Профессия - Страница 74

– Наташа?

– Не ожидала.., – она несколько теряется. – Снова хочешь извиниться?

– Сначала хочу узнать, не по твоей ли милости меня арестовали. А теперь – извини.

– Арестовали?  За что?

– Не знаю.

         Голос Леди Х напоминает мне что-то бесконечно далекое, озорное, веселое – то, что я совсем не хотел терять.

– Какая-то структура инициировала дело. Я, на всякий случай, решил поинтересоваться, может, твоя?

– Нет, Илья, не моя. Как бы ни была я на тебя зла, я бы не пошла на это... потому что я тебя понимаю. Я тебя оправдываю. Я тебя люблю.

         Я молчу в трубку. И Цаплин видит, как неловко мне становится и стыдно продолжать этот разговор. И как жаль, что она меня любит...

         Я верю ей.

Я ей верю. Но мне безумно жаль.

– Я сделаю все, чтобы тебя вытащить! – обещает она.

– Женщина намбр ту? – усмехается следователь. – Ну-ну...

20. ВТОРОЕ СВИДАНИЕ

         Расспрашивают меня долго – о том, как, откуда, кому и какими путями идет товар. Не бьют, не раздражаются ни от моего молчания, ни от резких выпадов.

         Одного из нариков, кстати, выпускают. Другим передают заряженные шприцы с воли. А мне с воли ничего не передают – никому не приходит в голову, что я не могу здесь есть и меня мучит жажда. Конечно, можно снова позвонить...

         И постепенно мне становится жутко. Не видно края этой ситуации... Или? Или нет у нее края? Я мечтаю о том, чтобы поскорее назначили дату суда и отправили хотя бы в СИЗО – туда, где действуют хоть какие-то законы, хоть тюремные понятия, только бы не маяться здесь, где не действует ничего...

         Приходит Леди Х. В коричневых укороченных брючках и открытой блузке, и я понимаю, что в городе, наверное, жарко и, наверное, по-прежнему лето... и солнце в небе.

         Она не садится к столу и смотрит на меня молча.

– Что с рукой? – спрашивает, наконец.

– Врача мне «не положено».

– Ты на особом положении.

– Вне закона? – усмехаюсь я.

– Да, что-то вроде этого. За решеткой и вне закона. Я пробила это дело. Поговорила с нашими – с отделом по борьбе с наркотиками. Никто не возьмется тебя вытаскивать, потому что... Ну, сам понимаешь, почему. Ты сам должен это решить.

– Но как?

– Илья... я не хочу вникать в суть ваших отношений. Но если ты неожиданно оказался под арестом, значит, проблема есть. И никто, кроме тебя, ее не решит.

         Я отворачиваюсь к решетке на окне.

– Я ушел из бюро.

– Почему?

– Хочу вернуться домой.

– И вместо того, чтобы быть дома, ты оказался здесь. 

– Он параноик?

– Нет. Он не параноик. Он никогда никому не казался параноиком. Он поступил так только в этом – отдельном, конкретном случае. Ты просто не хочешь говорить мне, в чем суть конфликта, – она качает головой.

– Но между нами нет конфликта...

– Чем тебе распороли плечо?

– Я не знаю.

– Тебе нужно срочно в больницу. Здесь кормят?

– Я не ем.

– И как долго ты уже здесь?

– Три... или четыре дня. Но я не хочу есть. У меня тошнота не проходит. Там... наркоманы. Блевотина. Ломает кого-то постоянно.

         Она матерится. А после брани – сказать нечего. Леди Х, наконец, садится напротив меня. Смотрит мне в глаза... Просто смотрит. Не так, как прощаются. А так, словно находят то, что уже потеряно навсегда...

– Мой мальчик, – говорит она неожиданно, – когда ты бросил меня, мне было так больно. А когда ты позвонил, я так обрадовалась. Я не хочу от тебя ничего, не подумай. У меня... другие ритмы. У меня есть другие мужчины. Я найду другой секс, да и не до секса как-то в последнее время. Я хочу только одного, чтобы ты был свободен, был жив и здоров. Но сейчас это от меня никак не зависит. Это зависит от него одного. Позвони ему – просто позвони...

– Но я не знаю, что он от меня хочет!

