Продавец снов - Страница 3
– Слушаю с большим вниманием, – устраиваясь за столиком, сказал Стародубцев.
– Месяц тому назад мою мастерскую посетил очень странный человек. Одет он был в серую тройку, идеально сидевшую на его статной фигуре. Золотая булавка стягивала углы белоснежного воротничка к узлу галстука цвета бордо. Чёрные с проседью волосы, зачёсанные назад, открывали высокий лоб, рассечённый между дугообразными бровями глубокой морщиной. Прямой нос. Тонкие губы. Волевой подбородок. Уверенный взгляд пытливых серых глаз, казалось, подчинял себе. Он заказал свой портрет во весь рост. Но заказ его был необычен тем, что писать портрет я должен был с его отражения в зеркале, при свечах.
– Что ещё за чудачество? – перебил удивлённый Стародубцев. – Это или большой оригинал, решивший внести разнообразие в монотонные будни, или этакий скучающий аристократ, развеивающий меланхолию.
– Да я и сам был крайне удивлён такому желанию. За работу он заплатил вперёд. Хотя я отказывался, говорил ему, что вознаграждение возьму только после того, как он лично оценит работу. Всего же этот гражданин посетил мастерскую четыре раза. Позировал без перерыва, по истечении двух часов всегда уходил, ссылаясь на неотложные дела. Во время работы на его неподвижном лице жили только глаза. Дело в том, что они постоянно меняли свой цвет.
– Как меняли? – изумился Стародубцев.
– Да, именно, они каким-то образом меняли цвет. Его серые глаза вдруг становились зелёными, и буквально фосфоресцировали, как два холодных изумруда, а то, спустя некоторое время, они уже светились рубиновым отливом. Проходило ещё немного времени, и его глаза были небесно-бирюзового, затем оливкового цвета. Но опять проходило время, и они уже светились тёплым золотым светом, вскоре темнели и оказывались вишнёвыми. Когда же время сеанса истекало, его глаза были прежними – серыми. И так повторялось каждый раз, как только я начинал писать его портрет.
– Просто невероятно. И какие же вы написали ему глаза? – взволнованно поинтересовался Стародубцев.
– Чёрные, чёрные глаза, как чёрные дыры Вселенной! – Погодин встал, прошёлся по мастерской, и, вернувшись, присел на край стола.
– И что же было дальше? Дальше-то что было? – торопил Стародубцев с рассказом и, сгорая от нетерпения, заёрзал на столешнице.
– Когда я объявил, что картина закончена, он изъявил желание посмотреть. Я не возражал, напротив, мне было интересно знать его мнение. Незнакомец подошёл к моей работе и, вскинув монокль, долго всматривался в портрет. Всё это время я стоял за его спиной. Моя душа не находила себе места. Почувствовав моё волнение, он повернулся. И тут меня окончательно поразило то, что его глаза в самом деле были теперь чёрными. Он посмотрел на меня долгим пристальным взглядом. От этого взгляда у меня холодок пробежал по спине. И за всё это время в первый раз уголки его тонких губ чуть дрогнули и, застыв на какое-то мгновение, отразили странную улыбку. Незнакомец, явно довольный увиденным, кивнул головой и почти прошептал: «Да, вижу, что я в вас не ошибся. Беру!». Я попросил его зайти на следующий день, когда окончательно высохнут краски. Но с тех пор он так больше и не приходил.
– Так портрет у вас? – спросил Стародубцев, окидывая взглядом мастерскую.
– Да, он здесь, – ответил Погодин, указывая на закрытую клеёнкой большую раму, стоящую у задрапированной стены.
– Семён, с вашего позволения, я могу взглянуть на эту работу?
– Какие могут быть вопросы, извольте, – сказал Погодин, и, встав, пригласил художника: – Пожалуйте за мной.
Они подошли к стене, где стояла скрытая от посторонних глаз картина.
– Вот этот портрет странного гражданина, – и с этими словами Семён сбросил с рамы клеёнку.
Но какого же было его изумление, когда вместо ожидаемого портрета он не увидел совершенно ничего.
– А где же портрет? – удивился Стародубцев и вопрошающе посмотрел на Погодина. – Где портрет? – повторил он.
Погодин в растерянности провёл рукой по чистому холсту. Где ещё недавно находилось изображение, сейчас не осталось ничего, что говорило бы о его некогда существовании. Перед глазами Семёна была не просто голая грунтованная тряпка, перед ним была слепящая его своей белизной трагедия.
