Про человека с Эпсилон Кассиопеи (СИ) - Страница 40

Глафира Петровна кашлянула.

— Картошки положи, котлет, — сухо сказала она, — Что застыла?

Зрачки сузились, губы выровнялись. Света тыльной стороной ладони поправила выбившуюся прядь, и Четыре_пи заметил маленький золотой цветочек в мочке ее уха. Красиво. Она вся красивая… В ней все красивое. Линии и уголочки, холмики и впадинки. Почему я раньше ничего не замечал. Как это можно не заметить.

Он набросился на еду. Аппетит действительно разыгрался, и теперь он остро чувствовал вкус. На языке, в нёбе, в желудке, в голове. Еда оказывается тоже волновала и радовала. И стало совсем хорошо-хорошо.

— Ну-с, пять минут осталось, — объявил Иван Денисович и потянулся за бутылкой шампанского. — Так и быть, открою для вас эту шипучку. А мы с Ленькой нормального напитка хлебнем.

Пережевывая сочную котлету, Четыре_пи кивнул. Сейчас бы он согласился и на большее. В телевизоре худосочный актер с забавными голосом и мимикой спрашивал сторожа, того самого Петю-Сашу: «А где бабуля?». А рядом сидела красивая девушка и пахла летней зарей, и он чувствовал себя большим бесконечным небом, раскрашенным ее лучами. И Иван Денисович, деловито ковыряющий фольгу на горлышке зеленой бутылки. И неулыбчивая Глафира Петровна, у которой нос, губы и глаза почти такие же как у Светы. И ковер на стене, в узоре которого проступает схема позитронного передатчика. И еле слышное пощелкивание дров в печи. И тепло. Все вокруг складывалось в состояние «как же хорошо». Он не помнил, чтоб ему когда-нибудь было ТАК. А если не помнил, то значит и не было так никогда.

На экране возник престарелый вождь. В строгом костюме, со звездами на груди. Очень больной и вызывавший сострадание. Говорил с трудом и не очень искренне, но вокруг перетекали радужные реки и поэтому все можно было простить. В конце концов, он хороший мужик, этот вождь. Пусть говорит.

Когда стали бить куранты Света наклонилась к нему, и это ее легкое приближение уже само по себе вызвало прилив.

— Ты загадал желание? — шепотом спросила она.

В отсветах лампы, в протяжных ударах колокола, в мерцаниях радуг и в волнах прилива внутри ее глаза казались теми самыми звездами, ради которых он так хотел в небо…

— Нет, — также шепотом ответил он.

Желание… Что такое желание? Это намерение, стремление или мечта? Это то чего хотелось бы только мне? Только для меня? А так можно?

— Загадай, Ленечка… загадай…

И от слова «Ленечка», от ее дрожащего нежного тембра он ворвался в стремнину радужных рек… и его понесло… понесло…

Пробка с громким чмоком ударила в потолок, и реактивный след бежевой пены устремился за ней. Глафира Петровна неправдоподобно взвизгнула, Иван Денисович засмеялся, Светлана моргнула звездами. И зазвучал гимн.

— С Новым годом!

Света подарила ему электробритву с плавающими лезвиями. Она вся светилась, когда вручала ему коробку. Четыре_пи, смущенный и радостный, узнал о предназначении подарка и чуть не захлебнулся от благодарности. Он контролировал растительность на лице функциональным меню, а теперь непременно будет бриться. Это же так здорово, елозить по щекам незатейливым прибором, пусть донельзя простым, но все же с признаками эргономичности. Как Ваня Белов или Иван Денисович… Такой подарок…

Он же от всего сердца. Так приятно… И Светлана лучится, словно это ей что-то подарили.

Четыре_пи встрепенулся. Кинулся на веранду, где висело пальто, порылся в кармане и достал тот самый дефицит из сельпо. В отличие от духов «Наташа», «Ландыш серебристый» ценился высоко. Как заверила продавщица, запах почти французский, только ландыши. Вы нюхали ландыши? Нет? Неужели никому не дарили майских цветов… Да вы что, с луны свалились что ли? Берите, берите, не думайте! Кусочек Парижа в нашем захолустье… ах, Париж… Последние с витрины отдаю…

Когда он вручал флакончик, Света непритворно ахнула, потом счастливо засмеялась и порывисто поцеловала в щеку. И щека еще долго искрила, словно прикосновение ее губ запустило реакцию горения… И ему казалось, что от щеки расходятся волны с чем-то сверкающим и сладким.

