Продавец снов (с иллюстрациями) - Страница 8

— Доктор, вы не упрячете меня в сумасшедший дом? — Пациент сделал движение, чтобы встать, может, бежать из кабинета.

— Минуту, Харрис…

— Дайте слово, что не упрячете.

Доктор Гейм сделал успокоительный жест.

Харрис откинулся в кресле, закрыл глаза, как от яркого света.

Доктор разглядывал его. Большой лоб, уши, тесно прижатые к черепу, вялые, неопределенного рисунка губы; тонкий, с горбинкой, но отнюдь не орлиный нос, подбородок округлый, слабый. Глаза… Они сейчас прикрыты дряблыми веками, но цвет и глубину их Гейм заметил с первого взгляда. Темные глаза, глубокие — единственное, что оживляло лицо человека, когда он вошел в кабинет. Остальное — овал лица, морщинки в уголках губне составляло в пациенте ничего примечательного. Ни даже имя, Джон Харрис. Все стандартно, затерто, как на тысячах подобных непримечательных лиц. Для психиатра такие люди не представляют загадки.

— У меня галлюцинации, доктор. — Харрис открыл глаза. Странные галлюцинации! — Лицо его выражало отчаяние.

— Успокойтесь, — как можно мягче сказал Гейм. — Расскажите, что вас беспокоит.

— Беспокоит!.. — выкрикнул Харрис. — Я не человек, некто?!

Это было слишком, и Гейм подумал: такие иногда бывают буйными. Однако долг психиатра обязывал не выдавать своих мыслей, и на лице Гейма не дрогнул ни один мускул. Он молча ждал — ожидание тоже успокаивающе действует на пациентов.

Действовало оно и сейчас, Харрис расслабился и вздохнул. Но заговорить не решался — это было видно по его лицу.

— С чего началось? — осторожно спросил доктор Гейм

— Мне двадцать шесть лет, — отвечал Харрис, — и все эти годы мне снились необычайные сны. Если это птица — я видел каждое ее перышко, слышал пение. Если груша — чувствовал вес, а проснувшись, ощущал вкус и запах.

Гейм молча слушал.

— Если я во сне дрался с мальчишками, — продолжал Харрис, — я просыпался весь в синяках. Упал с дерева — проснулся с вывихнутой ногой. Что это значило, доктор?

Гейм продолжал слушать.

— Однажды, — Харрис подался к врачу, — во сне я нашел золотую шведскую крону. Я не хотел с ней расстаться, боялся, что ее могут отнять. Зажал в руке как можно крепче. Когда проснулся — крона была в руке…

«Чепуха, — думал доктор, — все это объяснимо: синяки у него оставались от настоящей драки с мальчишками, вывих после падения и, скорее всего, не во сне — наяву. Остальное: кто из ребят не засыпает с грушей или с яблоком чуть ли не во рту? Крону он нашел днем… Излишне возбудим, эмоционален, — ставил диагноз Гейм. — И пожалуй, у него навязчивая идея».

— Дальше, доктор, — продолжал Харрис. — Крона удивила меня. Но золото было настоящим, и я истратил крону на сладости.

Ну и что? Гейм позволил себе отвлечься, заглянуть в окно на улицу, заполненную движением. Это только доказывает, что крона была настоящая…

— Вот такая, — услышал он голос Харриса, перевел взгляд на стол.

На синем сукне лежал золотой кружок, величиной с пуговицу.

— Вот она! — сказал Харрис.

Гейм взглянул в лицо пациента, а когда опять поглядел на стол, золота не было. Гейм готов был поклясться, что за весь разговор Харрис не сделал движения руками, не поднялся с кресла. Однако кроны на столе не было. Гейм опять поглядел на Харриса и подумал: «Вдобавок еще и фокусник…»

Сразу ему сделалось скучно. Приходят вот и такие… Случайных посетителей Гейм недолюбливал. Доктор мечтал написать книгу о филателии, потихоньку писал ее. Л вот такие приходят и отнимают время… И все же он болен. Гейм глядел на стертое, невыразительное лицо Харриса — лечить его надо. Послушаем все же, далеко ли зашла болезнь.

— Потом я учился, — рассказывал Харрис. — В Стейтсколледже, в центре штата. Курса не кончил. Отец держал небольшую фабрику, разорился, была семейная драма. На какое-то время сны оставили меня. А сейчас…

— Ваша профессия? — спросил доктор.

