Прогулка в Тригорское - Страница 14
В то же время Языков, посылая Прасковье Александровне новое послание и сильным, одушевленным стихом своим вновь рисуя картины жизни своей в Тригорском, так их заканчивал:
8 июня.
V
Конец лета и всю осень 1827 года Пушкин провел в Михайловском и, по обыкновению, погружен был это время года в литературные труды и переписку с друзьями.
В начале зимы он оставляет деревню, является то в Москве, то в Петербурге, тоскует в обеих столицах среди шума и суеты их жизни, и в январе 1828 года выражает тоску свою по деревне в письме к обладательнице Тригорского.
«Мне так совестно за мое столь долгое молчание, что я едва решаюсь взяться за перо. Только воспоминание о вашем дружеском расположении ко мне, — воспоминание, которое будет для меня вечно сладостным, и уверенность в том, что я пользуюсь вашим добрым снисхождением, еще дают мне смелости на сегодня.
Дельвиг, покидающий свои Цветы[162] для дипломатических терниев, расскажет вам о нашем житье-бытье в Петербурге.
Признаюсь, что это житье-бытье довольно глупо, и что я горю желанием так или иначе изменить его.
Не знаю, приеду ли я еще в Михайловское, между тем, таково было бы мое желание. Признаюсь, что шум и суета Петербурга сделались мне совершенно чуждыми, — переношу их с раздражением. Я предпочитаю ваш красивый сад и прелестный берег Сороти. Вы видите, что мои вкусы продолжают быть поэтическими, несмотря на скверную прозу моего теперешнего существования. Правда, — мудрено писать вам и не быть поэтом, — Примите уверение… 24 января» [163].
Прасковья Александровна вместе со своим семейством была в это время в тверском имении своего сына, где и хотел было ее посетить барон Дельвиг, при проезде с женой из Петербурга в Харьков. Дельвиг имел какое-то поручение по службе[164]… Поручение, впрочем, едва ли могло быть сколько-нибудь значительным, так как Дельвиг служака был плохой: известно, например, что состоя при Публичной Библиотеке, он по нескольку месяцев не заглядывал в нее, так что, наконец, должны были прислать к нему за ключом, бывшим у него от стола или шкафа в библиотеке; он отдал ключ — тем служба его и кончилась…
В Малинники (тверское имение Вульфа) Дельвиг не заехал и уже из Харькова отвечал на одно из писем к нему г-жи Осиновой:
«Вы одни не забываете людей, искренне вас любящих, почтеннейшая Прасковья Александровна! Вы одни утешили нас милым письмом вашим в скучном Харькове. Скука и нездоровье занимают наши досуги. Каковы собеседники!
Мы радуемся даже „Инвалиду“, который вернее наших петербургских друзей, хотя ничего не говорит, кроме того, что он жив и здоров и, слава богу, глуп. О свадьбе Ольги Сергеевны [165] мы узнали еще в Москве, и немало удивились решимости ее бежать. С.Л. [166] жаль очень, и еще жальче потому, что он во всем этом представляет комическое лицо. Он не подозревал даже, что Павлищев, едва им замеченный у Лихардовых и не бывающий у него, любит его дочь; вдруг она, не спросившись, запретит ли он ей думать о предмете любви ее, уходит и соединяет свою судьбу с судьбой этого неизвестного. Надежда Осиповна [167], кажется, подозревала это, и чуть не ее ли внезапная перемена в обращении с Павлищевым ускорила все это дело. Пишите к нам чаще, повелительница очаровательного Тригорского. Любите и помните меня и напомните обо мне девам гор, воспоминание о которых, как прекрасное дело, живо во мне и проч.» [168].
