Прогулки по Карфагену (о современной фантастике) - Страница 3

ЦИВИЛИЗАЦИЯ РУИН: АПОЛОГЕТЫ И ЭНЦИКЛОПЕДИСТЫ

Что же происходит с российской фантастикой? По мнению некоторых обозревателей, и цитируя упоминаемую ниже Е. Хаецкую: " Все вы на одно лицо, и противное это лицо". С их точки зрения, такой вывод очевиден. Мне всегда импонировали американские боевики, где сокрушают партнеру зубы, приговаривая: "It's not personal!", что в вольном переводе означает: "Ничего личного!". Работа, мол, такая, так что уж извини, дружба-дружбой, а служба-службой! На что только не приходится идти в интересах Общего Дела (так, кажется, переводится Cosa Nostra). Увы, еще не всегда и не везде доброе слово и конструктивная критика доходят до адресата сами по себе - без пинка и затрещины. Писатель пописывает, читатель почитывает и такая благодать и благорастворение воздусей, что куда там. Но за этим слышным миру бредом и гоготом, скрываются невидимые и потому не леченые сопли. Проанализируем их, определим, где находимся: в выгребной яме или тоннеле, и ежели это тоннель - то есть ли свет в его конце. Незабвенные классики утверждали, что существуют два мира большой и малый. Фэнская литература относится к фантастической так же, как малый мир к большому. Не надо только путать их и выдавать малый за большой: Перумова за Андерсена (который Ганс Христиан), "Странника" за Нобелевку, ролевую игру за реальную жизнь. Мне уже доводилось писать о родословной фэнской литературы, из которой проистекает и ее основной скрытый рефрен: тварь я дрожащая или право имею? Ответ очевиден, и, следовательно, в пику ему, утверждается: имею право, да еще какое. Такая литература нуждается не в анализе, а в анамнезе. Есть два случая, когда автор не заметен - или когда все очень хорошо и он растворился в своем произведении и когда все ужасно и произведение растворилось в нем. Так, например, происходит с творчеством В. Васильева. Когда-то я, по молодости лет, считал, что трудно быть бездарнее Головачева. Ан, оказалось, есть еще скрытые резервы - навалом. На пороховницу, правда, при всех объемах выработки не хватит, горючего материала не достаточно даже для спички. В тоннах словесной руды нет ни грамма - ни радия, ни золота - ничего. Абсолютный вакуум, - идей, сюжета, характеров - структурированный в некотором, впрочем, не слишком настойчивом, соответствии русской грамматике. При этом Васильев честно пытается воспеть своих коллег-фэнов, людей без страха и упрека, любителей выпить пивка. Но вместо галереи образов получается галерея практически неразличимых штампов в стиле монументального комсомольского искусства, а герои - те же совки, только идеализированные. Благодаря цветастой обложке и звучному названию удается не спутать это творчество с телефонным справочником или расписанием поездов. Последние, правда, содержат информацию. В. Васильев не грешит и этим. И ведь это, с позволения (с чьего только?) сказать, "крепкий середняк" среди орды пишущих в пересчете на погонные километры. Что ж, фэны-издатели с легкостью доказали, что из любого писучего графомана из тусовки можно вылепить "письменника" - конфетка хоть и не получится, но публика-дура схавает и еще попросит. Расчет психологически точен: и хавает, и добавку клянчит. Такая литература, видимо, соответствует "мыльно-оперному" новому мышлению части читателей и точно укладывается в нишу их менталитета. Что ж, если такое укладывается, значит, крыша поехала всерьез. Замечу лишь, что за подобное производство макулатуры в особо крупных размерах я лично судил бы как за преступление против экологии: графомана - за хулиганство, издателя - за пособничество. Интересно, что если бы хлеб (а поточное производство В. Васильева напоминает именно этот технологический процесс) выпекался бы такого же качества, то клиенты бы или передохли от авитаминоза, или давным-давно прикрыли бы лавочку - см. выше о русском долготерпении. Но довольно создавать рекламу заурядной серятине. Другой фаворит фэнства - Е. Хаецкая. Тут, конечно, уровень повыше. Во всяком случае, приятно иметь дело с писателем, читавшим что-то еще, кроме фэнзинов и Толкиена. Но и тут интеллекта хватает на производство тусовочной литературы улучшенной планировки. То есть присутствует некий зачаточный профессионализм, коего начисто лишен предыдущий фигурант. Объединяет же их представление о произведении как о тексте, то есть более-менее произвольном наборе буквочек. Васильев даже не осознает, что пребывает в амплуа "твари трепещущей" (его книги в целом не обезображены присутствием мыслей) и потому бессознательно изливает на бумагу апологию Пустоты. В его понимании - это Гимн фэнам. Хаецкая прозревает правду и, разрушая душевное равновесие автора, выстраивается