— Банковский служащий.

— Возраст?

— Двадцать шесть лет, я же говорил, доктор.

— Какое сегодня число?

— Шестое апреля.

Харрис приготовился отвечать еще, понимал, что вопросы о постороннем — обычный прием психиатрии, но доктор больше вопросов не задавал.

— Продолжайте, — сказал он.

— Сейчас все вернулось, доктор. Оно и не уходило — зрело и развивалось во мне.

— Что — оно? — спросил Гейм.

— Видели крону? — Харрис кивнул на стол.

Гейм промолчал.

— Не верите, доктор?

— Продолжайте… — Гейм взглянул на заполненный бланк, лежавший перед ним; Джон Филипп Харрис, местный уроженец, из Пенсильвании…

— Не верите? — В голосе Харриса опять отчаяние.

— Мистер Харрис, — мягче сказал Гейм — надо скрывать свои чувства — профессия…

— Ладно, — Харрис откинулся в кресле. — В это трудно поверить. В конце концов, крона — пустяк. Я вам еще не все рассказал.

— Рассказывайте… — нашел выход Гейм и опять посмотрел на анкету.

— Новый этап болезни, — Харрис сцепил пальцы, костяшки хрустнули, — начался около года тому назад… Я живу в меблированных комнатах, доктор, — неожиданно переменил он разговор. — Я холост и одинок. Отец умер, братьев и сестер у меня не было. Мать ушла от отца, где она, я не знаю. Живу в меблированных комнатах…

Харрис вернулся к первоначальной мысли, а Гейм подумал: обыкновенный сбой, все скачет в голове пациента, нервная система расшатана.

— У меня много свободного времени после работы, по выходным, — заговорил Харрис, — не знаю, куда его девать. И в такие именно часы ко мне приходят галлюцинации.

— Каков характер галлюцинаций? — спросил Гейм.

— Вещественные галлюцинации, — сказал Харрис.

— Точнее?

— Ну вот… — Харрис на мгновение задумался. — Это было под вечер. В феврале. Я стоял у окна, машинально теребил занавеску. В комнатах было тихо: воскресенье, соседи разошлись кто куда. Я теребил занавеску и думал: хотя бы муха проползла по стеклу. И муха проползла, доктор! — Харрис выпрямился, точно от неожиданности. — Только, знаете… она была величиной с кулак!

Последние слова Харрис выкрикнул. Гейм взглянул на него: вздор.

Однако он тут же откинулся от стола. Перед ним, на белой анкете, исписанной данными о пациенте, сидело чудовище: муха, величиной с кулак. Мохнатая, с радужными крыльями, синим, словно металлическим, туловищем, с головой, похожей на два сросшихся гриба, иссеченных фасетками-ромбами. Муха чистила лапами хобот и дрожала от работы и от нетерпения взлететь. Гейм хотел вскрикнуть от отвращения, но крик застрял у него в горле: муха разбухла, раздалась до величины курицы. Гейм непроизвольно взмахнул руками, и все исчезло.

— Вот какая была муха, доктор Гейм, — сказал Харрис.

— Послушайте… — Гейм весь дрожал. — Что это?.. — Он не кончил вопроса, слова беспомощно повисли в воздухе.

— Вот я и говорю, — устало сказал Харрис. — Что это?

Нет, перед Геймом сидел не фокусник, не шарлатан. Но и не обычный пациент.

— Я хочу стать человеком, — сказал Харрис, глядя в глаза психиатру. — Нормальным.

Что ответить Харрису, Гейм не знал. При воспоминании о мухе его тошнило. Однако пациенту надо что-то сказать.

— Я не обедаю, доктор, — Харрис переменил разговор. Стоит мне вспомнить о сытости, и я сыт. Если я чего-нибудь захочу, оно появляется тотчас. Не подумайте, что это всегда доставляет мне удовольствие. — Вчера у меня в руках появилась ампула с цианистым калием. А если, доктор, она появится… — Харрис с испугом и в то же время комично прижал к животу руку. — Я всего опасаюсь, — продолжал он.

Геим опять вспомнил муху и опять ощутил тошноту. Что же посоветовать пациенту?

Выручил обоих звонок.

Доктор взглянул на часы: половина шестого. Прислуга ушла, ему самому придется открывать дверь на звонок, чего доктор Гейм не любил: спускаться, особенно подниматься по лестнице — у него пошаливало сердце.