Про нашу семью - Страница 5

- Не забыл ли ты поздравить маму с Новым годом?

А потом мама, не глядя в папину сторону, сказала:

- Принеси отцу газету. Я слышала: ее только что опустили в ящик.

Она называла папу "отцом" только в редчайших случаях.

Это во-первых. А во-вторых, каждый из них опять убеждал меня: "Что бы там между нами ни произошло, это касается только нас!"

Но на самом деле это касалось и меня тоже. Даже очень касалось! И я отказался от планетария. И на каток не пошел... "Пусть лучше не разлучаются. Не разъезжаются в разные стороны! - решил я. - Может быть, к вечеру все пройдет".

Но они так и не сказали друг другу ни слова!

Если бы бабушка пришла к нам, мама и папа, я думаю, помирились бы: они не любили огорчать ее. Но бабушка уехала на десять дней в другой город, к одной из своих "школьных подруг".

Она почему-то всегда ездила к этой подруге в дни каникул, будто они обе до сих пор были школьницами и в другое время никак встретиться не могли.

Я старался не выпускать своих родителей из поля зрения ни на минуту. Как только они возвращались с работы, я сразу же обращался к ним с такими просьбами, которые заставляли их обоих быть дома и даже в одной комнате.

А просьбы мои они выполняли беспрекословно. Они в этом прямо-таки соревновались друг с другом! И все время как бы тайком, незаметно поглаживали меня по голове. "Жалеют, сочувствуют... - думал я, - значит, происходит что-то серьезное!"

Учительница Валентина Георгиевна была уверена, что каждый день моих зимних каникул будет очень счастливым.

Она сказала: "Я в этом не сомневаюсь!" Но прошло целых пять дней, а счастья все не было.

"Отвыкнут разговаривать друг с другом, - рассуждал я. - А потом..." Мне стало страшно. И я твердо решил помирить маму с папой.

Действовать надо было быстро, решительно. Но как?..

Я где-то читал или даже слышал по радио, что радость и горе объединяют людей. Конечно, доставить радость труднее, чем горе. Чтобы обрадовать человека, сделать его счастливым, надо потрудиться, поискать, постараться. А испортить настроение легче всего! Но не хочется... И я решил начать с радости.

Если бы я ходил в школу, то сделал бы невозможное:

получил бы четверку по геометрии. Математичка говорит, что у меня нет никакого "пространственного представления", и даже написала об этом в письме, адресованном папе.

А я вдруг приношу четверку! Мама с папой целуют меня, а потом и сами целуются...

Но это были мечты: никто еще не получал отметок во время каникул!

Какую же радость можно было доставить родителям в эти дни?

Я решил произвести дома уборку. Я долго возился с тряпками и со щетками. Но беда была в том, что мама накануне Нового года сама целый день убиралась. А когда моешь уже вымытый пол и вытираешь тряпкой шкаф, на котором нет пыли, никто потом не замечает твоей работы.

Мои родители, вернувшись вечером, обратили внимание не на то, что пол был весь чистый, а на то, что я был весь грязный.

- Делал уборку! - сообщил я.

- Очень хорошо, что ты стараешься помочь маме, - сказал папа, не глядя в мамину сторону.

Мама поцеловала меня и погладила по голове, как какого-нибудь круглого сироту.

На следующий день я, хоть были каникулы, поднялся в семь утра, включил радио и стал делать гимнастику и обтирание, чего раньше не делал почти ни разу. Я топал по квартире, громко дышал и брызгался.

- Отцу тоже не мешало бы этим заняться, - сказала мама, не глядя на папу.

А папа погладил меня по шее... Я чуть не расплакался.

Одним словом, радость не объединяла их. Не примиряла... Они радовались как-то порознь, в одиночку.

И тогда я пошел на крайность: я решил объединить их при помощи горя!

Конечно, лучше всего было бы заболеть. Я готов был все каникулы пролежать в постели, метаться в бреду и глотать любые лекарства, лишь бы мои родители вновь заговорили друг с другом. И все было бы снова, как прежде... Да, конечно, лучше всего было бы сделать вид, что я заболел тяжело, почти неизлечимо. Но, к сожалению, на свете существовали градусники и врачи.

Оставалось только исчезнуть из дома, временно потеряться.

В тот же день вечером я сказал:

- Пойду к Могиле. По важному делу!

Могила - это прозвище моего приятеля Женьки. О чем бы Женька ни говорил, он всегда начинал так: "Дай слово, что Никому не расскажешь!" Я давал. "Могила?" - "Могила!" - отвечал я.

И что бы ни рассказывали Женьке, он всегда уверял:

"Никогда! Никому! Я - могила!" Он так долго всех в этом уверял, что его и прозвали Могилой. В тот вечер мне нужен был человек, который умел хранить тайны!

- Ты надолго? - спросил папа.

- Нет. Минут на двадцать. Не больше! - ответил я.

И крепко поцеловал папу.

Потом я поцеловал маму так, будто отправлялся на фронт или на Северный полюс. Мама и папа переглянулись. Горе еще не пришло к ним. Пока была лишь тревога. Но они уже чуть-чуть сблизились. Я это почувствовал. И пошел к Женьке.

Когда я пришел к нему, вид у меня был такой, что он спросил:

- Ты убежал из дому?

- Да...

- Правильно! Давно пора! Можешь не волноваться: никто не узнает. Могила!

Женька понятия ни о чем не имел, но он очень любил, чтобы убегали, прятались и скрывались.

- Каждые пять минут ты будешь звонить моим родителям и говорить, что очень ждешь меня, а я еще не пришел... Понимаешь? Пока не почувствуешь, что они от волнения сходят с ума. Не в буквальном смысле, конечно...

- А зачем это? А?! Я - никому! Никогда! Могила!.. Ты знаешь...

Но разве я мог рассказать об этом даже Могиле?

Женька начал звонить. Подходили то мама, то папа - в зависимости от того, кто из них оказывался в коридоре, где на столике стоял наш телефон.

Но после пятого Женькиного звонка мама и папа уже не уходили из коридора.

А потом они сами стали звонить...

- Он еще не пришел? - спрашивала мама. - Не может быть! Значит, что-то случилось...

- Я тоже волнуюсь, - отвечал Женька. - Мы должны были встретиться по важному делу! Но, может быть, он всетаки жив?..

- По какому делу?

- Это секрет! Не могу сказать. Я поклялся. Но он очень спешил ко мне... Что-то случилось!

- Ты не пережимай, - предупредил я Могилу. - У мамы голос дрожит?