– Так спроси об этом прямо! Так и спроси: «Гена, чего ты хочешь?» Он инициировал это дело, он напряг очень солидных людей. Если ты не решишь это сам сегодня или завтра, послезавтра это решу я. Тем единственным способом, которым я могу это решить. Поэтому, – она отводит глаза, – давай рассуждать здраво и холодно. Сейчас единственная цель – твое освобождение. Чтобы развалить это дело, ты сначала должен поговорить с тем, по чьей инициативе оно организовалось. Если это не поможет, я развалю его самого.

         Я машинально прикладываю палец к губам. Она смотрит на мои руки, и ее глаза так же машинально наполняются слезами. Леди Х – бескомпромиссный солдат, но все-таки она леди...

– Они не имеют права держать тебя здесь так долго. Тебе уже должны были предъявить четкое обвинение и перевести в СИЗО, должны были осмотреть рану. Это просто прессинг, тебя ломают... и ты ломаешься. Но я говорю тебе – ты самый лучший на свете. Даже здесь, сейчас... Ты самый лучший. Ты просто не умеешь быть циничным. А нужно уметь.

         Я отворачиваюсь.

– Когда я попрощался с тобой, разве я не был циничным?

– Нет, ты был импульсивным.

– Это потому что у меня есть девушка, и она беременна... Я подумал, что занимать твое время при таких обстоятельствах – еще более цинично...

         Я избегаю ее взгляда. Смотрю на шероховатую поверхность стола и чувствую внутри себя еще большую шероховатость.

– Я знаю. То есть, не знаю, но я предполагала, что ты не можешь быть одинок, – говорит она спокойно. – И если бы я планировала в своей жизни семью и детей, может, мне было бы это очень обидно. Это значило бы, что ты выбрал не меня, не моего ребенка... Но мне не обидно это. Илья... Знаешь, почему? Потому что у меня в голове маленькая бомба...

         Я смотрю на нее и обычное для последних дней ощущение нереальности происходящего наваливается с новой силой.

– Ну, не бомба, конечно, – усмехается Леди Х, – но что-то очень похожее. Опухоль, которую нельзя оперировать. Она растет. Я пью таблетки. Когда бывают очень сильны приступы, колю морфий. Но именно это... позволило мне жить – не боясь за свою жизнь, как это ни парадоксально.

– Твой босс знает об этом?

– Знает. И ему это нравится. То есть, может, и не нравится, но ему это очень удобно. Я адекватна, я управляема, и в то же время я смертница, – продолжает она спокойно. – Поэтому... я с радостью отдам остатки своей жизни за тебя и за твоего ребенка, если возникнет такая необходимость...

         Она говорит это настолько спокойно, настолько бесслезно, что я понимаю одно: шок от этих известий, боль, отчаяние уже давным-давно легли черным илом на дно ее души. Она уже приняла это и живет так, чтобы не заглядывать на темное дно. И именно для этого ей нужна ее рисковая работа, нужен я, нужны даже мои проблемы...

– Наташа, мне очень жаль...

– Жаль? Жаль, что я никогда не буду сморщенной старушкой? А в следующей жизни буду мужчиной и куплю «майбах»? Это неправильная позиция, – она улыбается.

         Прощается и еще раз убеждает меня позвонить Никифорову.

– Ты должен, по крайней мере, с ним поговорить, чтобы узнать, в чем именно его претензии.

         Что толку общаться с Генкой, если он говорит одно, а делает совершенно другое? Но все рассказанное Наташей вдруг меняет мое отношение к этому делу. Жизнь, в каких бы условиях она ни протекала, это всего лишь – временное явление, и не стоит придавать ни ей, ни этим условиям слишком большого значения.

         Я прошу дежурного позвать мне следователя Цаплина. А следователя Цаплина прошу дать мне мой телефон. И он печально улыбается, не отвлекаясь от выдумывания текстов для Comedy.

– Да пожалуйста! Если еще остались на свете люди, которым вы не звонили...

21. ТРЕТЬЕ СВИДАНИЕ

– Гена? Здравствуй....

         Мой голос немного хрипит, но Генка откликается довольно радостно.

– О, здравствуй, старик! Как там Киев?

         Я про себя усмехаюсь. Восхищаюсь этим парнем.