Про шакалов и волков - Страница 2
Не желая нудных объяснений с родителями (благо, они пускали умильные слюни на даче по поводу «подготовки участка к зиме»), он написал короткую записку – мол, уехал в связи с новой работой, не ждите, будет возможность – позвоню. Сунув записку под сахарницу, взял подготовленную сумку с униформой, бельем, таблетками спазгана от вечных мигреней и огромным пакетом жареных семечек. В конце концов, сильный человек мог себе позволить единственную слабость?!
Аркадий вышел из квартиры, запер дверь и напрочь забыл о существовании дома, в котором вырос, и людей, которых называл родителями. Он мог думать только о себе и о деле.
Снова природа одарила Москву длинной теплой осенью. Если бы не робкое солнце, рано клонящееся к закату, не растерянность обнажившихся деревьев, с которых крепнущий северный ветер дорывал помпезные одеяния, казалось, что бабье лето навечно поселилось в наших широтах, дав, наконец, отпор холоду и тьме серых зим.
«Хорошо… Как хорошо-то…» – с наслаждением вдыхала мягкий утренний воздух Марта Матвеевна Гладкая – старушка, напоминающая сдобную булочку, увенчанную шапкой сахарной глазури. Она привычно тряхнула седыми кудрями, гордо подняла голову и улыбнулась, решив еще раз обойти, а правильнее сказать – просеменить по уютному, вычищенному и элегантно украшенному дворику, полновластной хозяйкой которого являлась нынешним днем.
За массивными воротами, отделяющими улицу Замазина от территории частного института, расположившегося в небольшом корпусе классического стиля и выкрашенного в излюбленный цвет русских усадеб – светлого желтка, – не сразу можно было разглядеть под раскидистой липой бюст Осипа Мандельштама. Произведение во многом спорное, а некоторые бы сказали, что и карикатурное: на трех кривовато поставленных кубах торчала мученически задранная горбоносая голова. «В этом что-то есть… Кричащее, больное…» – мягко высказала свое мнение миллиардерша о памятнике, когда приехала сюда в первый раз.
Марта Матвеевна слыла персоной легендарной. Спорили, сколько лет ей на самом деле: знакомые склонялись к тому, что хорошо за восемьдесят. Но, глядя на миловидную бойкую старушку, ей можно было дать не больше семидесяти. Рожденная миллионщиками-купцами, сбежавшими от угара революции в США, Марта Матвеевна познала и нужду, и раннее сиротство. Отец ее разорился и спился, вложив неудачно ценные бумаги, а мать умерла от рака. Основная забота о воспитании Марты легла на тетку – женщину властную и грубую, спуску не дававшую и собственным многочисленным отпрыскам. Но Марта отличалась, несмотря ни на что, легким нравом и удивительным обаянием – красоткой ее бы никто не назвал, но милашкой – непременно. Неудивительно, что в умненькую хохотушку влюблялись многие молодые люди. Но Гладкая выбрала, к всеобщему удивлению, не красавца-автогонщика и не восходящую звезду Голливуда, а химика-органика. Эдвард специализировался на экспериментах с сахарозой и изобрел один из лучших заменителей сахара, бум на которые начался во второй половине двадцатого века повсеместно. Состояние Джонсонов – Гладких после смерти главы семьи перевалило за миллиард долларов. Вдова, пережившая мужа уже на четверть века, не только преумножила капитал, но и умудрялась тратить баснословные суммы на благотворительность. Единственное, что омрачало жизнь Гладкой, – отсутствие детей-наследников.
Не иначе как разорвавшейся бомбой стало сообщение о том, что миллиардерша решила провести остаток дней на родине предков – в России. Да не просто обосноваться в Москве и прокатиться по знаковым культурным местам, а еще и устроить несколько благотворительных акций. Первую Гладкая наметила на середину октября и назвала «Слава Цеху поэтов!».
Марта Матвеевна смолоду любила и знала поэзию Серебряного века и особо почитала творчество Николая Гумилева и его единомышленников, основавших в 1911 году Цех поэтов. Ровно сто лет назад, в 1912 году, внутри Цеха образовалось творческое ядро из шести человек, назвавших себя акмеистами. (Сердце Марты Матвеевны замирало от восторга перед мощью звучания этого греческого слова: цветущая сила! Вершина зрелости, пик расцвета.) Трое – гении русской поэзии – Ахматова, Мандельштам и Гумилев, несмотря на распад группы с началом Первой мировой войны, считали себя акмеистами до конца дней. Почтить память именно этих великих соотечественников Гладкая считала своим долгом.
