ныне без достаточного на то основания некоторые исследователи полагают, что «теория трех стадий» была общепринятой в античности, а позже без изменений перешла в европейскую науку нового времени. На самом деле указанная концепция, во-первых, существовала в отдельные эпохи не в одиночестве — известны были и иные взгляды на историю хозяйства, а, во-вторых, ее отдельные стадии — охота, скотоводство и земледелие понимались в разные исторические периоды разными учеными по-разному. Так, тщетно было бы искать ее в знаменитом трактате Тита Лукреция Кара, который различал лишь два состояния человечества: дикое (потребление продуктов дикой природы) и развитое (земледелие). Именно с земледелием Лукреций связывал возникновение черт, присущих цивилизации [203, V, 1361–1378].

Общеизвестно, какое большое влияние оказала античность на становление науки нового времени. Однако один из первых крупных европейских историков — Джамбаттйста Вико исходил отнюдь не из «теории трех стадий», когда писал, что «сначала были изобретены искусства необходимые — сельские и притом сначала хлеб, потом — вино, затем искусства полезные — скотоводство, потом искусства удобства — городская архитектура, наконец, искусства усладительные — танцы» [78, с. 298]. Ученые второй половины XVIII в. вопреки представлению Г. Кунова [185, с. 101] основывали свои исторические концепции не только на античных и библейских данных, а привлекали широкий круг доступных им этнографических сведений. Все известные им народы эти исследователи подразделяли на дикие, варварские и более развитые и безоговорочно видели в них представителей стадий исторического развития, пройденных человечеством в целом. К диким народам они относили тех, кто занимался охотой, рыболовством и собирательством, и, что особенно важно, тех, кто знал примитивное палочно-мотыжное земледелие (Ш. Монтескье, М. Кондорсэ, Ш. Валькенер, И. Г. Гердер и др.) [233, с. 396, 397; 158, с. 11–15; 85, с. 236–238; 1000, с. 23, 90]. Иными словами, к стадии дикости были отнесены и народы, которые современная наука выделяет в особую группу ранних земледельцев. На стадии варварства помещались скотоводы, а наверху этой иерархической лестницы стояли те, кого мыслители XVIII в. называли земледельцами, разумея под земледелием систему с поземельной собственностью и непременным применением труда животных при обработке полей. Ярче всего последнее выразил И. Г. Гердер, писавший, что «народы, которые обрабатывают землю без собственности на нее или руками своих женщин и рабов, — все это по-настоящему еще не земледельцы» [85, с. 242]. Тем самым, отмечая грандиозный переворот в жизни общества, произведенный переходом к земледелию (развитие разделения труда, ремесел и искусства, торговли и городов, неравенства и рабства, появление кастовых различий, законов, судов, деспотизма и т. п.), ученые рубежа XVIII–XIX вв. имели в виду именно плужное земледелие [233, с. 398; 285, с. 80–83; 158, с. 22, сл.; 85, с. 241; 276, с. 321]. Правда, некоторые из них, как, например, Ш. Валькенер, относили зарождение (перечисленных явлений к доземледельческому периоду 1000, с. 188]. В свете сказанного и надо понимать утверждение И. Г. Гердера о том, что открытие скотоводства было будто бы важнейшим шагом, который «превзошел все последующие революции истории» (цит. по [97, с. 98]). Безусловно, здесь подразумевалось возникновение скотоводства как важнейшего условия, без которого ведение плужного земледелия невозможно. Характеризуя последнее, И. Г. Гердер писал, что «ни один образ жизни не произвел в сознании людей столько изменений, как земледелие на огороженном участке земли». Вот почему этот ученый видел превосходство народов Старого Света над обитателями Нового в том, что первые обладали прирученными животными ([85, с. 239–241]. Таким образом, смысл схемы, по которой земледелие следовало в своем развитии за скотоводством, заключался лишь в том, что, как указывал Ш. Валькенер, люди дюлжны были быть пастухами, прежде чем они смогли обрабатывать почву трудом животных [1000, с. ПО]. Вместе с тем, несколько противореча изложенной концепции, он отмечал высокий уровень развития земледелия и общества в ряде районов мира, где следы скотоводства отсутствовали [1000, с. 110–111].

Идеи, выдвинутые в XVIII в., были подхвачены буржуазными социологами и экономистами последующего столетия. Однако в силу своей идеалистической исторической концепции социологи уделяли мало внимания вопросам развития хозяйства и его связи с социальными процессами, считая содержанием прогресса «развитие человеческого ума». В лучшем случае они почти дословно повторяли учение о трехчленном делении истории хозяйства, вкладывая в него тот же смысл, что и их предшественники. Так делал, например, французский социолог второй половины XIX в. Ле-Пле, считавший, «что даже при обработке земли, покуда она производится ручным трудом, хотя и с помощью орудий, характер первоначального быта остается еще неизменным». Поэтому период пастушества должен был предшествовать возникновению настоящего (плужного) земледелия и последующим грандиозным изменениям в человеческом обществе [195, с. 51–54]. Буржуазные экономисты тоже выделяли стадии дикости (или охоты), пастушества, и земледелия, которые были положены ими в основу истории хозяйства [300, с. 28, 89, 123]. При этом какая бы то ни было ассоциация обработки земли с первой стадией исчезла окончательно. Так «теория трех стадий» обрела ту редакцию, в которой она широко распространилась в науке середины — второй половины XIX в. Большую роль в ее пропаганде сыграли труды Ф. Листа [201]. Правда, не все экономисты безоговорочно принимали эту схему. В. Рошер, например, предостерегал против прямого выведения земледелия из хозяйства кочевников-скотоводов, которым «противен переход к возделыванию пашни» [283, с. 260], в чем он следовал за И. Г. Гердером [85, с. 240].

Другим фактором, упрочившим положение «теории трех стадий» в науке середины XIX в., стало сравнительное языкознание, которое благодаря трудам Ф. Бонна, Р. К. Раска, А. Ф. Потта, А. Шлейхера выглядело весьма авторитетным на фоне других гуманитарных наук своего времени. Именно ему в первую очередь наука обязана представлением о том, что (развитие в Старом Свете было связано прежде всего с индоевропейцами, которые пришли из Азии и вели сначала чисто скотоводческий образ жизни и лишь потом перешли к земледелию [84]. Последнее доказывали тем, что скотоводческие термины сходны у разных народов индоевропейской семьи, тогда как земледельческие различаются [234, с. 16]. Иллюзия непогрешимости этой теории была настолько сильна, что наличие сходных терминов для растений объясняли не изначальностью земледелия, а хорошим знанием дикой флоры пастухами [84, с. 14]. Анализ семитских языков, по мнению лингвистов, тоже как будто бы подтверждал правильность библейской традиции, утверждавшей, что древнейшие семиты были чистыми скотоводами [381, с. 61, 62].