– Глазам своим не верю. Ничего не понимаю. Портрет же был здесь, не понимаю… – шептал, потрясённый произошедшим, Погодин.
– А может, его выкрали? – выдвинул гипотезу Стародубцев. – Ведь так просто, ни с того ни сего, он же не мог куда-то исчезнуть? Признайтесь, уважаемый Семён, вы явно меня разыгрываете?
– И в мыслях не было. Да зачем, собственно. Я и сам поражён случившимся. Просто теряюсь в догадках – как такое могло произойти?
Глава 2
Выйдя из подъезда, Кузьмич посмотрел по сторонам. Скамейки возле дома и беседка пустовали. Не было ни игроков в домино, ни старожилов, дремавших на лавочках в тени тополей, ни вечно шушукающих вслед старых перечниц, смакующих последние новости. Даже обычно открытые форточки, разносившие по двору ароматы приготавливаемой снеди, были плотно закрыты. Двор словно осиротел, из него ушла та обыденная привычная жизнь.
Кузьмич посмотрел на небо: ни грозы, ни дождя ничего не предвещало. Всё это крайне удивило его, но, не отягощая себя догадками, он не спеша проследовал по опустевшему двору и, повернув в переулок, направился к ближайшему магазину.
По дороге он встретил единственного до синевы небритого гражданина, тянувшего за собой на верёвке упирающуюся дворнягу.
– Эй, пролетарий, купи собачку! Недорого! Всего троячок, – прохрипел он, обращаясь к слесарю.
Слесарь остановился, прикинув в уме, зачем ему дворняга и сколько у него денег. Подытожив, решил, что дворняга ему не нужна, но её жаль, а денег хватает впритык. Но если взять одну бутылку и быть поскромнее с закусками, то это ещё не конец света, вполне можно свести концы с концами.
– Отпусти животное, душегуб. Они же братья наши меньшие, – возмутился он.
Мужик ссутулился, и, покосившись на собаку, пробурчал:
– Ну, тогда хоть рубль дай – отпущу.
– Эх, Россея! Когда же мы просить-то перестанем? – вздохнул Кузьмич и высыпал ему на ладонь всю мелочь.
На удивление Кузьмича, магазин был открыт и безлюден – ни очередей, ни продавцов. «Куда их всех черти подевали, неужели в стране сухой закон ввели? Вот уж это действительно конец света!» – с ужасом подумал он. Слесарь, всё же не теряя духа, подошёл к прилавку и, постучав о него, позвал:
– Есть кто? Обслужите!
Дверь подсобки скрипнула. Из неё вышла худющая продавщица. Имитируя бюст, она оттопырила на груди фартук, повернувшись к небольшому зеркалу, висевшему под вывеской «Пьянству – бой!» и «Вино и водка отпускаются после одиннадцати часов», поправила чепец.
– Чё орёшь, не глухая! – возмутилась она и воткнулась в него оценивающим взглядом.
– А чего никого нет-то? – словно оправдываясь, спросил Кузьмич.
– Собрание! К митингу завтрашнему готовимся, «О взятии повышенных обязательств», – торжественно ответила продавщица.
– А-а-а, – понимающе закивал головой слесарь. – Это правильное решение, товарищи!
– Тебе водки, что ли? – спросила она, и, пока слесарь туго соображал – что почём, проницательно ответила за него: – Одну, значит?
– Да, – подтвердил Кузьмич.
Продавщица, не отрывая от него глаз, поставила на прилавок бутылку «Столичной».
– И закуски бы какой, – добавил он.
– Весь ассортимент на витрине, – отрезала она.
В ассортименте, под заляпанным стеклом от тыкающих в него пальцев, имелась «братская могила», то есть килька в томате, селёдка пряного посола и залежавшаяся колбаса «Любительская» с зелёным отливом.
– У вас тут осетров с крабами для антуражу не хватает, – съязвил, разглядывая витрину, Кузьмич.
– Ты мне ещё похами, а то я так пошучу, что мало не покажется, – и продавщица убрала под прилавок «Столичную».
– Нет, только не это! О, язык мой – враг мой! Жизни лишайте, но не лекарства от похмелья, добрейшая из добрейших, спасительница жаждущих глотка живительной влаги, – взмолился слесарь.