Призраки - Страница 41

Гард дал Бобби большую часть яичницы и бекона, и она не теряла времени – набросилась на них, как женщина, которая долгое время не ела досыта. Глядя, как она ест, Гарденер вспоминал биографию Томаса Эдисона, которую читал в детстве, в десять-одиннадцать лет. У Эдисона как настоящего трудоголика бывали такие «запои», когда идея следовала за идеей, изобретение за изобретением. Во время этих спуртов он забывал о жене, детях, ванной, даже о еде. Если бы жена не приносила ему еду на подносе, он бы умер от истощения между электрической лампой и фонографом. Там была его фотография – с руками, запущенными в шевелюру, дико взлохмаченную, как будто он действительно пытался извлечь из-под волос и черепа мозг, который не давал ему покоя, – и Гарденеру вспомнилось, что человек этот выглядел очень нездоровым.

Он подумал, потирая левую сторону лба, что Эдисон страдал мигренью. Мигренью и глубокими депрессиями.

Но у Бобби он не заметил признаков депрессии. Она проглотила яичницу, съела семь или восемь ломтиков бекона с тостами с маргарином и выпила два больших стакана апельсинового сока. Покончив с едой, она издала звучную отрыжку.

– Фи, Бобби.

– В Португалии хорошая отрыжка воспринимается как похвала хозяйке.

– А что же они делают после того, как хорошенько потрахаются? Пердят?

Андерсон запрокинула голову и расхохоталась. Полотенце свалилось у нее с головы, и Гарду неожиданно захотелось потащить ее в постель, мешок с костями она или нет – не важно.

С легкой улыбкой Гарденер сказал:

– Это было хорошо. Спасибо. Как-нибудь в воскресенье я сделаю тебе несколько великолепных яиц по-бенедиктински. А сейчас давай…

Андерсон протянула руку сзади него и достала полупустую пачку «Кэмела». Она закурила и подвинула пачку Гарденеру.

– Не стоит благодарности. Это единственная вредная привычка, от которой мне практически удалось отказаться.

Но прежде чем Бобби кончила свой рассказ, Гарденер выкурил четыре сигареты.

– Ты осмотрелся вокруг, – сказала Андерсон. – Я помню, что говорила тебе прямо, чтобы ты сделал это, – и я знаю, что ты это сделал. Ты выглядишь точно так же, как я, когда я нашла эту вещь в лесу.

– Какую вещь?

– Если бы я сказала тебе сейчас, ты бы решил, что я сошла с ума. Попозже я покажу тебе, а сейчас, я думаю, лучше просто поговорим. Скажи мне, что ты увидел вокруг этого места. Какие изменения?

Итак, Гарденер отмечал: усовершенствования в погребе, беспорядочные проекты, жуткое маленькое солнышко в нагревательном приборе. Странная работа по усовершенствованию двигателя «томкэта». Он с минуту колебался, думая о дополнении к диаграмме у рукоятки, и решил пропустить это. Он предполагал, что Бобби знала, что он ее по крайней мере видел.

– И когда-то посреди всего этого, – сказал он, – ты нашла время для написания еще одной книги. Длинной книги. Я прочел первые примерно сорок страниц, пока ждал твоего пробуждения, и думаю, что она так же хороша, как и длинна. Возможно, это лучший роман из всех, что ты когда-либо написала… а ты писала хорошие романы.

Андерсон кивала, польщенная.

– Спасибо. Я тоже так думаю. – Она показала на последний ломтик бекона на блюде: – Хочешь?

– Нет.

– Точно?

– Точно.

Она отправила ломтик себе в рот.

– Сколько времени ты писала?

– Я не помню точно, – сказала Андерсон, – что-то около трех дней. Не больше недели, во всяком случае. Большую ее часть я сделала во сне.

Гард улыбался.

– Знаешь, я не шучу, – улыбнулась Андерсон.

Гарденер перестал улыбаться.

– Мое ощущение времени совсем заглохло. Я точно знаю, что не работала над ней двадцать седьмого. Это был последний день, когда время – последовательное время – казалось мне до конца понятным. Ты добрался сюда прошлой ночью, четвертого июля, и она была готова. Значит… неделя максимум. Но на самом деле я думаю, что на это ушло не больше трех дней.

