Про человека с Эпсилон Кассиопеи (СИ) - Страница 41

— А у меня выходной, — Светлана прильнула и стала водить пальчиком по его груди.

— Лёнь, а Лёнь… — тихонько позвала она.

— Ммм…

— Не спишь?

— Нет.

Пальчик остановился.

— Вот скажи честно, откуда ты такой взялся?

Ему вспомнилась Десять_кью. Какая-то чёрно-белая, нечеткая, как картинка в старом телевизоре. И чужая. Потом калейдоскопом замелькали звёзды, и в пилотском ложементе — кто-то отстраненный, равнодушный и почти неживой. Не я, подумал он.

А в комнате уже угадывались стены и потолок, и шкаф в углу… И даже ковер. Непременно ковер, куда же без него. Утро проникало откуда-то извне. И воздух стал каким-то утренним. Или это просто остывала печь. Светин пальчик заскользил вниз по животу и еще ниже, потом словно засомневался и опять стал подбираться вверх. И было жаль, но все равно очень приятно. И хотелось просто лежать и чувствовать этот пальчик, слышать, как она дышит ему в шею, смотреть на утро и спать. И вдруг ОН понял, что все это родное. Родное — это вот так… И любовь — это вот так.

— Так откуда? — шепотом спросила девушка. Близко и щекотно в его ухо.

— Не знаю, — честно ответил Леня.

Утро выдалось погожим. Обычно после ночного дождя сам воздух казался родниковым. И невидимки птицы пели о чем-то своем птичьем, легкомысленном. На обозримом пространстве сада, напиваясь обильной росой, тянулись к солнцу ромашки, пионы, ирисы, драцены… Свои посильные нотки в общее благоухание вносили тимьян и клевер. И еще десятки сортов и видов, названия которых Леонид Дмитриевич никогда не старался запомнить. И щедро приправленное светом синее небо с легкими мазками перистых облаков удивительно шло этой разномастной зелени. И сад представлялся идеальным безмятежным миром, в котором нет ничего некрасивого и чужого.

Игнатьев сидел на распахнутой витражной веранде и маленькими глотками с наслаждением пил кофе. Элли готовила удивительный кофе. Какой-то свой фирменный рецепт. И круассаны удались. Пекла она тоже сама. Любое дело у нее спорится. И в кого она такая, мастерица. Еще бы недельку другую погостила. Так ведь не сидится ей на месте. И вот тут — вылитая мать. Шило в одном месте.

Послышались «цок-цок» по паркету и рядом примостился Пират, кося в сторону хозяина умными карими глазами. Потом, видно уловив благосклонность Игнатьева, пес застенчиво положил огромную мохнатую голову ему на колени. И пришлось потрепать его за ухом. Пират блаженно зажмурился.

— А кто вчера опять Машку на дерево загнал, а? — спросил Леонид Дмитриевич.

Хвост собаки немедленно описал жест полного раскаяния.

— Ах, ты старый проказник… Думаешь, я не понимаю. Мне порой тоже хочется кого-нибудь на ветки загнать.

«Так в чем же дело?» — прочиталось в глазах Пирата.

— И действительно, — Игнатьев поставил на столик пустую чашку. — Я подумаю над твоим предложением. — И он погладил пса по мощному загривку.

А теперь зашлепали босые ноги. И он с удовольствием подставил щеку под звонкий «чмок».

— Привет, па! Как спалось?

В коротких шортах, в обтягивающей розовой майке, по стебельковому вытянутая, загорелая, с выгоревшими волосами, небрежно перехваченными резинкой…И лицо, словно вечно умытое… Свежее, с двумя голубыми океанами. Славная девчонка получилась, с гордостью подумал Леонид Дмитриевич. Впрочем, девчонке уже под сорок. А все еще юная принцесса среди цветов.

Элли отхлебнула свежевыжатого апельсинового соку из стакана, который держала в руке и залезла с ногами на соседнее кресло.

— Хорошо, правда? — мечтательно произнесла она, по своему обыкновению имея ввиду все сразу: и сад, и то что рядом, и то что далеко.

— Хорошо, — согласился Игнатьев. — И впрямь хорошо.

Некоторое время они молчали. Поднялся легкий ветерок и зашелестел листьями яблонь и слив. И птицы, сразу заголосили громче. А на веранду залетел шмель и солидно прожужжал над кофейным столиком.

— Все хотел спросить, — осторожно начал Леонид Дмитриевич. — Как там у тебя дела с твоим художником?

