Прогульщик - Страница 15

И директор Андрей Григорьевич замолчал, опустил свое толстое лицо. Так они и сидели, Вова Климов и директор. Молчали. Потому что говорить было нечего.

Вова утер рукавом лицо.

— Я пойду?

— Иди, Вова. И держись. Ступай, Климов.

…Об этом разговоре не знал никто. И ни один человек не заметил, что в этот вечер Вова Климов был не похож на себя. Грустный или, например, заплаканный. Да ничего подобного. Он, как всегда, толкался, дразнился, ко всем приставал. Только в самой глубине его узких глаз была печаль. Но кто станет присматриваться к глазам Климова? От его кулаков увернуться — и спасибо.

Незадолго до сна Климов пробрался в спальню и деловито сунул Гоше в постель бутылку с клеем. Так ему захотелось, Климову. Когда Гоша обнаружил эту бутылку, опять никто не удивился. Климов, как обычно, шутит. Нечушкин, как обычно, сердится на Климова. Делов-то.

Когда Галина Александровна заглянула в спальню, чтобы сказать им «спокойной ночи», все было тихо.

Она удивилась и заспешила домой.

Почему так бывает: когда чего-то очень сильно ждешь, оно никак не случается? И ты постепенно устаешь надеяться. Ты перестаешь ждать. Отвлекся, забыл — и тут оно как раз случится.

Гоша Нечушкин сильно раскачался на качелях, еще сильнее, еще — и качели подлетали высоко. С высоты он видел весь двор. Черные деревья, футбольное поле. Там сегодня играли большие, и младшие не лезли. Гоша качался, и ветер дул сначала в лоб, потом в затылок. И было весело, и хотелось петь и орать во все горло. Но ни петь, ни орать Гоша не стал.

— А Гоша-то смелый, — вдруг сказала рядом Ира Косточкова. — Вон как летает.

— Смелый-угорелый, — откликнулся сразу Климов. — Да, Ира? Смелый-угорелый! Ха-ха-ха!

Но Ира Косточкова пожала плечами:

— Ах как остроумно!

И пошла тихонечко по дорожке между тополями. Трепыхалась на ветру легкая косыночка, которую Ира повязывает поверх куртки.

«Чего это она?» — удивился Гоша. Но как раз тут Вера Стеклова позвала:

— Гоша Нечушкин! Иди скорее! Бабушка приехала!

Все остальное тут же вылетело из Гошиной головы.

Он рывком остановил качели и помчался через двор. Приехала бабушка! Вот оно и случилось! Сейчас наконец он все узнает. Прошло очень много времени, и мама, конечно, получила письмо. И наверняка прислала ответ. Его мама! Она приедет! Он увидит ее! Может быть, она уже в дороге? Едет в поезде. Или летит на самолете. Или на вертолете. А вдруг она уже в Москве? И теперь едет в троллейбусе? Или в метро? И спешит, спешит к своему сыну. Конечно, спешит — каждая мать спешит к своему сыну.

Бабушка сидела в вестибюле, рядом на скамейке лежал прозрачный пакетик с сушками, еще какие-то гостинцы.

Увидев внука, закивала.

— Подрос вроде, Гошенька.

— Вырастешь, пока тебя дождешься. — Он запыхался, смотрел на нее в упор, ждал.

— Вот сушки привезла твои любимые, чайные. А это леденцы, пососешь, развлечение все же.

— Ты мне про сушки не рассказывай. Ты про главное говори. Про письмо.

— Про письмо? — Блеклые глазки заморгали непонятливо. — Про какое письмо, Гошенька?

— Бабушка! Ты что? Ты отправила письмо-то? — Он хотел сказать «маме», но слово застряло в горле, не выговаривалось. И он сказал: — Которое я тебе дал? Письмо? Отправила?

— Ах, это? А как же? Отправила. Адрес написала, он у меня в белой книжке был записан, адрес и цифры индекса. Я в тот же самый вечер опустила в ящик у аптеки. А как же? Письмо — дело такое. Ты меня, Гоша, знаешь: сказала — отправлю, значит, отправила.

Она посмотрела ему прямо в глаза и повторила:

— Отправила, ящик-то около аптеки, туда дойти мне две минуты. Хотя ноги стали не те, болят ноги. Плохо хожу. Но до аптеки — момент дойти, рядом.

— А ответ? Ответ пришел, бабушка? На письмо ответ.

— Ответ?

