Пробуждение - Страница 23

Петр поднял руку - собака прыгнула еще выше, не достала, завалилась в снег, вскочила, отряхнулась. Петр улыбнулся.

Казалось, они теперь одни в лесу.

Собака бежала чуть впереди Петра, он шел за ней, она возвращалась, если забегала вперед, задирала вверх голову, как будто ждала каких-то приказаний к действию, но Петр ничего не приказывал, не играл особенно с ней - лишь изредка нагибался, трепал собаку за шею, держал в руках вытянутую, умную морду, что-то говорил ей - собака, естественно, ничего не поняла, кроме одного: этот человек только что устало стоял, прислонившись к дереву, и не обращал никакого внимания ни на нее, ни на что вокруг, а теперь он идет с ней рядом, ласково и сильно треплет ее рукой - собаке это нравилось, - рука у человека была - сразу видно - умелая, а говорил он громко, улыбаясь при этом чему-то, наверно, своему, но и собаке тоже перепало от его улыбки, ибо людей вокруг она не видела - было их в лесу двое, она и этот человек, обрадованный вдруг чем-то, веселый, напролом идущий сквозь кусты по глубокому снегу.

Катя проснулась среди ночи, как от толчка.

Она ничего не могла сообразить.

Ветер раскачивал занавеску.

На другом конце тахты, все так же сидя, дремал Саша.

Катя быстро встала, расстегнула молнию сбоку. Опять застегнула и начала собираться.

Туфли, туфли, где они? Вот одна, а вот другая. Плащ - вот и плащ. Белый плащ, родной, вот, нашелся, висит в комнате чужой, кто его повесил? Не помню, чтоб я вешала. Вот и готова. Все пуговицы на плаще застегнуты.

А он - спит.

Так спешно она собиралась. Куда? У окна стоя. Куда?

Три часа ночи.

Пустая улица внизу. Цветочный магазин - ЦВЕТЫ - и не выключают на ночь зеленые буквы.

Да, а он спит. Надо, конечно, уйти. Но куда? Внизу - ночь, пустая улица, тишина - вот так случается.

Ни машин, ни последних (или первых) прохожих. Птицы где-то пели, где-то в липах, по дворам или на бульваре.

Катя присела за стол, положила голову на руки, поднялась, посмотрела на спящего Сашу и, осторожно, чтобы не разбудить его, легла рядом.

В плаще, без подушки. Примостилась так, чтобы занять как можно меньше места.

Саша среди ночи открыл глаза. Хотелось пить. Он увидел перед собой туфли, Катю, спящую.

Взял подушку и прилег рядом с Катей, обнял ее. В платье, в плаще. Лицо у нее было сердитое. Катя не проснулась.

Утром Саша проснулся первым. Катя спала все с тем же серьезным и сердитым выражением на лице.

Осторожно, стараясь не задеть, не разбудить ее, Саша встал.

Первым делом надо было отсоединить всю автоматику, которая через пять - десять минут должна была сработать, начиная от звонка будильника, музыки, грохота открываемой двери балкона, а надо, чтоб сегодня было тихо. Никакой автоматики. Пусть спит.

Саша оторвал от будильника два тонких провода.

Саша выскочил на улицу - в тапочках на босу ногу, в домашних штанах.

Утро, раннее, летнее.

Настроение у него - Бог весть отчего было прекрасное, и утро было очень хорошее - солнце, но еще прохладно.

Дворники поливают из шланга. Чисто, пустынно.

Он купил все газеты. Забежал в магазин. Вот сыр. Вот хлеб. Вот свежее молоко. Вот - где бы цветы достать?

Пробежался до угла. Там продавала женщина редиску и укроп. Редиску он купил и укроп и еще спросил: цветов нету? Цветов не оказалось.

По дороге купил мороженое, батон и какие-то ягоды с лотка.

Сумку он не взял, конечно, и теперь шел медленно, стараясь ничего не уронить.

Приближаясь к дому, он видел окна - свои. Там - Катя.

Катя выходила из подъезда, на той стороне улицы - из тьмы огромного подъезда.

Сашу она не заметила.

Плащ застегнут на все пуговицы.

Она, конечно, была сейчас на этой улице, но в то же время ее здесь уже не было, она лишь присутствовала внешне, собранная совсем для другого.

Саша видел, как она быстро нашла телефон-автомат. Хлопнула дверью.

Звонила она недолго, но перемены в ней произошли очень неожиданные вышла обрадованная, такси искала рассеянно, Сашу не видела по-прежнему никого она сейчас не видела.

Очень красивая - да, очень.

Где она успела так загореть? Белый плащ перетянут поясом. Да, в полном порядке. Видимо, умылась, и все. Свежее лицо. Значит, Петр дома.

Вот и такси.

Она увидела Сашу, открывая дверцу такси, и тотчас ее захлопнула. Замерла рядом с машиной.

На той стороне улицы - Саша, с покупками.

Давно, наверное, стоит.

Судя по всему, давно за ней наблюдает.

Тапочки, шнурки болтаются.

Длинный белый батон, молоко - уронит все.

А коротко ему не идет - надо волосы отпускать, - почему-то подумала она.

Саша помахал ей свободной рукой, удерживая с трудом свертки, молочные бутылки.

И она помахала. Что еще?

Вместе помахали.

Все слова - позади.

Машины мчались мимо них.

Саша махнул - уезжай.

Она развела руками - что делать? - надо.

Он тоже понимающе развел руками, улыбаясь - как вчера в цирке примерно так - и это Кате не очень понравилось, что он так улыбается - как вчера.

Надо ехать, все - домой, домой, это главное, а все остальное несущественно.

Теперь слова - через дорогу - к нему:

- Я дверь захлопнула! - тоже улыбаясь, кричит она. - У тебя ключи есть?

- Что?

- Ключи - как войдешь? Ты взял ключи?

- Все в порядке, - он ничего не слышал, что она там спрашивает, но заранее соглашался со всем.

- Я поехала, - сообщила она. - Звони, звони нам обязательно, ты слышишь?

Он ничего не слышал. Но очень хотел, чтобы она как можно скорее уехала.

А она не уезжала. И Саша не уходил. Они молча смотрели друг на друга через улицу - уже не улыбаясь.

Потом резко хлопнула дверь такси - поехала, исчезла среди других машин.

Саша постоял еще некоторое время напротив булочной.

Он шел медленно, в толпе.

Город все более оживал, прибавилось прохожих - толпы лиц сшибали с ног. Праздный, конечно, вопрос, но куда все они спешили? Отчего один был выглажен и причесан, а другой читал газету на заборе. Отчего у женщины, идущей навстречу, платье розовое, а глаза невеселые. А куда спешит эта девочка - летит - вся жизнь вокруг остановилась и сосредоточилась на том, куда она бежит. И совсем старые люди, опрятные, в чистом, сами вышли на улицу, вышли, чтобы сесть у подъездов, на эти скамеечки, смотрят, смотрят уходящими отсюда глазами на эту жизнь - она уже совсем чужая, - и все же она есть - не иллюзия, не сон - вкус хлеба - теплый еще батон, утреннее солнце.