Про Клаву Иванову - Страница 11
– Рейс свободы! – иронически усмехнулся он. – Как в Португалии? Большой оригинал!
– Какие тут шутки, инженер?
– Вижу. – Жердей приблизился к будке. – Слезай с паровоза!
– Щас! – Спирин нагло разглядывал его сверху, не выпуская из рук ломика. – Разбежался!
– Нет, серьезно. Вы думаете слезать? – обыденным голосом спросил его Жердей.
– Пусть начальство за меня думает.
– Даром вам это не пройдет.
– Да? Слыхал уже.
– Сейчас график полетит!
– А пускай летит, – беспечно сказал Спирин.
Инженер сказал окружающим:
– Как-то надо кончать этот спектакль, товарищи.
– Вот именно – как-то!
Жердей лихорадочно соображал. Сколько у него там остается воды? Время отсчитывало секунды, каждая из них могла стать последней, а решение не приходило. Напугать его, сказать, что котел должен вот-вот взорваться, и всем уйти в укрытие? Один он долго не высидит – это инженер точно знал. Соскочит как миленький. Но вдруг он решит подкачать воду да еще пустит мощный нагнетательный инжектор! Холодная вода хлынет на оголенную огневую коробку – и… все равно взрыв? Нет, нельзя. Время идет, люди ждут от него решения. Инженер громко крикнул:
– Отойдите в сторонку, я с ним один на один поговорю.
Все неохотно отодвинулись. Ой, что-то будет! Инженер смело поднялся на ступеньки, но Спирин взмахнул ломиком.
– Не надо, – тихо, спокойно сказал Жердей, смотря Спирину в глаза. – Не полезу я к вам… Слушайте. Все уже поняли, что вы парень-король, оторви да брось, как говорится. Но давайте приходить к какому-то решению.
Петька держал ломик над головой инженера, и рука у него дрожала, но Жердей видел по глазам хулигана, что дрожит она не от страха – просто ломик был увесистым. Неужели нет иного выхода?
– Слушайте. – Инженер понизил голос и решительно проговорил: – Слезайте, вам ничего не будет.
– Вот это другой разговор! – Спирин обратился к толпе: – Слыхали? Мне ничего не будет. Так?
– Слово дано, – подтвердил инженер, спрыгнул на землю, трясущимися пальцами взял из чьей-то пачки сигарету и засмеялся: – А если уж судить, то меня вместе с тобой посадят!
– Согласен, – с готовностью заулыбался Петька. – Смотри, инженер!.. Я согласен, только пусть меня еще попросит Клашка Иванова.
– Что это за фокусы! – Инженер смял сигарету длинными пальцами. – Кто это такая?
– Клашка Иванова-то? Со сверловки. Чалдонка.
– Не дури, приятель! Освобождай паровоз!
– Зовите Клашку. – Спирин задвинул стекло.
Народ зашумел, и милиционеры забегали. Но уже кто-то кинулся в механический. Клаву привели почти силком, и все затолкались вокруг, рассматривая девушку. Вытягивали шеи, щурились, ладонями заслоняли глаза от солнца.
А солнце-то, солнце! Был уже полдень, солнце вышло в зенит и будто остановилось. Вскипело белым, пылало и било, казалось, в одну точку – только сюда, в потные серьезные лица, в мазутную душную нашу одежду, в паровоз, и без того горячий. И ни ветриночки ниоткуда.
Петька лязгнул вверху задвижкой, высунулся с ломиком, и наступила тишина. Я глядел на Клаву и удивлялся. Подходила сюда неверными шагами, затравленно озираясь, а тут ровно успокоилась вдруг, замерла, только пальцы бездумно рвали и перекручивали ветошь. Смотрела она в землю, но голову держала хорошо, прямо, и робости, стесняющей ее постоянно, как не бывало. А может, она непроизвольно хоронила эту робость, не зная, как себя держать? На всем черном лицо ее выделялось белым пятном, лишь глазницы были будто задымлены.
– Кончай, – сказала она.
– Нет уж! – Петька сплюнул вниз. – Ты погляди на меня и попроси: «Милый Петя, слезь».
– Эй ты, харя, – раздался из толпы предупреждающий молодой голос. – Не унижай девку!