Бабушка шевелила губами, часто моргала. Чего она переспрашивает каждое слово? Разве непонятно? Человек написал письмо — человек ждет ответа.

— Ах, ответ. Нет, Гошенька. Чего нет, того нет. Не пришел еще ответ, Гошенька.

Не пришел. Сердце сжалось, стало маленьким. И стало как-то все безразлично, скучно. Не пришел ответ. Мама не написала ему. Как же так? Почему она не пишет? Почему она не едет? Нет, не мчится она в эти минуты на самолете. И в поезде не едет, даже в самом медленном. И простого письма ему не написала.

Бабушка заговорила быстро и энергично:

— Больно ты быстрый, Гоша. Сразу тебе ответ. Надо терпение. Не в голоде живешь, не в холоде. И одет-обут. И на чистой постели спишь. Вон щеки-то отъел. Письмо! Жди, имей совесть.

Он ничего не ответил. Какая-то правота была в ее словах. Одет-обут-накормлен. Так и есть. И даже рубашки у всех разные, чтобы не было казенного вида. И водолазки новые. А у девчонок нарядные платья и бантики в волосах. И кормят нормально. Но как объяснишь, что ничем на свете нельзя заменить дом и маму? Разве можно это объяснить? Гоша и не пытается. Вздохнул, стал грызть сушку. Спасибо еще, что бабушка не стала ругать маму, обзывать ее кукушкой, перелетной птицей. Кукушка бросает своих детей навсегда. А Гошина мама не кукушка. Она напишет ему, она приедет. Он же чувствует: это непременно будет. А пока надо терпеть, ждать. Больно он быстрый.

— Бабушка, как только письмо придет — сразу принеси. Договорились, бабушка?

— А что же? Мне прийти ничего не составляет. Я крепкая. Ноги вот только. — Она сунула ему в руку несколько смятых рублей. — Купи себе конфет. Смотри, деньги не потеряй.

Бабушка пошла шаркающей походкой, у двери обернулась:

— И апельсины, и пианины! Вон как живешь. Грех жаловаться.

— Я хоть раз жаловался? Хоть одно слово сказал?

Так некстати подступают слезы. Но Гоша умеет их проглатывать.

Деньги он сунул поглубже в тумбочку и забыл про них. Не нужны ему конфеты, ему письмо нужно.

Сегодня на фабрике платят деньги.

Гоша отошел от окошечка кассы с пятью рублями. Еще и сорок копеек получил. А у Климова было пять шестьдесят. На двадцать копеечек всего больше. Но Климов расхвастался:

— У кого больше всех? У меня больше всех! Я лучше работал! А вы все во! — Он приставил ладони к вискам и помахал ладонями, изображая болтающиеся по ветру уши. — Лопухи!

Галина Александровна остановила:

— Вова, успокойся. Работал, как все, а шумишь больше всех.

— Нет! Не как все! Денежки зря не платят! Правда, Зоя Викторовна?

Бригадир Зоя Викторовна смотрела, как они подходят к кассе, как получают свои заработанные впервые в жизни деньги. Все вели себя по-разному. Ира Косточкова взяла деньги, гордо махнула хвостом — норовистая лошадка. Денис пересчитал рубли, не торопясь, — основательный парень. Лида Федорова тщательно сложила пятерку. Гоша Нечушкин взял деньги и слегка улыбнулся. Доволен, но сдержанно глядит. У таких чувства не напоказ. Хороший какой парень. И такого мать бросила. Разве это матери? Хуже зверей. А вот маленький Женя Палшков, он получил всего четыре рубля. Меньше всех, но нисколько не расстроился. Вот Алеша Китаев получил деньги. Поглядел на них как-то удивленно. Надо же — целая пятерка. Никогда Алеша не держал в руках такой огромной суммы. Повертел, потом убрал. Зое Викторовне хотелось сказать: «Сунь в карман поглубже, потеряешь еще».

А Настя прыгает с деньгами:

— Я брошечку в «Галантерее» куплю! Как раз пять рублей. Здесь сердечко, здесь висюлечка, а здесь камушки блестят. Галина Александровна, отпустите меня завтра в «Галантерею»? Там же дорогу переходить не надо. А, Галина Александровна?

— Ха, брошку! А я куплю фотоаппарат. — Денис Крысятников неодобрительно глядит на несерьезную Настю. Брошечка какая-то.

— Фотоаппарат знаешь сколько стоит? — Слава Хватов и сам не знает сколько. Но, конечно, не пять рублей. — Очень много.