Они вернулись к гостям — пришли брат Ивана Денисовича с женой — и ели пельмени. Его научили макать их в слабый раствор уксуса, и пельмени становились еще сочнее, и, приправленные мелкими частичками укропа, давали притягательное послевкусие. По телевизору шел «Голубой огонек». Там пели и шутили, и пусть в черно-белом и немного неестественном, но эта ночь вбирала все и расцвечивала мириадами оттенков. Четыре_пи ощущал праздник. Он уже хорошо знал данное слово, но только теперь приближался к его пониманию. И праздник, оказывается, только начинался.

А потом они сбежали. Света сказала, что кого-то навестить, поздравить. И они почти неслись по морозной темноте, взявшись за руки. И молодой месяц подмигивал в такт шагам. Девушка открыла какую-то калитку и подвела его к чужой неосвещенной двери. Он видел только контуры ее лица и тени, и то что она заговорчески приложила палец к губам, скорее почувствовал. Светлана пошарила по дереву в поисках замочной скважины, что-то щелкнуло, скрипнуло… и пахнуло натопленными поленьями, хвоей, сырым картофелем и сушеным разнотравьем. И в сенях, она, совсем невидимая, вдруг пылко обняла его, и он от неожиданности привалился спиной к стене. Что-то упало рядом. Они засмеялись, не отпуская друг друга. И тут же нашлись ее губы, мягкие и невероятно вкусные. И они сначала замерли, а потом все стало происходить само собой.

Сколько ненужной одежды, думал он, расстегивая, срывая, сбрасывая, и рядом открывалась, распускалась она. Свет все-таки пришлось включить и зажмуриться, но координаты кровати обозначились совсем близко, и покрывало улетело на пол, и свет опять погас, ибо было нестерпимо после долгой сладкой темноты. Голова кружилась, в груди бешено стучало, качая кровь куда-то вниз… И напряжение, томное как августовский зной, сгущалось, переплеталось вместе с ее ногами… Света, что-то говорила… Что-то про первый раз, горячо и быстро, словно это имело значение, но при этом вжималась в него распахнутой грудью, и он не слышал ничего кроме ее сердца, которое бросалось ему навстречу. Четыре_пи не знал, что делать и не думал. Просто нежности стало так много, что ею можно было заполнить небо. И нежность вела его, смело и осторожно, раздвигая ее колени, собирая электричество с ее кожи. И когда они перестали существовать по отдельности, Света негромко вскрикнула, Четыре_пи испугался, замер, но она, стирая последние границы, втянула его в себя, руками, ногами, всем… И пошли волны. Они накатывали, отступали и снова накатывали. И снова. И снова. Он нырял в нее все глубже и сильнее, и она податливо расступалась, обволакивала и бесконечно звала. И где-то в ширине и глубине, долготе и высоте уже рождалась заря. Копилась, множилась, расцветала. И в полной темноте незнакомой комнаты, Светлана начала светиться, а ее устремленные глаза он принял за созвездие. И через несколько ритмичных мгновений, заря вспыхнула. Что-то горячее, обжигающее, раскаленное, способное разбудить солнце, под необъяснимым давлением вдруг вырвалось из него… И она закричала, впиваясь пальцами в его спину. И разбуженное солнце содрогнулось. А потом ещё и ещё. И ещё.

***

— Ты успел загадать? — тихо спросила она, и положила его ладонь себе на живот.

Четыре_пи закрыл глаза. Маленькая сверкающая точка на горизонте событий сначала превратилась в зыбкий пульсар. А потом засияла ровно-ровно. Такой свет почти бесконечен. И проникает сквозь. И опираясь на этот свет, изящно и невесомо, бережно взмахивая бархатными крыльями, порхали…

— Бабочки, — сказал он.

— Что?

— Бабочки у меня в животе.

И она, не отпуская его ладонь и легко поглаживая ее, к чему-то прислушалась.

— И у меня.

Дыхание уже давно стало ровным, и глаза потихоньку слипались. Тикали часы на стене… Оказывается они тикали все это время, а слышны стали только сейчас. Какие же они громкие… зачем… За окном вдруг закричал петух. Буднично, так закричал, привычно.