— Формально говоря, он скульптор, папа, — усмехнулась Элли, раскладывая ноги в позу лотоса. — Все прекрасно. Наверное.

— Наверное?

— Да, наверное, — Элли изобразила что-то сложное руками и натянула спину. — Потому что я здесь. А он там. И я к нему не спешу.

— Я так и думал, — удовлетворенно отметил Игнатьев. — В тот момент, когда ты меня с ним познакомила, я сразу понял — это не Он.

— Ты всегда понимаешь это гораздо быстрее чем я. Ты вообще провидец, папка.

— Ну вот…, знаешь, а все равно меня не слушаешься.

— Ах, если бы я тебя слушалась, то осталась бы совсем без опыта личной жизни, — дочь завернула руки назад и запрокинула шею. — Они все для тебя — не Они.

— Может тогда останешься подольше? — с надеждой спросил Леонид Дмитриевич. — Может не стоит прыгать по свету в поисках счастья. Ведь тебе так хорошо дома.

— Папочка, милый, я знаю ты готов до сих пор меня нянчить. Я тебя очень люблю. Я

люблю к тебе приезжать… Но… Я должна прыгать. Должна искать. У меня программа такая, понимаешь?

— Может стоить тебя перепрограммировать?

— Чтобы я стала, как мама?

Игнатьев вздохнул. Слишком протяжно, чтобы скрыть это от все чувствующей дочери.

— Она еще не звонила сегодня? — спросила Элли.

Он покачал головой, покосился на телефон на столике.

Элли создала из пальцев красивый узор и разложила ладони на коленях.

— А я вот давно хотела спросить, почему ты всех своих собак зовешь Пиратами?

Рука Игнатьева все еще перебирала густые шерстяные завитки валяющегося рядом волкодава.

— Это в память о своем первом псе. Просто у меня ощущение, что все собаки, которые приходят ко мне — тот самый первый Пират. Несмотря на разность пород, характеров… Я узнаю его. Вот этого, например, взял щенком… и сразу понял — Он.

— Мне бы так, — усмехнулась Элли. — Тогда бы может, я не прыгала и не искала. Хотя я ведь не Его ищу. А себя.

— А мне кажется это глупо: искать себя через кого-то. Себя ищут не в пространственных координатах.

— Я знаю. Я все знаю. Все понимаю. Но мне нужно напрыгаться, чтоб однажды сесть вот так… посмотреть на сад, послушать птиц… потискать Пирата… и обрести. А пока я не готова. Прямо ясно это чувствую. Понимаешь?

— Конечно. Если б не понимал, то посадил бы тебя на цепь в твоей комнате и батут туда поставил. Вот там бы и прыгала.

— А что, это идея! — засмеялась она.

— Кешка опять в город уехал? — спросил Игнатьев после небольшой паузы.

— Да. И просил передать, что к обеду точно будет. Ты кофе то нашел?

— Да, спасибо. Он как всегда великолепен. И круассаны.

На веранду, грациозно переставляя лапки, вошла плюшевая Машка. Оценила состояние дремлющего Пирата, приветственно мяукнула и прыгнула в ноги Элли.

— Интересно, когда-нибудь наступит день, в котором мы сможем все вместе позавтракать. Сидя за одним большим столом. Как раньше…

— Ты идеалист, папа, — Дочь потянулась было к Машке, но та взглядом предупредила…Но-но, без рук. — Все хватаешься за какие-то картинки из прошлого. Твои дети давно выросли. У внуков переходный возраст. А жена…

В этот момент зазвонил телефон. Игнатьев непроизвольно вздрогнул, подхватил вибрирующий гаджет со стола: на экране шел видеовызов. Он тыкнул в зеленое, и возникла она. Ее кудри были собраны в хвост. Между бровей краснела свежая бинди. Бледно-желтое сари эффектно оттеняло смуглую бронзовость загорелой кожи. Наташа старела медленно. Очень медленно. Так стареют инструктора по йоге и вечные странницы, чья пища растет исключительно на деревьях. Становятся резче уголки глаз, обостряются скулы и нос, пропадают щеки, высыхает шея, и все остальное, невидимое в телефоне, тоже усыхает, будто теряя соки. Но медленно. Очень медленно. И седины в ее светлых локонах почти не видно. Даже сейчас, когда ей давно за шестьдесят.

— Привет, — сказала она.

— Намасте, — серьезно ответил он.