Романический эпизод из жизни семейства Пушкиных, о котором распространяется Дельвиг в приведенном письме, разумеется, интересен для нас постольку, поскольку он относится до нашего поэта. К сожалению, нам решительно неизвестно, как велико было участие в этом романе Александра Сергеевича, совершился ли он с его ведома? Одно, в чем можно быть уверенным — это то, что все происшествие не могло не интересовать его в высшей степени, так как Ольга Сергеевна с детства была его самым искренним, самым любимым другом и об ее отсутствии он, между прочим, не раз грустил в бытность свою в заточении, в Михайловском… Впрочем, в одном из последующих писем Пушкина к г-же Осиповой мы найдем упоминание о романическом браке его сестры.
Между тем, Пушкин писал в это время «Полтаву» и, как рассказывает предмет его тогдашней любви — А. П. Керн, «полный ее, т. е. новой своей поэмы, поэтических образов и гармонических стихов, часто входил ко мне в комнату, повторяя последний, написанный им стих…»
В то же время продолжалось печатание по главам «Евгения Онегина», и Пушкин в марте того же, 1828 г., препровождая вновь вышедшие главы своего романа, писал к г-же Осиповой:
«Беру смелость послать вам три последних песни Онегина; желал бы, чтобы они заслужили ваше одобрение. Прилагаю к ним еще один экземпляр для m-lle Euphrosine [169], принося ей большую благодарность за лаконический ответ, который она соблаговолила дать на мой вопрос.[170] Не знаю, милостивая государыня, буду ли я иметь счастье видеть вас в нынешнем году. Говорят, что вы хотели приехать в Петербург. Правда ли это? Между тем, я постоянно рассчитываю на соседство Тригорского и Зуева. Как бы судьба ни гадала, все-таки нужно, чтобы в конце концов мы собрались под рябинами на берегу Сороти. Примите, милостивая государыня, как вы, так и все ваше семейство уверение в моем уважении и в моей дружбе, в моих сожалениях и в моей совершенной преданности» [171].
Летом, действительно, застаем Пушкина в Михайловском, но в октябре он уже вновь в Петербурге и необыкновенно усердно принимается дописывать и обделывать «Полтаву». В самое короткое время одна из лучших поэм Пушкина была написана, и поэт, по свидетельству его биографа, «в самом ясном состоянии духа» [172], спешит из Петербурга в Малинники к своим друзьям — г-же Осиповой и ее семейству. Здесь он проводит два месяца, и проводит в самом веселом расположении духа: пишет посвящение к своей поэме, набрасывает рукою великого художника несколько мелких лирических произведений, оканчивает VII главу «Онегина», ведет самую оживленную, шутливую переписку со своими друзьями и приятелями и, разумеется, не забывает в числе их и хозяина того имения, в котором он наслаждался таким покоем и удовольствиями мирной, счастливой жизни… А. Н. Вульф — был в это время в Петербурге; кончив курс в Дерптском университете в 1826 г., Вульф ввиду войны России с Турцией, вступил в это время, т. е. в 1828 году, в гусарский, принца Оранского, полк.
«Тверской Ловелас[173],- писал Пушкин к Вульфу, в первые же дни по приезде в Малинники [174],- С. Петербургскому Вальмону здравия и успехов желает[175].
Честь имею донести, что в здешней Губернии, наполненной вашим воспоминанием, все обстоит благополучно. Меня приняли с достодолжным почитанием и благосклонностию. — Утверждают, что вы гораздо хуже меня [176] (в моральном отношении) и потому не смею надеяться на успехи, равные вашим, — Требуемые от меня пояснения насчет вашего петербургского поведения дал я с откровенностию и простодушием — от чего и потекли некоторые слезы и вырвались некоторые недоброжелательные восклицания, как например: какой мерзавец! какая скверная душа! но я притворился, что их не слышу. При сей верной оказии, доношу вам, что Марья Васильевна Борисова[177] есть цветок в пустыне, соловей в дичи лесной, перла в море, и что я намерен на днях в нее влюбиться, — Здравствуйте; поклонение мое Анне Петровне [178], дружеское рукожатие Баронессе etc, — 27 октября 1828 г.» [179].