целостная и непротиворечивая картина мира. Все, ей написанное - чистый и беспримесный постмодернизм: ничего нового придумать невозможно, да и, по большому счету, не нужно. Герои, способные совершать "бессмысленно-героические деяния" уже - слава Б-гу! - вымерли, даже души их расщепились и поселились в ничтожных персонажах современности, более подобных кафкианским насекомым, а старинные пророчества о воссоединении душ и рождении нового века выглядят, в лучшем случае, красивой легендой. История была сделана задолго до рождения этих персонажей и тоже стала легендой; и ничего не остается, как влачить жалкое по определению и лишенное всякого смысла существование - по инерции, утрачивая интерес даже к самим себе. Возродить мир они не в состоянии и даже счастливы от этого. Персонажи Хаецкой, как набор потертых марионеток, переходят из книги в книгу - не столько маски "комедии дель арте", сколько гомункулусы, неряшливо собранные из "лего". Хаецкая концентрирует внимание читателя не столько на ностальгии по Империи времен упадка и разброда, сколько на апологии помойке, в которую, по ее мнению, в одночасье превратилась Империя. Это нечто принципиально отличное от горьковского "На дне" - гимн идейным бомжам, являющимся единственными и естественными героями этого смутного времени. Вялотекущие и довольно-таки однообразные сюжеты заселены человеческим мусором, впрочем, даже и не очень-то верится, что некто нормальный и жизнеспособный смог бы обитать в этих прогнивших и шатких декорациях, густо заляпанных кровью и грязью. Отсутствие жизни Хаецкая подменяет удачным, на ее взгляд, оживляжем: матом и живописанием мерзостей. При этом Е. Хаецкая не оглушающе бездарна в духе Васильева - ей присуща афористическая меткость фразы, точность и зримость описаний; вот, например: " Бежать от судьбы - это бежать ей навстречу... Между "уже нет" и "никогда не было" разница невелика... Снят запрет на слово, ибо когда мы говорим: "обедать, спать", думаем: "смерть, смерть"." Впрочем, это скорее приятные исключения, нежели нечто присущее всем текстам.

...С С. Лукьяненко я познакомился, впрочем, заочно, после нашего совместного пребывания на "Фанконе-95". Трудно сказать, что это было приятное знакомство: из его открытого письма мне стало очевидно, что написано оно человеком с необоснованно-гипертрофированным себялюбием и немалой долей склочности и претенциозности. Вполне типический набор для представителя пишущего фэнства. Слухи о триумфальном шествии книг Лукьяненко по книжным прилавкам СНГ заставили меня в прошлом году взяться всерьез за его тексты не без задней мысли опровергнуть свое первое впечатление. Не все ведь писатели одномерны: можно бить унитазы и писать превосходные стихи, "грызть стаканы и Шиллера читать без словаря", "быть дельным человеком и думать о красе ногтей". Лукьяненко, увы, судя по всему, что в жизни, что в творчестве - всегда на одно лицо (см. вышеприведенную цитату из Хаецкой). Проводить формально-литературоведческий анализ его книг скучно и бессмысленно. Нет тут ни стилистических изысков - посконно-сермяжная ткань повествования редко когда оживляется блесткой явного ляпа. Нет и хорошо выделанных сюжетов - их роль исполняет привычная мексиканско-бразильская мелодрамка, плохо загримированная под "тр-рагедию". Высосанные из пальца мотивировки, вымученные призраки второстепенных героев, мыслишек дефицит, ну это не беда - "было ваше, стало наше" - трудно ли понадергать у коллег. Я, грешным делом, и свою там обнаружил, ну это к слову - не жалко, пусть пользуется, коль своих маловато. Опять же по-хулигански мелко-мстительно обрызгать дерьмом неугодных - тоже ведь молодецкая забава. "Мечта совкового интеллигента - ... харкнуть во врага, и чтобы помер" "Фальшивые зеркала" Но в чем все же секрет успеха, чем именно Лукьяненко пронял сердца своих многочисленных поклонников? Творец, как известно, лучше всего раскрывается в творчестве - книги Лукьяненко дают более, чем ясный портрет его мировоззрения и обильный материал для толкования хоть по Фрейду, хоть по формальной логике. " Мне приходится опираться в основном на методы психологии, а не литературной критики... Что поделаешь, так гораздо интереснее" - "Осенние визиты" Заранее прошу прощения за пространные, но необходимые цитаты. Посмотрим, как автор постулирует личность: "Личность - это не только уникальный генотип, набор знаний и система речевой коммуникации. Главное - отношение к окружающему, набор реакций, который формируется на протяжении всей жизни. И тут, наверное, наиболее важна последовательность, с которой оцениваются явления окружающего мира. Что-то должно закладываться в некритичном, бессознательном детском возрасте, становиться аксиомой, не