Приготовления к поэтическому вечеру были в разгаре. Сцена на улице, под навесом, почти готова: рояль, огромные динамики, два микрофона, настраиваемые лохматыми, рокерского вида парнями. Задник сцены, которым служила стена особнячка-института, украшали исполинские фотографии трех стихотворцев. Волоокий горделивый Гумилев, открытый лоб которого перерезался линейкой редких волос; малоизвестная фотография молодой Ахматовой со смущенным, испытующим взглядом: меховое манто, шляпка-колокол, рука теребит нитку длинных бус; а фотография Мандельштама – одна из самых известных, поздних. Поэт будто остановился на полуслове – рука приподнята, взгляд теплый, дружественный.
Проходя мимо импровизированного кафе: белоснежные скатерти на столиках, вазочки с хризантемами, П-образная стойка с закусками и фруктами, вокруг которой суетились официанты, подпоясанные алыми кушаками, в белоснежных штанах и рубахах (наряды половых начала двадцатого века), Гладкая разрумянилась от удовольствия. Как верно подобрала она этот замечательный московский уголок для лелеемого поэтического вечера!
– Марта Матвеевна! – тронул ее за локоть, смущенно кашлянув, верный начальник охраны Павел Павлович Грунов. Он был импозантен, как стареющий киногерой. Но глаза – сосредоточенные, черные – пронизывали собеседника, и от тяжелого взгляда хотелось укрыться.
– Очень меня беспокоят эти крыши… – Грунов показал на крышу института и примыкающего здания.
Гладкая рассмеялась и отмахнулась от бодигарда.
– Вечно вы со своими перестраховками, Пал-Пал, – старческим надтреснутым голосом проговорила Гладкая, привычно называя Грунова сокращенным ласкательным именем.
– Лучше обратите внимание на вход – рамка до сих пор не работает, – в голосе хозяйки появилась мягкая, но неприятная для исполнительного Пал-Пала укоризна.
– Все налажено, Марта Матвеевна! – развел он руками и, кивнув почтительно, ретировался от миллиардерши. С рамкой у входа, действительно, все было в полном порядке: около нее столбами возвышались два тучных молодца в отглаженных костюмах, ожидая именитых гостей.
Подойдя к одному из столиков, вокруг которого суетился рыжеусый щекастый официант, Грунов что-то шепнул ему, и тот, поджав губы, решительно кивнул, а затем быстро прошел в здание института. Светлый вестибюль вел к широкой лестнице, на которой расстилала красную дорожку, согнувшись в захватывающей позе, молодая изящная брюнетка, одетая в короткую красную юбку и белую облегающую блузу.
– Это что за новости, Асенька? Что, Степа совсем свои обязанности забыл?! – вскинул экспрессивно руки официант, оглашая институт громовым басом.
– Опять трубишь, как слон в брачном гоне, Коля? – выпрямилась Асенька и, ничтоже сумняшеся, задрав юбку, поправила чулок, к которому был прикреплен маленький браунинг.
– Отставить! – рявкнул зардевшийся Коля и заговорил тихой скороговоркой:
– Шеф дает задание относительно крыши. И он, конечно, прав…
Далее Коля поднялся к Асеньке и заговорил ей в самое ухо. Затем, подхватив красотку под руку, утащил ее вверх по лестнице. Брошенная красная дорожка, будто испустив дух, сползла к нижней ступени и образовала труднопреодолимую для будущих гостей инсталляцию.
Народная артистка России Ирма Солнцева – истинная любимица публики и в полной мере созвучная своей фамилии натура, не отличалась красотой. Широконосая, с тяжеловатой челюстью и близко посаженными глазами, Ирма Андреевна блестяще играла в молодости острохарактерные роли. Но с годами в ней появились особые шарм и стать. Она перевоплощалась в значительных, горделивых героинь, оставаясь в душе стеснительной, трепетной инженю.