Я смотрел во все глаза на Клаву. Она будто еще больше побелела и распрямилась. Не знаю, понимала ли Клава, что котел могло в любое мгновение рвануть. Наверно, понимала – ей обо всем сказали дорогой, и сейчас она боролась с собой, не находя, видно, сил на жертву ради всех. А может, Клава совсем потерялась и не помнила себя? Тихо было, даже жутковато. Она могла свободно уйти, и я чувствовал, что еще секунда – и прыгну на подножку паровоза – будь что будет. Потому что так нельзя. Хулиган унижал всех нас. Компания ребят, что тихо совещалась в сторонке, начала уже раздвигать толпу. Клава, заслышав шум, вздрогнула, подняла свои синие запавшие глаза, с презрением, громко сказала:
– Слезь, милый Петя.
Швырканула под ноги грязные концы и пошла-побежала в депо. А Спирин загремел дверцей будки, дурашливо крикнул:
– Граждане, кина не будет, освободите места!
Он был совершенно трезв. Независимой походкой прошел мимо инженера, козырнул милиционерам, направился прочь. Потом оглянулся:
– Смотри, инженер!
Жердей остановил милиционеров:
– Не надо.
– Потом? – доверительным шепотом спросил один из них.
– Совсем не надо, – раздельно сказал инженер. – Не трогайте его, одумается еще парень, да и дело тут такое, что сами попробуем разобраться.
Народ стал расходиться. За Петькой увязались молодые машинисты и помощники, золотые, главные наши кадры. Они вежливо и дотошно выспрашивали, как это он решился на такое. Ребята скрылись за вагонами, пошли меж теплых цистерн с жирными боками. Тут Петьке дали под дых, и он, охнув, качнулся навстречу другому удару. Его молча и долго били, а Спирин даже не пытался сопротивляться. Потом из товарного парка прибежал какой-то кудрявый парень, завертел над головами газовым ключом – и все разбежались кто куда. Парень поднял Спирина с гравия и увел в сторону гореновских бараков.
В тот день инженер заказал Москву, долго что-то кричал начальнику депо, оправдывался, доказывал, просил. Понятное дело, за тысячи верст трудно было объяснить, как тут обернулась неожиданная хулиганская выходка, и начальник депо, конечно, извивался на том конце провода. А кто бы не извивался? Тут ведь еще этот проклятый вопрос подступал – что со Спириным-то делать? Статью ему, конечно, подобрали бы подходящую, но с честным словом инженера тоже надо было считаться, да и о судьбе Петьки подумать – не такой уж он пропащий человек вообще-то. Здесь одно на другое накладывалось. Время, однако, все само разрешило.
Петька отлеживался неделю. Мрачный, в черных кровоподтеках пришел в отдел кадров.
– Всех ваших передовиков я бы мог посадить – у меня свидетель есть. Или поодиночке портреты им попортить. Но вы мне расчет только дайте.
Позвонили инженеру, и тот велел поскорей отпустить «португальца». Характеристику на него отказались писать. Пусть просит инженера либо Глухаря, потому что это по его настоянию Спирина взяли в депо с судимостью. Спирин разыскал старика в месткоме, потянулся к блокноту.
«Увольняюсь, – написал Петька. – Мне характеристику».
Старик глядел на него в упор и таким взглядом, что Спирину даже надоело. «Глухой черт», – проворчал он и показал глазами на запись. Старик заглянул в блокнот.
– А инженер? – спросил он замогильным голосом.
«Карахтер не дозволяет к нему».
– Ишь ты! Характер!.. А чего тебе писать-то?
«По собственному желанию. Я все-таки не какое-нибудь там фуфло, а рабочий человек».
– Ты – рабочий человек?! – вдруг зашумел Глухарь и поднялся за столом. Спирин уже приготовился удирать, но старик сел. – Дерьмо ты! А еще хочешь рабочую характеристику? Нет, врешь!
«Ладно. Все. Пиши, что хотишь».
– Правду?
Петька махнул рукой. Глухарь вырвал из блокнота листок, подумал и быстро что-то написал.
– А к инженеру все же зайдем. Эх, паря, какая у тебя мякина в башке!..
Жердей усадил посетителей, бросил взгляд на листок и вдруг расхохотался.
– Он хотел правду, – проговорил Глухарь.
Инженер снова и снова перечитывал характеристику, смеялся, закрывая узкими ладонями лицо. Наконец он протянул листок Спирину.
– На машинку, – решительно сказал он и добавил: – Петр Илларионович!
Петька боязливо взял листок, зашевелил губами. Потом сквозь зубы выругался. А они сидели не шевелясь, смотрели на него – один сострадательно, другой насмешливо. Парень свирепо перетер бумагу в ладонях, швырнул ее под ноги и пинком отворил дверь кабинета. В дверях-то мы с ним и встретились. Я придумал новую оправку и спешил, чтоб скорей показать ее инженеру, посоветоваться. Мы столкнулись со Спириным лбами, и Петька пробормотал: