Продавцы теней - Страница 2

В 17-м году, который совершенно ее не интересовал, Леночке Оффеншталь было 17 лет и она собиралась в Москву на курсы Герье. Курсы тоже ее не интересовали. Ее интересовала Москва. В Москву Леночке хотелось смертельно. В родном городе (большом, провинциальном, купеческом, разлапистом и развалистом, втиснутом в излуку двух рек, одна из которых считалась великой) после окончания гимназии ей стало тесно. Девчачьи забавы показались скучными. Обожать учителя рисования или красавчика-студента из соседнего дома представлялось теперь на редкость глупым. Подруги мечтали о замужестве — вот о чем о чем, а об этом она никогда не мечтала, поэтому вести разговоры на такие темы не желала. Губернские балы и гулянья отдавали затхлостью. Моды… Моды давно вышли из моды.

Леночка маялась. Да и родители твердили: «В Москву! В Москву!» Только в Москву почему-то не отправляли. Леночка, которую в семье звали на немецкий манер Ленни, не очень вдавалась в подробности, однако чувствовала: что-то происходит. Где-то далеко шла война, однако не она волновала родителей. Отец — потомственный врач с превосходной практикой, из тех, первых, немцев, оказавшихся в России при Петре, — пользовал большие городские чины. С визитов приезжал мрачный. Запирался с матерью в кабинете, что-то рассказывал, стучал кулаком по столу, курил одну за другой папироски. Мать ходила с трагическим лицом. Являлись родительские друзья — люди солидные, уважаемые, осведомленные. Опять запирались, шептались, стучали, курили, пили чай с лимоном.

Ленни понимала одно: ждут чего-то нехорошего. В Петербурге зреет какой-то заговор. В ответ на ее робкие упоминания о Москве родители отмахивались. Однажды во время обеда отец сказал матери: «Придется уезжать». Мать заплакала, прижимая платок к носу, выбежала из-за стола, а потом весь день перебирала шубы, серебро, сортировала белье и платья. И вдруг…

Как-то осенним утром Ленни проснулась и почувствовала: что-то случилось. Стало легко, беззаботно, весело. По-прежнему. Отец шутил за завтраком. Мать смеялась, щурила близорукие глаза, заправляла локон в прическу. Заговор зрел, зрел и лопнул.

Ленни помнила, как отец, заложив на генеральский манер одну руку за спину, а другую, с газетным листом, высоко подняв к глазам, зачитывал им с торжественностью и прорывающимся смешными петушиными всхлипами ликованием заметку, которую перепечатали местные «Ведомости» из петербургской солидной газеты: «Вчера в Петропавловской крепости состоялась казнь предводителей большевистского заговора Владимира Ульянова, именовавшего себя Лениным, и Льва Бронштейна, известного под фамилией Троцкий. Бандиты были расстреляны в 4 часа утра. Остальные участники заговора (далее следовали фамилии, которые Ленни не запомнила, так как слушала вполуха) приговорены к пожизненному заключению и сосланы в каторжные работы. Революция, о которой так долго говорили большевики, не свершилась, господа!» Еще Ленни помнила, как мать прошептала, перекрестившись:

— Какое счастье, что государь в феврале не отрекся от престола!

Возобновились разговоры о Москве.

Летом 18-го приехала младшая сестра матери Елизавета Юрьевна, тетя Лизхен. Тетя Лизхен была роскошной женщиной. Так считали в семье. Ленни потрясло то, что она курила пахитоски. Долго мяла их в длинных пальцах, засовывала в янтарный мундштук, резко, по-мужски, ударяла спичкой о коробок, а закурив, выпускала изо рта густое кольцо дыма. Мундштук же держала странно: прихватив снизу большим и указательным пальцами. Тетя Лизхен, как мать, щурила близорукие глаза, но на этом сходство сестер заканчивалось. Тетка была крупней, породистей, телесней и… Ленни не знала, как это выразить словами, а если бы знала, то сказала: тетка была порочной. С мужем жила раздельно. Образ жизни вела свободный. Через два дня после ее приезда само собой отпало обращение «тетя» и для Ленни она стала просто Лизхен. В конце концов, по возрасту она годилась Ленни в сестры: на 10 лет старше. А еще через день выяснилось, что Лизхен не прочь взять племянницу в Москву и поселить у себя на Неглинке.

Мать сомневалась, стоит ли отпускать ребенка. Жизнь Лизхен в Москве казалась ей неблагонадежной в смысле нравственности. Но Ленни выглядела такой несчастной, так умоляюще складывала руки, так желала немедленно приступить к учебе на курсах, так трогательно обещала о каждом своем шаге докладывать в письмах, что оставалось всхлипнуть и идти укладывать сундуки.