Гарденер изумленно смотрел на нее. Андерсон спокойно огляделась, вытирая пальцы о салфетку.

– Бобби, это невозможно, – сказал он наконец.

– Если ты говоришь так, то ты не видел еще моей пишущей машинки.

Гарденер глянул мельком на старую машинку Бобби, когда садился, но и только – его внимание тут же приковала рукопись. Старый черный «ундервуд» он видел уже тысячу раз, рукопись же была новая.

– Если бы ты повнимательнее посмотрел, увидел бы рулон бумаги для компьютера на стене за ней и еще одно из этих приспособлений за ним. Упаковка от яиц, сверхмощные батареи и все… Что? Эти?

Она подтолкнула пачку к Гарденеру, он взял одну.

– Я не знаю, как она работает, я действительно не представляю, как работает ни одна из них, включая и ту, которая гонит сюда весь ток. – Она улыбнулась, видя выражение лица Гарденера. – Я отключилась от центральной силовой установки, Гард. Я заставила их прекратить подачу… то есть они охотно пошли на это, совершенно уверенные, что я попрошусь назад через некоторое время… ну-ну, посмотрим… четыре дня назад. Это то, что я помню.

– Бобби…

– Здесь есть такая же машинка, как та штуковина в нагревательном приборе и та, что за моей пишущей машинкой сзади в коробке соединения, только та штука – дедушка всех остальных. – Андерсон засмеялась. Это был смех женщины, вспомнившей что-то приятное. – Там двадцать или тридцать D-элементов в одной. Я думаю, Поли Эндрюс из супермаркета считает, что я занимаюсь чепухой – я купила все батарейки, какие были у него на складе, а потом поехала в Огасту покупать еще.

Не в тот ли это день было, когда я привезла грунт для погреба? – Последнюю фразу, нахмурившись, она адресовала самой себе. Потом ее лицо прояснилось. – Я думаю, да. Историческая Гонка за Батареями 1988 года. Обежала около ста магазинов, вернулась с сотнями батарей, а потом остановилась в Альвионе и взяла грузовик плодородной земли, чтобы удобрить погреб. Я почти уверена, что оба эти дела я сделала в один день.

Она снова напряженно нахмурилась, и Гарденер в какой-то момент подумал, что Бобби выглядит снова испуганной и опустошенной – конечно, она все еще была опустошена. Истощение того типа, что Гарденер видел прошлой ночью, истощение до мозга костей. То, что она поспала одну ночь, не важно, насколько долго и глубоко, не могло компенсировать это истощение. А потом этот безумный, подобный галлюцинации рассказ – о книге, написанной во сне; о том, что весь ток в доме от D-элементов, какие-то безумные поездки в Огасту.

Кроме того, доказательства были здесь, вокруг него, он видел их.

– …то самое, – сказала Андерсон и засмеялась.

– Что, Бобби?

– Я сказала, что у меня была чертова пропасть работы с установкой того, что вырабатывает ток здесь, в доме, и там, на раскопках.

– Что за раскопки? Это там, в лесу, что ты мне хотела показать?

– Да. Скоро. Дай мне еще несколько минут. – Когда Андерсон заговорила, ее лицо снова приняло удовлетворенное выражение. Гарденер внезапно подумал, что таким должно быть выражение лиц тех, кто знает что-то, что не хотел бы рассказывать, но должен рассказать – вроде тех наскучивших всем лекторов, которые участвовали в Антарктической экспедиции 1937 года и которые до сих пор хранят выцветшие слайды, доказывающие это. Вроде Измаила – моряка со злосчастного «Пекода», который заканчивает свой рассказ предложением, кажущимся отчаянным криком, только небрежно замаскированным под некое подобие сообщения: «Я последний, кто может рассказать вам это». Было ли таким отчаянием и безумием то, что обнаружил Гарденер в веселых и бессвязных воспоминаниях Бобби о Десяти Странных Днях в Хэвене? Гарденер думал, что да… он знал это. Кто был лучше приспособлен к тому, чтобы видеть призраки? С чем бы ни столкнулась здесь Бобби, пока он читал стишки, чтобы увеселить матрон и их скучающих мужей, это почти свело ее с ума.

Слегка дрожащими руками Андерсон зажгла следующую сигарету, заставив задрожать огонек спички. Это было одной из таких вещей, которые можно заметить, только если ищешь и ждешь их.