Про шакалов и волков - Страница 11

Сегодня Люша впервые села за руль своей новой машины. Движение по пустой Москве было фантастическим. Сыщице казалось, что она неспешно плывет в люксовой каюте непотопляемого корабля. Неторопливость движения была обманчива. Юля судорожно скинула ногу с педали газа, когда на Новом Арбате разогналась до ста десяти километров в час при субъективном ощущении скорости не выше шестидесяти. Сейчас, глядя на чудо-иномарку, она признавалась себе, что готова отказаться и от нее, и от всех благ и драгоценностей мира за информацию о муже, с которым явно что-то случилось. Она это остро чувствовала. А своей интуиции сыщица верила безоговорочно: та не подводила ее ни разу в жизни.

Люша схватила зазвеневший телефон со стола и горестно мотнула головой: звонила Полина, соседка по даче с какой-нибудь ерундой по поводу перекопки огорода. Юлия была страстной садоводшей, но, получив работу, агрономический энтузиазм умерила.

– Юль, ты новости не смотрела трехчасовые? – спросила Полина встревоженно.

Люша окаменела: неужели что-то о съемочной группе?!

– Нет…

– Да Илюшку, мне кажется, показывали. Он в кадр попал, и так я разнервничалась!

– Подожди, какого Илюшку?

– Ну ничего-то ты не помнишь! – рассердилась Полина. – Племянник моей сослуживицы Зои, которая в тюрьме погибла по ложному обвинению.

Люша прервала Полину:

– А, ну вспомнила! Субтильный мальчишка с затравленным взглядом, жил у тебя какое-то время летом.

– Да я его все время стараюсь опекать. Мальчишка-то хороший и круглый сирота – ни-ко-го у него в целом свете. – Полина всхлипнула. – И ты понимаешь, что меня тревожит, он явно связался с компанией дурной…

– А что он вообще делает?

– Электрик на стройке. Я один раз за лето зазвала его и поняла, что стал он другим человеком. Как подменили парня! Во-первых, стал этим… как их, которые ногами дерутся?

– Тэквондо, что ли, занимается?

– Ой, это я не знаю. Но все тренировался, все ногами-руками лупасил и главное – стрелял!

– В кого? – опешила Юля.

– Да не в кого, что ты несешь! В кружок нарисованный, в цель! Вроде из спортивного пистолета. Это он говорит – из спортивного, а там шут знает…

– Поля, желание мальчишки стать мужественным, научиться драться и стрелять – довольно похвально. Тем более он так беззащитен.

– Да он дикарем стал! Жестокий, какие-то слова все говорит странные, как закодированные.

– Ну, сленг, жаргон, – попыталась встрять Юля.

– А как объяснить, что он официантом вдруг заделался, к сладкой жизни потянулся?! Я только что его в репортаже видела, какое-то мероприятие в центре Москвы, всякие разодетые тузы, девицы, и он с улыбочкой чай подносит.

– А что плохого, если парень решил подработать? По мне, лучше за барной стойкой стоять, чем в холоде с гастарбайтерами на стройке якшаться.

– Юля! – вскрикнула Полина в нетерпении. – Парня надо спасать! Спасать!

– Да что я-то могу сделать?! – закричала в ответ сыщица.

– Я тебя прошу, Бога ради, поезжай ты на это мероприятие, возьми Илюшку к себе на пару дней, поговори или… я не знаю! Ты понравилась ему тогда на даче, я же видела.

Люша категорично возразила:

– Поля, это просто несерьезно! Во-первых, я понятия не имею, о какой тусовке ты говоришь, но явно закрытой и серьезной, раз ее по телику показывают. Во-вторых, это вообще может оказаться не Илья, а плод твоей фантазии…

– Илья, говорю тебе, Илья! – вклинилась Полина.

– И главное, как я могу взрослого пацана привезти силком домой? Он же не котенок, не рыбка в банке!

Полина помолчала и трагически изрекла:

– Юлия, ты можешь все! А если не хочешь, считай, что это мой заказ тебе как сыщику – выследить человека. Человека в опасности!

– Полина, ты перечитала детективов, – вздохнула Юля.

– Да я их вообще не читаю!

Это была чистая правда. Одинокая Полина упивалась любовными романами.