Приехав в Москву и обежав огромную квартиру Лизхен, Ленни плюхнулась в кресло и выпалила:

— Ни на какие курсы я не пойду!

— И черт с ними! — лениво отозвалась Лизхен, закуривая пахитоску.

…Ленни выскочила из трамвая, и ей неожиданно представилось, что впереди, где расходятся трамвайные пути, два трамвая несутся навстречу друг другу, но почему-то не сталкиваются, а въезжают один в другой и исчезают. Ленни тряхнула головой, отгоняя странные фантазии, и увидела впереди на площади — люди, экипажи, конка, регулировщик машет белым жезлом и среди всего этого столпотворения сверкающий василькового цвета автомобиль, за рулем которого сидит угрюмый толстяк в смешных круглых автомобильных очках, делающих его и без того пухлые детские щеки комичными. И тут люди, авто, экипажи, конка останавливаются и, следуя указанию жезла, дорогу важно переходят три голубя. Толстяк в авто хохочет, запрокинув голову. Потом вынимает блокнот и что-то записывает. Чинность птичьей походки завораживает Ленни. Она стоит посреди улицы, не в силах отвести от птиц глаз.

Но вот опять — люди, авто, экипажи, конка пришли в движение. Все кричит, звенит, полыхает, плещется и дрожит в бликах полуденного солнца.

Ленни движется вниз по Пречистенке. На ходу покупает в киоске газету «Московский муравейник». Просматривает рекламки. «Акционерное общество „А. Ожогин и Ко“ представляет новую роковую драму „РОМАН И ЮЛИЯ: ИСТОРИЯ ВЕРОНСКИХ ЛЮБОВНИКОВ“. Их страсть воспламенит ваше сердце. Их смерть заставит вас рыдать. С 15 мая во всех кинотеатрах Москвы». Читать трудновато. Недавно отменили «еры», и Ленни еще не привыкла к виду урезанных слов. «Вы мечтаете избавиться от корсета, но не можете себе этого позволить? Вы боитесь появиться на пляже в купальном костюме? Вас обижают насмешки подруг и равнодушие мужчин? ГИМНАСТИКА, ПЛАСТИКА, РИТМИКА сделают ваши мышцы эластичными, а фигуру стройной. ТАНЦЕВАЛЬНАЯ СТУДИЯ МАРИЛИЗ Д’ОРЛИАК. В Ермолаевском переулке в собственном доме». Далее — пройдет электрический сеанс в саду Эрмитаж; патентованные капли от бородавок полностью очистят ваши руки и лицо; потомственная гадалка за умеренное вознаграждение разыщет пропавшие драгоценности.

Помахивая «Муравейником», Ленни приближается к особнячку в Ермолаевском переулке. У парадного стоит авто Мадам.

— Давно приехали?! — кричит Ленни шоферу, который сидит за рулем в надвинутом на глаза клетчатом кепи. Тот выкидывает растопыренную пятерню, обтянутую желтой кожей перчатки. Пять минут назад. «Ой, мамочки!» — думает Ленни, которой следует появляться в студии не после, а до возвращения Мадам с прогулки, рывком распахивает входную дверь и взлетает на второй этаж по изогнутой мраморной лестнице.

Особняк в Ермолаевском переулке Мадам подарил московский градоначальник за ее неоценимый (однако оцененный в весьма кругленькую сумму) вклад в искусство. К особнячку прилагалась Почетная грамота. Грамота была окантована и повешена в кабинете Мадам на самом видном месте. Принимая высоких гостей, Мадам как бы невзначай обращала их внимание на грамоту, закатывала глаза, изгибала круто брови и многозначительно опускала уголки рта. Рядом с Почетной грамотой красовались фотографические снимки самой Мадам, запечатленной в пикантных позах рядом с градоначальником, начальником Московского жандармского управления, министром просвещения и — выше — с одним из Великих князей.

В Россию Мадам попала 5 лет назад, в 1915-м, подрастеряв по дороге изрядную долю своей европейской популярности, однако оставаясь признанной основоположницей нового танцевального стиля, который сама называла «свободное дыхание экстаза». Говорят, в молодые годы Мадам действительно вызывала экстаз публики, танцуя босиком, в свободно ниспадающих туниках. Она отвергала каноны классического балета, считала танец естественным состоянием людей и проповедовала появление нового человека и возникновение нового мира. Впрочем, после 17-го разговоры о новом поутихли.