требующей доказательств и не вызывающей сомнений. Иначе - беда" - "Звезды - холодные игрушки" Возражений эта банальность не вызывает и вызвать не может. Кто же спорит с тем, что Волга впадает в Каспийское море? Но тут следует немаловажное замечание: "Я утратил именно аксиомы. Социальные нормы, не поддающиеся разъяснению. И теперь вернуть их обратно почти невозможно. Остается лишь притворяться" (Там же). И что тогда остается делать? Совершенно очевидно: "Опошлить ветхие символы, что может быть достойнее?" (там же) Цитатами, как и статистикой, можно доказать все, что угодно - когда они вырваны из контекста. По цитатам из "Лолиты" трудно судить не только о личности Набокова, но и о его взглядах. Лукьяненко не любит, когда его начинают анализировать: "Это, наверное, глупое занятие - выдирать слова из контекста, придавать им отточенность, к которой и не стремился автор." "Осенние визиты" Но, приняв игру, вынужден принимать и ее правила: "Любой текст - вызов каждому умеющему читать. Самим фактом своего существования он требует несогласия. И это правильно, наверное. Что ни говори, а литература может научить лишь одному - не соглашаться" (Там же) Лукьяненко не зря в каждой книге отождествляет себя с главным героем, весь этот эксгибиционистский раж не даром. Известен лучший способ скрыть что бы то ни было - положить его на самом видном месте. Апофеоза эта метода достигает в программных "Осенних визитах" - так сказать, "Все, что вы хотели знать о Лукьяненко, но стеснялись спросить". Эдакий эксперимент по созданию лакированного парадного портрета в духе позднего соцреализма, когда минус отображается плюсом, а плюс - двумя плюсами, омерзительный душевный стриптиз с сопутствующим извращением понятий. "Черт становится Богом, а чет превращается в нечет" Е. Лукин Основная ценность и мера всех вещей в мире Лукьяненко - он сам, сам Творец и сам Судия: "Странные грезы, тайные мечты, игры в откровенность, свой кусок славы и толстые пачки денег... все - на ладони. Твои мечты - мечты мира. Твой взгляд - взгляд человечества... Ты же всегда с чем-то дрался, навязывал свои мысли и мечты окружающим. Писал книги - чтобы изменить мир. Теперь это будет проще. ... Я действительно смогу влиять? В поставленных рамках, конечно... ... ведешь себя так, словно на днях тебе явился ангел. И возвестил, что Господь уходит в отпуск, и поручает тебе присматривать за человечеством" - "Осенние визиты" Ясное дело, что Лукьяненко "право имеет" - сам себе выправил мандат и индульгенцию с рекомендацией: " Добрый человек. Сторонник великих империй, создающихся любой ценой. Хоть на крови и костях, хоть на ядерных бомбах и напалме. Хороший человек. Четко решивший для себя - цель оправдывает средства..." тут даже пококетничать со "свет-зеркальцем" можно, "и впрямь хорошо пишет? - Ничего так, симпатичненько" (Там же) и пожурить нежно себя, любимого: "Ты не понимаешь живых людей. Хватаешь одну-две детали, и дальше лепишь свои отражения. Ты раздуваешь любую жизненную проблему во вселенский конфликт" (Там же) Можно и поплакаться в жилетку: "Три книги в год - иначе не выжить. И пусть две из трех будут халтурой, массовым чтивом, космическими операми и фэнтези. Главное - продать рукопись, остаться в десятке, быть на слуху. Любая профессия имеет неписаный закон - вначале ты работаешь на авторитет, потом авторитет работает на тебя. Увы, в литературе авторитет держится недолго... да и не существует вообще за малыми исключениями" (Там же) Но автор видит "сны о чем-то большем". Как известно, сильнее всего чешутся те рога, которые Б-г по милости своей не выдал бодливой корове: "Все можно. И все - в том, виртуальном пространстве. Лишь там он смел и почти всемогущ. В реальной жизни ... не способен изменить даже свою судьбу - не то, чтоб судьбы человечества. ... потому и любит компьютерный мир тот дает иллюзию власти" (Там же) А то бы она уж показала: " И власть для тебя - свобода дарить смерть " (Там же) Да и с кем в конце концов церемониться: " Если народ предал свои звезды - так пусть мечтает о скоростных автострадах, дешевом бензине и мягких сиденьях" (Там же) Тем более, что: "Люди везде одинаковы. И что в занесенном снегами сибирском поселке, что в казахском ауле, что на Арбате - все равно, она проступает - "печать вырождения на лице". Неважно, какую форму она примет: пропойцы с вязанкой пустых бутылок, или здорового парня, который носится вдоль поезда, продавая денатурат, или раскрашенной девочки, посещающей авангардные спектакли, но не прочитавшей в жизни ни строчки" (Там же) И, ласково хлестнув себя самокритикой: " Печать вырождения. И он ее не избежал. Может быть, он просто рискует поднять глаза и увидеть то, что незаметно другим. Увидеть печать в себе"