Добившись от соседки, что вечер связан с поэзией, потому что показывали портрет Ахматовой, стихотворение которой «Сжала руки…» Полина не раз декламировала по телефону бросившему ее мужу, Юлия вошла в Интернет. Узнав всю информацию о вечере поэзии на улице Замазина, она решила ехать. «Будет хоть на что-то время убить – все равно мыкаюсь…» – решила она, припудрилась и сложила кое-какие вещи в сумочку. Через пять минут «мерседес» заурчал и отчалил от неказистого подъезда в Огородной слободе, где «Помощь идет» снимала две комнаты. Через десять минут Люша парковалась в Иваницком переулке, в двух шагах от перегороженной для проезда красными ленточками улицы Замазина. Сыщица посмотрела на часы: было без четверти четыре.

Концерт шел своим чередом. Молодой актер мучительно топтался у микрофона, забыв слова гумилевского, пророческого в жизни поэта стихотворения «Рабочий». Вспомнив, наконец, строфу про отлитую «пулю, что меня с землею разлучит», он докричал стихотворение и сконфуженно ретировался. Под рукоплескания к микрофону вышел (правильнее сказать – выплыл) Беня Дыков. Огромный, несуразно одетый для гламурного пати, благодушно настроенный поэт-журналист, плевавший на политес и условности, был подкупающе естествен. Публика, начавшая было покидать скамейки, замерла, ожидая от этого чудно́го стихоплета эксцентричной выходки. Девицы вытягивали шейки в сторону сцены, мужчины со значением и улыбками переглядывались. И Беня выдал! Зычным, прекрасно поставленным голосом:

– Я благодарен Марте Матвеевне Гладкой за приглашение на вечер, посвященный выдающимся русским поэтам. Но не могу не высказать своего твердого убеждения, да простят меня достопочтенные организаторы, – он кивнул в сторону Марты и ее бодигардов. – Смаковать «Мартель» и севрюгу под памятником нищего при жизни, бесприютного, истерзанного пытками и мученически убитого поэта Мандельштама, тело которого лежало без погребения три месяца у стен пересыльной тюрьмы под Владивостоком, а потом было сброшено в братскую могилу… кощунственно.

Дыков поднял голову и с силой откашлялся. После чего во дворике стало так тихо, что можно было различить веселенький мотивчик из окна прошелестевшей по соседнему переулку машины.

– Но я снимаю шляпу перед Мартой Матвеевной за то, что сегодня в центре Москвы такие разные, быть может, не близкие по духу люди слушают строки Гумилева и Мандельштама. Мне это приятно в первую очередь как учителю русской словесности, каковым я до сей поры остаюсь. К сожалению, мы очень поверхностно знаем свою литературу. И мало знаем о людях, ее создававших. Позволю, господа, лишь одну цитату. Ахматова пишет в своем дневнике об Осипе Эмильевиче, с семьей которого была дружна. Обратите внимание на сдержанный, если не телеграфный стиль изложения, который до предела усиливает ощущение трагизма времени. У расстрельной стены, знаете ли, витийствовать не тянет. Упоминаемая Надя Мандельштам – это любимая жена поэта.

Беня достал из кармана камуфляжной куртки блокнот, задрал его над своей кудрявой головой, стал читать, делая ударение на каждом слове:

– «Второй раз его арестовали 2 мая 1938 года… В это время мой сын сидел на Шпалерной уже два месяца. О пытках все говорили громко. Надя Мандельштам приехала в Ленинград. У нее были страшные глаза. Она сказала: «Я успокоюсь только тогда, когда узнаю, что он умер».

И снова повисла тягостная пауза. Гладкая выглядела растерянной, у нее горели лоб и щеки. Первые ряды силились делать отстраненные, все понимающие лица. На последних рядах подвыпивший актер, примелькавшийся в сериалах про бандитов, в которых он органично смотрелся уркаганом, да и в жизни был парнем незатейливым и бесшабашным, негромко сказал соседке в бриллиантах:

– Отжег по полной. Сам гений, едрёныть…

Соседка отвернулась и полезла в сумочку за платочком.

Беня же, как ни в чем не бывало, продолжал:

– Я, господа, хотел прочесть стихотворение Осипа Эмильевича, но, думаю, это лучше сделает одна из прекраснейших актрис нашего театра и кино, великолепная чтица и знаток поэзии, народная артистка России Оксана Пучкова.